Ф. Скотт Фицджеральд
Великий Гэтсби
Глава 7
Как раз в то время, когда любопытство в отношении Гэтсби было в высшей степени разогретым, одним субботним вечером огни в его доме погасли, не дотянув до глубокой ночи, и в такой же тьме, в какой началась его карьера Тримальхиона, она и закончилась. Лишь со временем я начал обращать внимание на то, что автомобили, подъезжавшие с надеждой к его дому, задерживались там не дольше минуты и затем мрачно уезжали восвояси. Решившись однажды проверить, не болен ли он, я подошел к его дому: незнакомый дворецкий с грубым выражением лица выглянул из двери, косо и подозрительно оценивая меня.
— Мистер Гэтсби болен?
— Нет… — и после паузы прибавил «сэр» медленно и неохотно.
— Я не вижу его уже довольно долго, и беспокоюсь, не случилось ли чего. Скажи ему, что пришел мистер Каррауэй.
— Кто? — спросил он грубо.
— Каррауэй.
— Каррауэй. Хорошо, я скажу ему.
И тут же захлопнул дверь.
Моя финка сообщила мне, что Гэтсби уволил всю обслугу в доме еще неделю назад и заменил ее полдюжиной других, которые теперь не ходят в Уэст-Эгг за покупками, где их могут подкупать торговцы, а делают скромные закупки, заказывая их по телефону. Мальчик-бакалейщик рассказывал, что кухня превратилась в свинарник, и вообще, по общему мнению в поселке, этот новый народ — вообще никакие не слуги.
На следующий день Гэтсби позвонил мне по телефону.
— Уезжаешь? — поинтересовался я.
— Нет, старик.
— Я слышал, что ты уволил всех своих слуг.
— Просто мне нужны были такие, которые не будут распускать слухи. Дэйзи навещает меня очень часто и по вечерам.
Таким образом, весь этот караван-сарай распался, как карточный домик, от одного ее неодобрительного взгляда.
— Это люди, для которых Вольфсхайм захотел что-то сделать. Они все братья и сестры. Когда-то они уже управляли маленькой гостиницей.
— Я вижу.
Он звонил по просьбе Дэйзи, чтобы узнать, приду ли я на обед к ней домой завтра. Там будет и мисс Бейкер. Через полчаса позвонила и сама Дэйзи и, как мне показалось, с большим облегчением восприняла мое согласие приехать. Они что-то затеяли. И все же я не мог поверить в то, что они используют этот случай, чтобы устроить сцену, особенно такую довольно-таки мучительную, какую Гэтсби обрисовал в общих чертах в саду.
Следующий день выдался знойным, почти последним и точно самым жарким днем лета. Когда мой поезд вырвался из тоннеля на солнечный свет, только горячие гудки Национальной кондитерской фабрики прорывали тишину полуденного зноя. Соломенные сиденья вагона готовы были уже загореться; женщина, сидящая напротив меня, некоторое время деликатно исходила потом под своей белой блузкой с длинными рукавами, затем, когда газета, которую она держала в руках, стала мокрой под ее пальцами, бросила это бесполезное занятие и в отчаянии погрузилась в глубокую жару с унылым воплем. Ее сумочка соскользнула на пол.
— О, Боже! — ахнула она.
Медленно нагнувшись, я поднял ее и протянул ей, держа за крайний кончик уголков, чтобы показать, что не имею никакого злого умысла, но все сидящие рядом, включая саму женщину, все равно посмотрели на меня подозрительно.
— Жара! — сказал кондуктор знакомым лицам. — Ну и погодка!..жарко!..жарко!..жарко!..вам разве не жарко? Не жарко? Не жарко?
Мой сезонный билет вернулся ко мне с темным следом от его руки. Будто кому-то здесь в этой жаре было интересно, чьи горячие губы он целовал, чья голова увлажняла пижамный карман в области его сердца!
…По холлу дома Бьюкененов гулял легкий ветерок, донося звук звонящего телефонного аппарата до нас с Гэтсби, пока мы стояли в ожидании у двери.
— Что? Вам нужно тело хозяина? — прорычал дворецкий в трубку. — Сожалею, мадам, но мы доставить его к аппарату не можем — сегодня слишком жарко, чтобы прикасаться к нему!
На самом деле он сказал: «Да… Да… Понимаю».
Он положил трубку и подошел к нам, слегка поблескивая от пота, чтобы принять наши соломенные шляпы.
— Мадам ожидает вас в гостиной! — громко произнес он, зачем-то указав рукой направление. В этой жаре любое лишнее движение было злоупотреблением и без того скудным запасом жизненных сил.
В комнате, хорошо затененной навесами, было темно и прохладно. Дэйзи и Джордан возлежали на громадном диване, придавив, словно тяжелые серебряные идолы, свои белые платья, трепещущие в потоке обжигающего воздуха от вентиляторов.
— Мы не в состоянии двигаться, — произнесли они одновременно.
Пальцы Джордан, напудренные добела поверх бронзового загара, на мгновение задержались в моих.
— А где мистер Томас Бьюкенен, атлет? — поинтересовался я.
И тут я услышал его голос, грубый, приглушенный, хриплый, у телефонного аппарата из холла.
Гэтсби стоял посередине темно-красного ковра и пристально рассматривал все вокруг зачарованными глазами. Дэйзи наблюдала за ним и смеялась своим милым, заразительным смехом; маленькое облачко пудры поднялось в воздух над ее грудью.
— Если верить слухам, — прошептала Джордан, — то это звонит любовница Тома.
Мы молчали. Голос из холла стал громким и раздраженным: — Что ж, очень хорошо! Тогда я вообще не продам тебе машину… Я не обязан тебе ничего продавать… а то, что ты беспокоишь меня об этом в обеденное время, так это вообще недопустимо!
— Трубку повесил микрофоном вниз и разговаривает, — сказала Дэйзи цинично.
— Нет, это не так, — заверил я ее. — Это настоящая сделка. Я в курсе того, о чем он говорит.
Том резко распахнул дверь, заслонив ее проем на какое-то мгновение своим плотным телом, и быстро вошел в комнату.
— Мистер Гэтсби! — Он протянул свою широкую, плоскую руку с хорошо скрываемым неудовольствием. — Рад видеть вас, сэр… Ник…
— Сделай нам холодный напиток, — крикнула Дэйзи.
Когда он опять вышел из комнаты, она встала, подошла к Гэтсби и, пригнув его лицо к своему, поцеловала его в губы.
— Ты знаешь, что я люблю тебя, — прошептала она.
— Вы забываете, что здесь еще присутствует дама, — сказала Джордан.
Дэйзи оглянулась в нерешительности.
— Вы тоже поцелуйтесь с Ником.
— Что за низкая, вульгарная девушка!
— Мне все равно! — крикнула Дэйзи и начала танцевать на кирпичном камине. Потом она вспомнила о жаре и с виноватым видом села на диван как раз в тот момент, когда в комнату вошла няня в свежевыстиранной одежде, ведя за руку маленькую девочку.
— Мое сокро-о-вище! — тихим голосом пропела она, протягивая к ней руки. — Ну, иди, иди же скорей к твоей маме, которая любит тебя.
Дитя, отпущенное няней, устремилось через всю комнату к своей маме и робко устроилось у нее в платье.
— Сокро-о-вище! Есть ли у мамы пудра для прекрасного золота твоих волос? Встань же сейчас и скажи всем: З-д-р-а-в-с-т-в-у-й-т-е.
Мы с Гэтсби по очереди наклонились, чтобы взять маленькую неохотно подаваемую нам ручку. После этого он продолжал смотреть на дитя с удивлением. Я не думаю, что до этого он по-настоящему верил в ее существование.
— Меня одели перед обедом, — сказало дитя, с чувством повернувшись к Дэйзи.
— Это потому, что твоя мама захотела тебя показать гостям. — Улыбка превратила ее лицо в одну сплошную морщину, подобную той, что на ее маленькой белой шее. — Да ты просто мечта! Прекраснейшая маленькая мечта!
— Да, — спокойно признало дитя. — У тети Джордан тоже белое платье.
— Как тебе друзья твоей мамы? — Дэйзи повернула ее лицом к Гэтсби. — Тебе не кажется, что они прелестны?
— Где папа?
— Она не похожа на своего отца, — объяснила Дэйзи. — Она похожа на меня. У нее мои волосы и моя форма лица.
Дэйзи откинулась на спинку дивана. Няня сделала шаг вперед и протянула руку.
— Пойдем, Пэмми.
— До свидания, милая!
Выражая постоянно обращенным назад взглядом свое нежелание уходить, вымуштрованное дитя взяло за руку свою няню, которая вытащила ее за дверь, и в этот момент вернулся Том, неся перед собой четыре бокала джиновых рики, полных позванивающих кубиков льда.
Гэтсби взял с подноса свой бокал.
— Они и в самом деле выглядят холодными, — сказал он с явным напряжением в голосе.
Мы опустошили их большими жадными глотками.
— Я где-то читал, что солнце с каждым годом становится все горячее и горячее, — сказал Том добродушно. — Похоже, что очень скоро земля упадет на солнце… или нет, — подождите, — скорее, совсем наоборот: солнце остывает с каждым годом.
— Выйдем на воздух, — предложил он Гэтсби. — Я хочу, чтобы вы взглянули на само это место.
Я вышел вместе с ними на веранду. По зеленой глади Пролива, застоявшейся от жары, медленно полз один парусник в сторону более прохладного моря. Глаза Гэтсби мгновенно засекли его; он поднял руку и указал на противоположную сторону бухты.
— Я живу прямо напротив вас.
— Неужели?
Наши глаза устремились вдаль, оторвавшись от клумб с розами, плавящегося от жары газона и пожухлой от тягостно-жарких дней травы вдоль берега. Белые крылья парусника медленно плыли на фоне голубой, прохладной дали неба. В этой дали лежал океан, украшенный, будто фестонами, выступами суши, и изобилующий благословенными островами.
— Вот вам настоящий спорт, — сказал Том, кивая головой. — Я бы хотел сейчас побыть там, на том паруснике вместе с ним, хотя бы с полчаса.
Обедали мы в столовой, также затемненной от жары, и запивали нервную веселость холодным элем.
— Чем же мы будем занимать себя сегодня вечером? — воскликнула Дэйзи. — И завтра, и в последующие тридцать лет?
— Не все так мрачно, — сказала Джордан. — Жизнь начинается заново, когда освежается осенью.
— Но сейчас-то так жарко, — настаивала Дэйзи, готовая расплакаться, — и все так неясно и запутанно… Давайте все поедем в город!
Ее голос боролся с жарой, пробивался сквозь нее, бил ее, вылепливая формы из ее бесчувственности.
— Я слышал, что сейчас все делают гаражи из конюшен, — говорил Том Гэтсби. — Но я первый, кто сделал конюшню из гаража.
— Так кто хочет поехать в город? — настойчиво спросила Дэйзи. Взгляд Гэтсби медленно поплыл в ее сторону. — Ах, — воскликнула она, — как же элегантно ты выглядишь!
Их взгляды встретились, поглощая друг друга неотрывно, будто они были одни в пространстве. Сделав над собой усилие, она опустила взгляд на стол.
— Ты всегда выглядишь так элегантно! — повторила она.
Она сказала ему, что любит его, и это видел Том Бьюкенен. Он был поражен. У него даже рот открылся, и он посмотрел сперва на Гэтсби, потом снова на Дэйзи так, будто только что узнал в ней ту, которую знал много лет назад.
— Ты похож на того мужчину с рекламного щита, — продолжала она невинным голосом. — Ну, ты знаешь того мужчину, который рекламирует…
— Так, хорошо, — прервал ее поспешно Том. — Я полностью за то, чтобы ехать в город. Собирайтесь: мы все едем в город.
Он встал, но продолжал бросать взгляды то на Гэтсби, то на свою жену. Никто не шевельнулся.
— Пойдемте же! — Его самообладание дало небольшую трещину. — В чем дело, в конце концов? Если мы едем в город, то давайте, поехали.
Его рука, дрожа от усилия, с которым ему все еще удавалось сдерживать себя, поднесла к его губам стакан с последним глотком эля. Голос Дэйзи поднял нас всех на ноги и вывел на раскаленный гравий подъездной аллеи.
— Мы что, просто вот так сорвемся и поедем? — возражала она. — Прямо уже сейчас? И что, даже не дадим никому выкурить ни одной сигареты сперва?
— Все курили сигареты на протяжении всего обеда.
— О, ну, тогда давай займемся чем-то интересным, — просила она его. — Сейчас очень жарко, чтобы суетиться.
Он ничего не ответил.
— Ладно, пусть будет по-твоему, — сказала она. — Пошли, Джордан.
Они поднялись наверх, чтобы переодеться, тогда как мы, трое мужчин, стояли во дворе, вороша ногами горячий гравий. Серебряная дуга луны уже забрезжила на западном небосклоне. Гэтсби начал что-то мне говорить, потом передумал, но не раньше, чем Том подкатил и стал смотреть на него выжидательно.
— У тебя конюшни здесь? — выдавил из себя вопрос Гэтсби.
— За четверть мили отсюда по прямой дороге.
— А-а-а!
Пауза.
— Я не вижу никакого смысла ехать в город, — вдруг раздраженно выпалил Том. — Эти женщины вбили себе в голову, что в городе лучше…
— Мы возьмем с собой что-то пить? — раздался голос Дэйзи из верхнего окна.
— Я возьму виски, — ответил Том и пошел в дом.
Гэтсби резко повернулся ко мне:
— Я не могу ничего выдавить из себя в его доме, старик.
— Голос у нее какой-то нескромный, — заметил я. — Будто это не ее голос, а… — я замялся.
— Это голос больших денег, — неожиданно сказал он.
И это было так. Я никогда не понимал этого раньше. Это был голос больших денег: именно они были тем неистощимым очарованием, которое то нарастало, то ослабевало в нем; его металлическим звоном, его цимбалами, под которые он выводит свою песнь: «…В высоком белом замке дочь царя, золотая девушка…».
Том вышел из дома с литровой бутылкой, завернутой в полотенце; за ним вышли Дэйзи и Джордан в маленьких тугих шляпах из проволочной ткани с легкими накидками через плечо.
— Поехали все в моей машине, — предложил Гэтсби. Он пощупал рукой горячую зеленую кожу своего сиденья. — Мне нужно было поставить ее в тень.
— Переключение передач у нее обычное? — спросил Том.
— Да.
— Тогда ты садись в мой купе-кабриолет, а я сяду за руль твоей машины, и поедем в город.
Это предложение не понравилось Гэтсби.
— В ней вряд ли хватит бензина, — возразил он.
— Бензина в ней полно, — громко сказал Том. Он посмотрел на стрелку прибора. — А если он кончится, я могу заправиться в любом аптекарском магазине. Сейчас в аптекарском магазине можно купить что угодно.
Пауза последовала за этой на первый взгляд бессмысленной репликой. Дэйзи бросила хмурый взгляд на Тома, и какое-то неподдающееся определению выражение, совершенно незнакомое мне и при этом смутно узнаваемое, будто я только слышал о нем с чьих-то слов, отразилось на мгновение на лице Гэтсби.
— Садись же, Дэйзи, — сказал Том, подталкивая ее рукой к машине Гэтсби. — Я повезу тебя в этой цирковой повозке.
Он открыл дверь, но она вывернулась из его руки.
— Ты повезешь Ника и Джордан. А мы поедем за вами в купе.
Она прошла очень близко к Гэтсби, задев его плащ своей рукой. Мы с Джордан и Томом сели на переднее сиденье машины Гэтсби, Том неуверенно нажал на незнакомые ему рычаги управления, и мы рванули в раскаленную завесу гнетущей жары, оставив их далеко позади.
— Ты видел это? — спросил Том.
— Что именно?
Он бросил на меня проницательный взгляд и понял, что мы с Джордан обо всем знали с самого начала.
— Вы, наверно, думаете, что я дурак? — предположил он. — Может, я и дурак, но у меня пробуждается иногда… можно сказать, ясновидение, которое подсказывает мне, что делать. Может, вы и не верите в это, но наука…
Он сделал паузу. Острое ощущение непосредственной реальности овладело им, оттащив от края пропасти теоретизирования.
— Я провел небольшое исследование этого субъекта, — продолжил он. — Я копнул бы глубже, если бы только знал…
— Ты хочешь сказать, что был у медиума? — спросила в шутку Джордан.
— Что? — Он смотрел на нас в недоумении, пока мы смеялись. — У медиума?
— Ну да, по поводу Гэтсби.
— По поводу Гэтсби! Нет, не был. Я имел в виду, что провел небольшое исследование его прошлого.
— И обнаружил, что он окончил Оксфорд, — подсказала Джордан.
— Да, конечно, Оксфорд! — с недоверием в голосе сказал он. — Какой может быть Оксфорд, когда он ходит в розовом костюме?
— И, тем не менее, он выпускник Оксфорда.
— Разве что Оксфорда в Нью-Мексико, — пренебрежительно фыркнул Том, — или чего-то в этом духе.
— Послушай, Том, если ты такой сноб, зачем ты тогда пригласил его на обед? — раздраженно спросила Джордан.
— Дэйзи пригласила его; она знала его еще до того, как мы с ней поженились, и один бог знает, где они познакомились!
Мы все сейчас были склонны к раздражительности на фоне тающего эля, и, помня об этом, ехали какое-то время в тишине. Потом, когда выцветшие глаза Доктора Т. Экльберга появились на горизонте, я вспомнил предостережение Гэтсби о бензине.
— У нас его достаточно, чтобы доехать до города, — сказал Том.
— Но вот здесь гараж, прямо рядом, — возразила Джордан. — Я не хочу, чтобы мы застряли где-нибудь на этой палящей жаре.
Том резко нажал на оба тормоза, и мы, проехав тормозной путь, резко остановились в пыли под вывеской Уилсона. Через мгновение из своего укрытия показался хозяин заведения и уставился пустым взглядом в автомобиль.
— Заправить бы не мешало! — крикнул Том грубо. — Для чего еще, как ты думаешь, мы бы здесь остановились, — полюбоваться видами?
— Я болен, — сказал Уилсон, продолжая стоять на месте. — Целый день болею.
— Что случилось?
— Совсем нет сил.
— Может, я сам тогда залью? — спросил Том. — В телефоне твой голос звучал довольно бодро.
Сделав над собой усилие, Уилсон вышел из-под навеса и, тяжело дыша, открутил колпачок бака. На солнце его лицо выглядело зеленым.
— Я не хотел прерывать ваш обед, — сказал он. — Но мне очень нужны сейчас деньги, и поэтому я хотел узнать, что вы собираетесь делать с вашей старой машиной.
— Как тебе нравится эта? — спросил Том. — Я купил ее на прошлой неделе.
— Красивый желтый цвет, — сказал Уилсон, сжимая рычаг заправочного пистолета.
— Хочешь купить ее?
— Это большой риск для меня, — слегка улыбнулся Уилсон. — Но я мог бы заработать немного денег на той, другой.
— Слушай, а зачем тебе вдруг понадобились деньги?
— Я засиделся здесь. Хочу уехать отсюда. Мы с женой хотим уехать на Запад.
— Твоя жена хочет уехать?! — воскликнул Том испуганно.
— Она торочит мне об этом уже десять лет. — Он оперся на мгновение о помпу, прикрыв рукой глаза от солнца. — А теперь она уезжает в любом случае, хочет она того или не хочет. Я собираюсь увезти ее отсюда.
Мимо нас промчался двухместный кабриолет с облаком пыли и машущей рукой.
— Сколько с меня? — резко спросил Том.
— Просто в последние два дня у меня возникли кое-какие подозрения, — объяснил Уилсон. — Именно поэтому я и хочу уехать. Именно поэтому я беспокоил вас так насчет машины.
— Сколько с меня?
— Доллар двадцать.
От неослабевающей удушливой жары я стал плохо соображать и не сразу понял, что пока еще его подозрения на Тома не упали. Ему стало известно, что Миртл ведет какую-то свою жизнь отдельно от него в другом мире, и от шока этого открытия он буквально физически заболел. Я пристально посмотрел на него, потом на Тома, который сделал аналогичное открытие менее чем за час до этого, и подумал о том, что ничто: ни ум, ни расовая принадлежность, — не отличает так мужчин друг от друга, как спокойное и болезненное восприятие действительности. Уилсон воспринял это настолько болезненно, что выглядел виновато, непростительно виновато, будто только что узнал, что она какая-то нищенка с ребенком.
— Я отдам тебе эту машину, — сказал Том. — Завтра вечером я пригоню ее тебе.
Местность эта всегда вызывала во мне какую-то неясную внутреннюю тревогу, и даже сейчас, в полном разгаре дня, я вдруг обернулся, будто кто-то предупредил меня о какой-то опасности сзади. Над кучами угольной золы гигантские глаза Доктора Т. Экльберга продолжали нести свою вахту, но через мгновение я заметил, что на нас смотрели еще одни глаза футах в двадцати от нас.
В одном из окон над гаражом шторы были немного раздвинуты, и из этой щели пристально всматривалась в машину Миртл Уилсон. Настолько поглощена она была представившимся видом, что даже не подумала о том, что ее могут увидеть; эмоции одна за другой медленно проявлялись на ее лице подобно объектам на медленно проявляющейся фотопленке. Выражение ее лица было мне на удивление знакомым: это было выражение, которое я часто видел на лицах у женщин, но на лице у Миртл Уилсон оно казалось бессмысленным и необъяснимым до тех пор, пока я не понял, что ее глаза, широко раскрытые от ужаса и ревности, были прикованы не к Тому, а к Джордан Бейкер, которую она приняла за его жену.
Нет растерянности большей, чем растерянность простодушного, и когда мы отъехали от того места, Том начал ощущать на себе горячие удары бича под названием «паника». Его жена и его любовница, еще за час до того казавшиеся верными и никем не тронутыми, стали быстро ускользать из его рук. Инстинкт заставил его нажать на газ с двойной целью: перегнать Дэйзи и оставить Уилсон позади, и мы помчали по шоссе в сторону Астории на скорости пятьдесят миль в час, пока под паутиной из балок надземки мы не увидели медленно тянущийся по дороге голубой кабриолет.
— Эти большие кинотеатры на углу Пятидесятой улицы такие прохладные, — намекнула Джордан. — Я люблю Нью-Йорк в разгар летнего дня, когда на улицах безлюдно. В это время в нем ощущается что-то очень чувственное, какая-то переполненность спелостью, будто самые разные чудо-плоды вот-вот упадут в твои руки.
Слово «чувственное» усилило внутреннюю тревогу Тома, но прежде, чем он смог придумать протест, кабриолет остановился, и Дэйзи посигналила нам, чтобы мы поравнялись с ними.
— Так куда мы направимся? — крикнула она.
— Как насчет кино?
— Там так жарко! — посетовала она. — Знаете, что: вы идите в кино, а мы покатаемся по городу и встретим вас после сеанса. — Хоть и с трудом, но ее остроумие слегка шевельнулось. — Мы будем ждать вас на углу каких-то улиц. И таким образом я оседлаю сразу двух лошадей.
— Мы не можем спорить об этом здесь, — сказал Том с нетерпением, когда какой-то грузовик за нами издал длинный гудок, приправленный руганью. — Езжайте следом за мной на южную сторону Центрального Парка, к Плазе.
Несколько раз он поворачивал голову назад, ища глазами их машину, и когда другой транспорт замедлял их движение, он ехал медленно до тех пор, пока они снова не появлялись сзади. Я думаю, он боялся, что они могут резко свернуть в какой-то переулок и исчезнуть из его жизни навсегда.
Но они не исчезли. Зато мы все вместе предприняли гораздо менее объяснимый шаг, сняв гостиную одного люкса в отеле «Плаза».
Суть тех долгих и бурных пререканий, в результате которых мы оказались все вместе в той комнате, я сейчас припомнить не могу, хотя до сих пор отчетливо помню то физическое ощущение, когда мои подштанники постоянно ползли вверх, обвив влажной змеей мои ноги, а по спине стекали струйками капли холодного пота. Сама эта идея возникла из предложения Дэйзи снять пять ванных комнат и принять холодную ванну, которое потом приняло более осязаемую форму «места, где можно выпить мятный джулеп». Каждый из нас повторял снова и снова, что это «безумная идея» — мы все вместе наперебой повторяли ее недоумевающему клерку и думали, или хотели думать, что это очень смешно…
Комната была большая и душная, несмотря на то, что уже было четыре часа пополудни; открыв окна, мы впустили лишь поток горячего воздуха из раскаленных кустов Парка. Дэйзи подошла к зеркалу и, стоя спиной к нам, поправляла свою прическу.
— Шикарный люкс, — прошептала Джордан уважительным тоном, что вызвало у всех лишь усмешку.
— Откройте еще одно окно, — скомандовала Дэйзи, не оборачиваясь.
— Окон больше нет.
— Думаю, нам лучше позвонить и заказать топор…
— Что нам нужно сделать, так это забыть о жаре, — сказал Том с нетерпением. — Вы только делаете ее в десять раз хуже, постоянно жалуясь на нее.
Он развернул полотенце, достал из него бутылку виски и поставил на стол.
— Почему бы тебе не оставить ее в покое, старик? — заметил Гэтсби. — Это ведь ты захотел поехать в город.
Наступило минутное молчание. Телефонная книга соскользнула с гвоздя и упала на пол страницами вниз, после чего Джордан прошептала: «Извините», но на этот раз никто не засмеялся.
— Я подниму ее, — предложил я.
— Я уже поднял ее. — Гэтсби изучил оторвавшийся шнурок, промычал заинтересованно «Хмм!» и швырнул книгу на стул.
— Эту твою присказку ты считаешь очень остроумной, не так ли? — сказал резко Том.
— Какую?
— Это постоянное повторение слова «старик». Откуда ты его взял?
— А теперь послушай, Том, — сказала Дэйзи, повернувшись от зеркала. — Если ты будешь переходить на личности, я не задержусь здесь больше ни минуты. Позвони и закажи лед для мятного джулепа.
Когда Том взял трубку, накопившаяся в комнате жара взорвалась и превратилась в звук, и мы оказались в атмосфере торжественных аккордов вальса Мендельсона, доносившихся из танцевального зала внизу.
— А представьте, что кто-то еще выходит замуж в такую жару! — воскликнула Джордан безрадостно.
— И, тем не менее, я выходила замуж в середине июня, — вспомнила Дэйзи. — В Луисвилле в июне! Тогда кто-то упал в обморок. Кто упал в обморок, Том?
— Билокси, — кратко ответил он.
— Мужчина по фамилии Билокси. «Блокс» Билокси, он еще изготавливал коробки (и это факт), и был родом из Билокси, штат Миссисипи.
— Они еще занесли его в мой дом, — прибавила Джордан, — потому что мы жили через два дома от церкви. И он жил в моем доме три недели, пока папа не сказал ему убираться вон. Через день после того, как он ушел, папа умер. — После некоторой паузы она прибавила, будто подумав, что сказала что-то непочтительное: «Но одно с другим никак не связано».
— Я знал одного Билла Билокси из Мемфиса, — заметил я.
— Это его двоюродный брат. Я узнала всю историю его семьи, пока он жил у нас. Он подарил мне алюминиевую клюшку, которой я до сих пор пользуюсь.
Музыка внизу стихла: началась церемония, и теперь в комнату из окна доплывал звук длинного заздравного тоста, то и дело прерываемого одобрительными возгласами «Ура-а-а!», после которого ударил джаз, и начались танцы.
— А мы все-таки стареем, — сказала Дэйзи. — Если бы мы были молодыми, мы бы сейчас все подскочили и начали танцевать.
— Вспомни Билокси, — предупредила ее Джордан. — Где ты с ним познакомился, Том?
— С кем? С Билокси? — Он начал усиленно напрягать память. — Я его не знаю. Это был какой-то друг Дэйзи.
— Никакой он мне не друг, — ответила она. — Я никогда его раньше не видела. Он приехал к нам на частном автомобиле.
— Но ведь он говорил, что знает тебя. Говорил, что рос в Луисвилле. Эйса Бэрд привел его в последнюю минуту и спросил, не найдется ли у нас места для него.
Джордан улыбнулась. — Скорее всего, это был просто бродяга, живущий за чужой счет и ищущий, кто его бы приютил. Он сказал мне, что он был руководителем вашего потока в Йеле.
Мы с Томом удивленно переглянулись.
— Билокси??
Во-первых, у нас не было никакого руководителя…
Нога Гэтсби отбила короткий, нервный такт, и Том вдруг глянул на него.
— Кстати, мистер Гэтсби, как я понимаю, вы — выпускник Оксфорда.
— Не совсем.
— О, да, я понимаю: вы ходили в Оксфорд на лекции.
— Да, я ходил на лекции.
Пауза. Потом голосом, полным оскорбительного недоверия, Том произнес:
— Значит, вы должны были ходить туда примерно в то время, когда Билокси уехал в Нью-Хэйвен.
Еще одна пауза. В дверь постучал и тотчас вошел официант с покрошенной мятой и льдом, но тишина не прервалась ни после его «благодарствуйте», ни после того, как он тихо закрыл за собой дверь. Эту невероятной важности деталь нужно было, наконец, прояснить.
— Я уже сказал вам, что я ходил туда на лекции, — сказал Гэтсби.
— Я это услышал, но мне хотелось бы знать, когда.
— В тысяча девятьсот девятнадцатом году. Я пробыл там всего пять месяцев. Именно поэтому я не могу назвать себя выпускником Оксфорда.
Том оглянулся вокруг, чтобы увидеть, отражается ли на наших лицах его недоверие. Но глаза всех нас были устремлены на Гэтсби.
— Такая возможность была предоставлена некоторым офицерам после Перемирия, — продолжал он. — Мы могли ходить на лекции в любой университет Англии или Франции.
Мне захотелось встать и похлопать его по плечу. Это был еще один случай воскрешения моей полной веры в него, какие у меня неоднократно были раньше.
Дэйзи встала и, слегка улыбаясь, подошла к столу.
— Открой виски, Том, — приказала она, — и я сделаю тебе мятный джулеп. Тогда ты не будешь казаться самому себе таким глупым… Смотри на мяту!
— Нет, минуточку! — рявкнул Том. — Я хочу задать мистеру Гэтсби еще один вопрос.
— Задавайте, — сказал вежливо Гэтсби.
— Что за скандал вы постоянно пытаетесь устроить в моем доме?
Наконец, они могли играть в открытую, и Гэтсби был доволен.
— Он не устраивает никакого скандала, — сказал Дэйзи, в отчаянии глядя то на одного, то на другого. — Скандал устраиваешь ты. Пожалуйста, держи себя хоть немножечко в руках.
— Держать себя в руках! — повторил Том скептически. — Может быть, самая последняя из новомодных манер предписывает сидеть смирно и наблюдать, как Мистер Никто из Ниоткуда ударяет за твоей женой. Но если ты хочешь, чтобы это делал я, тогда уволь… В нынешние времена все начинается с насмешек над семейной жизнью и институтом семьи, а заканчивается отбрасыванием всех условностей и смешанными браками между черными и белыми.
Возбужденный от своей страстной, но бессвязной речи, он мнил себя стоящим в одиночестве на последнем рубеже цивилизации.
— Мы все здесь белые, — тихо произнесла Джордан.
— Я знаю: я не очень популярен. — Я не устраиваю больших вечеринок. В современном мире, как я понимаю, нужно превратить свой дом в свинарник, чтобы заиметь хоть каких-то друзей.
Несмотря на то, что он злил меня, как и всех нас, своими речами, я еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, каждый раз, когда он открывал рот, — настолько полным было превращение распутника в чопорного моралиста.
— Я должен кое-что сообщить тебе, старик, — начал Гэтсби. Но Дэйзи догадалась о его намерении.
— Прошу тебя, не надо! — прервала она беспомощно. — Давайте все поедем домой! Почему бы нам всем вместе не поехать домой?
— Хорошая мысль! — я встал. — Пошли, Том. Пить уже никто не хочет.
— Я хочу узнать, что мистер Гэтсби должен мне сообщить.
— Твоя жена не любит тебя, — сказал Гэтсби. Она никогда тебя не любила. Она любит меня.
— Да ты, с ума сошел! — воскликнул Том машинально.
Гэтсби вскочил, весь дрожа от возбуждения.
— Она никогда не любила тебя, ты слышишь? — Она вышла замуж за тебя только потому, что я был беден и она устала ждать меня. Эта была страшная ошибка, но в своем сердце она никогда не любила никого, кроме меня!
На этих словах мы с Джордан попытались уйти, но Том с Гэтсби настаивали на том, чтобы мы остались, соревнуясь друг с другом в своей настойчивости так, будто ни тому, ни другому нечего скрывать, и они дарят нам привилегию разделить с ними их эмоции.
— Дэйзи, присядь, — голос Тома безуспешно пытался нащупать отеческую тональность. — Что происходит? Я хочу узнать все об этом.
— Я уже сказал тебе, что происходит, — сказал Гэтсби. И происходит это уже пять лет, а ты и не знал.
Том резко повернулся к Дэйзи.
— Ты что, видишься с этим типом уже пять лет?
— Мы как раз не виделись пять лет, — сказал Гэтсби. — Не имели возможности встречаться. Но оба любили друг друга все это время, старик, а ты и не знал.
— И что, это все?? — Том постучал своими толстыми пальцами друг о друга, как духовник, и откинулся на своем стуле.
— Нет, ты точно сумасшедший! — он разразился смехом. — Я не могу говорить о том, что было пять лет назад, потому что я еще не знал Дэйзи тогда, но я решительно не могу себе представить, как ты мог подойти хотя бы за милю к ней, если только не приносил продукты через вход для прислуги. Но все остальное — мерзкая ложь. Дэйзи любила меня, когда выходила за меня замуж, и сейчас она любит меня.
— Нет, не любит, — сказал Гэтсби, качая головой.
— Правда, любит! Просто иногда ей в голову приходят глупые мысли и тогда она не знает, что делает. Он кивнул головой понимающе. — А кроме того, я тоже люблю Дэйзи. Время от времени бывает так, что я загуляю, как дурак, но я всегда возвращаюсь, и в сердце моем я люблю ее постоянно.
— Ты мне отвратителен, — сказала Дэйзи. Она повернулась ко мне, и голос ее, понизившись на октаву, заполнил комнату леденящим презрением: — А знаешь, почему мы уехали из Чикаго? Удивительно, как они тебя еще не посвятили в историю с этим маленьким загулом.
Гэтсби подошел к ней и стал рядом.
— Дэйзи, это уже все в прошлом, — сказал он серьезным тоном. — Теперь это уже не имеет никакого значения. Просто скажи ему правду — что ты его никогда не любила, и все это будет стерто из памяти навсегда.
Она посмотрела на него невидящим взглядом. — Как? Как я могла вообще полюбить его?
— Ты никогда не любила его.
Нерешительность овладела ею. Она посмотрела на нас с Джордан; в ее взгляде была какая-то мольба, будто она поняла, наконец, что делает, чем создала у нас впечатление, будто она никогда и не думала что-либо делать вообще. Но теперь этот шаг был сделан. Отступать назад было уже слишком поздно.
— Я никогда не любила его, — сказала она с ощутимой неохотой в голосе.
— Что, даже в Капиолани? — вдруг спросил Том.
— Даже там.
Из танцевального зала внизу на волнах горячего воздуха доплывали к нам приглушенные и удушающие аккорды музыки.
— И даже в тот день, когда я нес тебя на руках из ресторана «Панч-Баул», чтобы ты не намочила твои туфли? Какая-то хриплая нежность звучала в его голосе… — Дэйзи?
— Прошу тебя, не надо! — Голос ее звучал холодно, но озлобленности в нем уже не было. Она посмотрела на Гэтсби. — Слушай, Джей — сказала она, но ее рука дрожала, когда она пыталась зажечь сигарету. Вдруг она бросила сигарету вместе с горящей спичкой на ковер.
— Знаешь, ты слишком многого хочешь! — воскликнула она, обращаясь к Гэтсби. — Я люблю тебя сейчас: разве этого не достаточно? Стереть прошлое я не могу.
Она начала рыдать беспомощно:
— Да, я любила его когда-то, но я любила и тебя тоже.
Глаза Гэтсби открывались и закрывались попеременно.
— Ты любила и меня тоже? — повторил он.
— И даже это ложь, — сказал Том беспощадным тоном. — Она не знала, что ты жив. К тому же, есть вещи, которые происходили только между Дэйзи и мной, о которых ты никогда не узнаешь, те моменты, которые ни один из нас двоих никогда не сможет забыть.
Эти слова, казалось, вгрызались в Гэтсби физически.
— Я хочу поговорить с Дэйзи наедине, — потребовал он. — Она слишком возбуждена сейчас…
— И даже наедине я не смогу сказать, что никогда не любила Тома, — призналась она скорбным голосом. — Это была бы неправда.
— Конечно, неправда, — согласился Том.
Она повернулась к своему мужу.
— Как будто для тебя это когда-либо имело значение! — сказала она.
— Конечно, имеет! С этих пор я буду лучше заботиться о тебе.
— Ты не понимаешь, — сказал Гэтсби на грани паники. — Ты больше не будешь вообще о ней заботиться.
— Не буду?? — Том широко открыл глаза и засмеялся. Теперь он мог позволить себе держать себя в руках. — Почему вдруг?
— Дэйзи уходит от тебя.
— Глупости.
— Да, я ухожу, — произнесла она с явным усилием.
— Она не может уйти от меня! Слова Тома вдруг превратились в дубинку, которой он нещадно колотил Гэтсби. — И уж точно не может уйти к заурядному жулику, которому нужно украсть кольцо, чтобы потом надеть на ее палец.
— Нет, это невыносимо! — воскликнула Дэйзи. — Прошу, давайте выйдем отсюда!
— Ведь кто ты такой на самом деле? — продолжал Том. — Ты — один из той шайки, которая околачивается вокруг Майера Вольфсхайма, насколько мне стало известно. Я уже провел небольшое расследование о твоих делах, и завтра намерен проводить его дальше.
— Что ж, проводи, если хочешь, старина, — невозмутимо сказал Гэтсби.
— Я уже раскопал, что за «аптеки» у тебя были. Повернувшись к нам, он начал быстро говорить: — Они с этим Вольфсхаймом скупили множество аптекарских магазинчиков в переулках здесь и в Чикаго и торговали пшеничным спиртом из-под прилавка. И это только один из его маленьких трюков. Я принял его за бутлеггера в самый первый раз, когда увидел его, и не очень далек был от истины.
— Ну, и что с того? — вежливо сказал Гэтсби. — Как я понимаю, твоему другу Вальтеру Чейзу гордость не помешала заняться тем же.
— Ты бросил его в трудном положении, не так ли? Из-за тебя он попал в тюрьму на месяц в Нью-Джерси. Послушал бы ты, что говорит Вальтер насчет тебя!
— Он пришел к нам полным банкротом. Он был очень рад подзаработать немного деньжат, старик.
— Не называй меня «старик»! — закричал Том. Гэтсби ничего не ответил. — Вальтер мог посадить тебя еще и за организацию внеипподромных тотализаторов, но Вольфсхайм угрозами закрыл ему рот.
То незнакомое, но при этом узнаваемое выражение вновь появилось на лице Гэтсби.
— Махинации с аптеками — это было так, по мелочи, — медленно продолжал Том. — Сейчас ты закрутил что-то такое, о чем Вальтер мне даже побоялся рассказать.
Я посмотрел на Дэйзи, которая в ужасе смотрела то на Гэтсби, то на своего мужа, и на Джордан, которая начала балансировать свой невидимый, но поглощающий внимание предмет на кончике своего подбородка. Затем я снова посмотрел на Гэтсби — и был шокирован выражением его лица. Он выглядел — и я это говорю с полным презрением ко всем клеветническим сплетням на вечеринках в его саду, — именно так, как будто он мог бы сейчас «убить человека». По крайней мере, какое-то мгновение выражение на его лице точно соответствовало этому фантастическому описанию.
Оно прошло, после чего он начал возбужденно говорить что-то Дэйзи, отрицая все сказанное о нем, защищая свое имя от обвинений, которые даже не были ему предъявлены. Но с каждым его словом она все больше и больше погружалась в себя, поэтому он оставил это бесполезное занятие, и только умершая мечта продолжала бороться в нем, пытаясь прикоснуться к тому, что перестало уже быть прикасаемым, грустно, но настойчиво пытаясь тянуться к умолкшему для нее навсегда голосу на другой стороне комнаты, пока вечер завершал свой бег.
Этот голос опять выразил просьбу уйти.
— Прошу тебя, Том! Я не могу это больше терпеть.
По ее испуганным глазам было видно, что все ее намерения, вся ее смелость, какие у нее были, исчезли, как дым.
— Вы вдвоем поедете домой, Дэйзи, — сказал Том. — В машине мистера Гэтсби.
Она посмотрела на Тома, теперь уже встревоженно, но он настаивал на своем с великодушным презрением.
— Езжайте! Он не будет досаждать тебе. Я думаю, он понимает уже, что его самонадеянный маленький флирт окончен.
Они уехали, не проронив ни слова; от них избавились; они стали никому не нужными, одинокими, как привидения, лишившись даже нашего сожаления.
Через мгновение Том встал и начал заворачивать неоткрытую бутылку виски в полотенце.
— Кто-нибудь хочет выпить? Джордан?… Ник?
Я ничего не ответил.
— Ник? — повторил он.
— Что?
— Хочешь выпить?
Нет… Я только что вспомнил, что сегодня у меня день рождения.
Мне стукнуло тридцать. Передо мной простирался зловещий, полный опасностей участок пути под названием «Новое десятилетие».
Было семь часов вечера, когда мы сели в кабриолет с ним и поехали в сторону Лонг-Айленда. Том говорил без умолку, ликовал и смеялся, но голос его был так же далек от нас с Джордан, как гул толпы на тротуаре или грохот машин над нами по надземке. Человеческое сочувствие имеет свои границы, и мы рады были возможности оставить все их трагические ссоры позади вместе с городскими огнями. Тридцать лет — порог, за которым скрывается десятилетие одиночества, редеющий список холостяков, с которыми можно еще познакомиться, редеющий поток энтузиазма, редеющие волосы. Но со мной рядом была Джордан, которая, в отличие от Дэйзи, была достаточно мудра для того, чтобы не тащить с собой давно забытые мечты из десятилетия в десятилетие. Когда мы проезжали по темному мосту, ее усталое лицо медленно склонилось на плечо моего пиджака, и этот страшный гром от исполнившегося тридцатилетия растворился в воздухе от ободряющего ощущения ее держащейся за меня руки.
Так мы ехали в прохладных сумерках к месту смерти.
Молодой грек по имени Михаэлис, владелец кофейной по соседству с зольными кучами, выступал как главный свидетель на дознании. Он проспал всю дневную жару и вышел на улицу только после пяти вечера, пришел в гараж и увидел в конторе больного Джорджа Уилсона, по-настоящему больного; он был бледен, как волосы, которые на его голове, и весь дрожал. Михаэлис посоветовал ему лечь в постель, но Уилсон отказался, сказав, что он потеряет много выручки, если ляжет. Пока его сосед пытался убедить его прилечь, сверху раздался сильный грохот.
— Я запер наверху мою жену, — спокойно объяснил Уилсон. — Она будет сидеть там до послезавтра, когда мы съедем отсюда.
Михаэлис был поражен, услышав это; они были добрыми соседями четыре года, и за все это время Уилсон не выказал ни малейшего признака того, что он способен на такой поступок. В целом это был один из тех затравленных, опустивших руки мужчин, которые плывут по течению: когда он не работал, он сидел на стуле в дверях и молча наблюдал за пешеходами и машинами, курсирующими по дороге. Когда кто-то заговаривал с ним, он неизменно улыбался в ответ приятной, бесцветной улыбкой. Он принадлежал своей жене, а не самому себе.
Поэтому, вполне естественно, Михаэлис попытался выяснить, что случилось, но Уилсон не отвечал ни слова; вместо этого он начал любопытствующе и подозрительно поглядывать на своего посетителя и спрашивать его, что тот делал в такое-то время в такие-то дни. Когда Михаэлису это уже порядком надоело, мимо двери в сторону его ресторана прошли какие-то рабочие, и он воспользовался случаем, чтобы ускользнуть, думая вернуться позже. Но он больше не вернулся. Почему не вернулся? Потому что забыл. Просто забыл. Когда он снова вышел на улицу, где-то сразу после семи, он вспомнил об этом разговоре с Уилсоном, когда услышал голос миссис Уилсон, громкий и сердитый, внизу в гараже.
— Избей меня! — услышал он ее крик. — Повали меня на пол и избей, ну, давай, мерзкий и презренный трус!
Через мгновение она уже выбежала во тьму сумерек, маша руками и крича, и еще до того, как он успел выйти из двери, все было кончено.
«Машина смерти», как назвали ее газеты, не остановилась; она показалась из сгущающейся тьмы, притормозила в трагической нерешительности и потом исчезла за поворотом. Михаэлис не рассмотрел даже ее цвета: он сказал первому полицейскому, что она была светло-зеленой. Вторая машина, которая двигалась в сторону Нью-Йорка, остановилась через сотню ярдов, и ее водитель подбежал к месту, где Миртл Уилсон, лишенная жизни насильственным образом, стояла на коленях в дорожной пыли, смешивая свою темную, густую кровь с пылью.
Михаэлис с этим водителем первыми подошли к ней, но, когда они разорвали на ней блузку, еще влажную от пота, они увидели, что ее левая грудь свободно болталась, так что не было уже необходимости прислушиваться к биению сердца под ней. Рот ее был широко раскрыт и разорван в уголках так, будто не смог выдержать напора вышедшей через него той огромной жизненности, которую она хранила в себе так долго.
Мы заметили три или четыре автомобиля и толпу еще за несколько миль.
— Авария! — сказал Том. — Это хорошо. У Уилсона будет, наконец, небольшая работа.
Он притомозил, но все еще без намерения останавливаться, пока мы не подъехали ближе и притихшие, напряженные лица стоящих в дверях гаража людей не заставили его машинально нажать на тормоз.
— Мы только посмотрим, — сказал он неуверенно. — Одним глазом.
Теперь я четко слышал глухой, завывающий звук, который доносился непрерывно из гаража, звук, который, когда мы вышли из машины и подошли к двери, оказался причитанием «О, Боже мой!», повторяемым снова и снова с придыханием и стоном.
— Здесь произошло что-то страшное, — сказал Том взволнованно.
Он приподнялся на цыпочках и заглянул поверх толпы в гараж, освещенный только желтым светом лампочки в качающемся проволочном абажуре под потолком. Потом он издал резкий гортанный звук и, раздвигая толпу своими сильными руками, прошел вперед.
Круг людей за ним снова сомкнулся с прошедшим по толпе журящим ропотом; это было за минуту до того, как я смог вообще что-то рассмотреть. Потом вновь прибывшие смяли эту линию и нас с Джордан внезапно втолкнули внутрь.
Тело Миртл Уилсон, замотанное в одно одеяло, а потом еще в одно одеяло, как будто ей было холодно в эту жаркую ночь, лежало на верстаке у стены, и Том стоял спиной к нам, склонившись над ним неподвижно. Рядом с ним стоял полицейский, подъехавший на мотоцикле, который, смахивая пот, записывал в маленькую книжечку фамилии, то и дело исправляя записанное. Поначалу я не мог определить, откуда доносились эти громкие стоны и причитания, разносившиеся гулким эхом по пустому гаражу, но потом я увидел Уилсона, который стоял на пороге своей конторы, качаясь взад и вперед и держась обеими руками за косяки двери. Какой-то человек говорил ему что-то тихим голосом и норовил время от времени положить руку на его плечо, но Уилсон ничего не слышал и не видел. Его глаза медленно опускались от качающейся лампочки на потоке к верстаку с телом у стены и затем резко поднимались снова к свету; он непрерывно издавал громкий, жуткий вой:
— О, Бо-оже мо-ой! О, Бо-оже мо-ой! О, Бо-оже! О, Бо-оже мо-ой!
Вдруг Том резко поднял голову и, осмотрев гараж стеклянными глазами, пробормотал что-то невнятное полицейскому.
— М-а-в-говорил полицейский, — о…
— Нет, «р», — поправили его, — М-а-в-р-о…
— Да ответьте же мне! — прошептал Том раздраженно.
— «р», — произносил полицейский, — «о»…
— «г»…
— «г». — Он поднял голову, когда широкая ладонь Тома вдруг резко опустилась на его плечо. — Что вам нужно, гражданин?
— Что здесь случилось? Это все, что я хочу знать.
— Автомобиль сбил ее. Мгновенная смерть.
— Мгновенная смерть, — повторил Том, глядя перед собой немигающими глазами.
— Она выбежала на дорогу. Сукин сын даже не остановился.
— Было две машины, — сказал Михаэлис. — Одна подъезжала, одна отъезжала: понимаете?
— Отъезжала в какую сторону? — спросил полицейский заинтересованно.
— Машины ехали в противоположные стороны. — Она… — его рука поднялась было, чтобы показать в сторону одеял, но замерла на полпути и снова опустилась, — она выбежала на дорогу, и та, что ехала из Нью-Йорка, сбила ее на скорости тридцать или сорок миль в час.
— Как называется это место, где мы сейчас находимся? — спросил полицейский.
— У него нет названия.
Подошел бледный, хорошо одетый негр.
— Это была желтая машина, — сказал он. — Большая желтая машина. Новая.
— Очевидец аварии? — спросил полицейский.
— Нет, но эта машина обогнала меня дальше по дороге на скорости точно больше сорока. Выжимала пятьдесят, а то и все шестьдесят.
— Подойдите сюда; скажите свою фамилию и имя. Да подождите! Я хочу услышать, как его зовут.
Некоторые слова этого разговора, должно быть, дошли до Уилсона, который стоял и раскачивался в дверях конторы, так как в его причитаниях появилась новая тема:
— Мне не нужно говорить, что это была за машина! Я знаю, что это была за машина!
Наблюдая за Томом, я увидел, как напрягся под плащом комок мышц на его лопатке. Он быстро подошел к Уилсону и, став перед ним, крепко схватил его за запястья.
— Тебе надо взять себя в руки, — сказал он грубым, но успокаювающим голосом.
Взгляд Уилсона упал на Тома; он встал на цыпочки и упал бы на колени, если бы Том не удержал его в вертикальном положении.
— Послушай, — сказал Том, слегка потрясая его. — Я прибыл сюда всего минуту назад, из Нью-Йорка. Я пригнал тебе тот кабриолет, о котором мы говорили. Та желтая машина, которую я вел сегодня днем, была не моя: ты слышишь? Я не видел ее весь вечер.
Только негр и я находились достаточно близко, чтобы услышать то, что он сказал, но полицейский уловил что-то в тоне голоса и посмотрел в нашу сторону свирепым взглядом.
— О чем это вы там говорите? — спросил он.
— Я его друг. Том повернул голову, продолжая при этом крепко удерживать Уилсона руками. — Он говорит, что знает машину, которая сбила ее… Это была желтая машина.
Какой-то неясный импульс заставил полицейского посмотреть подозрительно на Тома.
— А какого цвета ваша машина?
— Моя машина голубая, купе-кабриолет.
— Мы приехали прямо из Нью-Йорка, — сказал я.
Тот, кто ехал позади нас, подтвердил это, и полицейский отвернулся.
— Итак, повторите, пожалуйста, еще раз, как правильно пишется ваше имя…
Взяв Уилсона под мышку, как куклу, Том внес его в контору, посадил на стул и вернулся.
— Кто-нибудь подойдет сюда, чтобы посидеть с ним? — властным тоном отчеканил он. Под действием его взгляда двое, стоявшие ближе всего к нему, переглянулись и неохотно вошли в комнату. Том захлопнул за ними дверь и сошел с единственной ступеньки, избегая смотреть на стол. Проходя мимо меня, он шепнул: «Выходим отсюда!»
Смущенно идя за ним, пролагавшим нам путь своими властными руками, мы пробирались сквозь все еще стоящую толпу; прошли мимо запоздалого доктора с кейсом в руке, за которым послали полчаса назад, на что-то еще пытаясь надеяться.
Том вел машину медленно, пока мы не повернули за поворот, после чего он резко нажал на газ, и кабриолет рванул по дороге во тьму ночи. Через какое-то время я услышал сдавленное хриплое всхлипывание и увидел, что по его лицу текут слезы.
— Чертов трус! — выл он. — Даже не остановил машину.
Дом Бьюкененов внезапно появился из-за темных шелестящих деревьев и поплыл в нашу сторону. Том остановился у крыльца и посмотрел на второй этаж, на котором два окна сияли светом за вьющимся виноградом.
— Дэйзи дома, — сказал он. Когда мы вышли из машины, он глянул на меня и слегка поморщился.
— Мне следовало бы высадить тебя в Уэст-Эгге, Ник. Сегодня вечером мы ничего уже делать не сможем.
С ним произошла перемена, и говорил он теперь серьезно и с твердой решительностью. Пока мы шли к крыльцу дома по залитому лунным светом гравию, он в нескольких коротких фразах обрисовал нам, как выйдет из сложившейся ситуации.
— Я вызову такси, и оно отвезет вас домой, а пока вы будете его ждать, вам с Джордан лучше пойти на кухню и заказать ужин, если хотите, конечно. Он открыл дверь. — Входите.
— Нет, спасибо. Но я буду благодарен, если ты вызовешь мне такси. — Я подожду снаружи.
Джордан ладонью коснулась моей руки.
— Ты что, не войдешь в дом, Ник?
— Нет, спасибо.
Я чувствовал себя немного уставшим и хотел побыть один. Но Джордан задержалась у двери еще на мгновение.
— Но ведь еще только половина десятого, — сказала она.
Я скорее бы застрелился, чем вошел бы в дом; я устал от них от всех за целый день, и внезапно в эти «все» вошла также и Джордан. Она, должно быть, что-то подобное уловила в моем выражении лица, так как резко повернулась и взбежала по ступенькам крыльца в дом. Несколько минут я сидел, охватив голову руками, пока не услышал, как внутри дома дворецкий берет телефонную трубку и вызывает такси. Потом я побрел по дорожке в сторону от дома, решив подождать у ворот.
Не прошел я и двадцати ярдов, как услышал мое имя, и на дорожку из кустов вышел Гэтсби. Должно быть, к тому моменту я был уже на пределе своих сил, так как не мог думать ни о чем, кроме как о том, как ярок его розовый костюм в лунном свете.
— Что ты здесь делаешь? — поинтересовался я.
— Просто стою здесь, старик.
Занятие это казалось каким-то недостойным, с какой стороны на него ни посмотри. Кто его знает, может, он готовится ограбить дом через минуту; я не удивился бы, если бы увидел в темных кустах за его спиной зловещие лица, лица «людей Вольфсхайма».
— Ты видел какое-нибудь происшествие на дороге? — спросил он через минуту.
— Видел.
Он выдержал паузу.
— Сбили насмерть?
— Да.
— Я так и думал; я сказал Дэйзи об этом. Это лучше, что все произошло внезапно. Она перенесла шок довольно хорошо.
Он говорил так, будто реакция Дэйзи — единственное, что имело значение.
— Я пришел в Уэст-Эгг по боковой дороге, — продолжал он, — а машину оставил в гараже. Я не думаю, чтобы нас кто-нибудь заметил, но, конечно же, я не могу быть уверен на все сто.
К этому моменту он стал мне уже настолько противен, что я не счел необходимым даже сказать ему, что он неправ.
— Кто была эта женщина? — спросил он.
— Ее фамилия была Уилсон. Ее муж — владелец гаража. Как, черт возьми, это вообще произошло?
— Я пытался вывернуть руль в сторону, но… — он замялся, и в тот же миг мне все стало ясно.
— Дэйзи была за рулем?
— Да, — сказал он через мгновение, — но я, конечно же, возьму все на себя. Понимаешь, когда мы выехали из Нью-Йорка, она была очень взволнована и подумала, что вождение ее успокоит, а эта женщина выскочила прямо на нас как раз в тот момент, когда мимо нас проезжала другая машина, ехавшая в противоположную сторону. Все произошло за минуту, но у меня сложилось впечатление, что она хотела поговорить с нами; наверно, приняла нас за каких-то своих знакомых. Сначала Дэйзи сделала маневр от нее в сторону проезжавшей мимо машины, но потом не выдержала и крутнула руль обратно. В ту секунду, когда я дотянулся до руля, я почувствовал страшный удар: от такого удара она должна была скончаться на месте.
— Он разорвал ее на куски…
— Не надо подробностей, старик. — Он содрогнулся. — Потом Дэйзи нажала на газ. Я пытался показать ей, как остановиться, но она не смогла, поэтому я нажал на аварийный тормоз. После этого она упала мне на колени, и я повел машину дальше.
— Завтра с ней будет все хорошо, — сказал он через время. — Я просто подожду здесь, чтобы увидеть, будет ли он пытаться донимать ее по поводу этой неприятности сегодня вечером. Она заперлась в своей комнате, и если он попытается применить насилие, она будет включать и выключать свет, чтобы дать мне сигнал.
— Он не прикоснется к ней, — сказал я. — Он не думает о ней.
— Я ему не верю, старик.
— Как долго ты собираешься ждать?
— Всю ночь, если потребуется. — По крайней мере, пока они не лягут спать.
Внезапно вся эта ситуация представилась мне с другой стороны. Что, если Том узнает, что Дэйзи была за рулем? Он может увидеть в этом какую-то связь — да и в принципе может увидеть в этом что угодно. Я посмотрел в сторону дома; внизу, на первом этаже, светились два или три окна, и розовое свечение исходило из комнаты Дэйзи на втором этаже.
— Подожди меня здесь, — сказал я. — Я гляну, есть ли там какое-нибудь движение.
Я вернулся к дому по краю газона, мягко перешел по гравию дорожки на другую сторону и подошел на цыпочках к ступенькам веранды. Шторы в гостиной были раздвинуты, и я увидел, что комната пуста. Перейдя по веранде, на которой мы обедали в тот июньский вечер три месяца назад, я подошел к маленькому прямоугольнику света, который, как я понял, шел из окна буфетной. Штора была закрыта, но я нашел щель у самого подоконника.
Дэйзи и Том сидели друг напротив друга за кухонным столом; между ними на столе стояло блюдо с холодным цыпленком и две бутылки эля. Он сосредоточенно говорил ей что-то через стол, и от серьезности произносимого его рука машинально опускалась на ее руку и покрывала ее. Время от времени она поднимала на него глаза и кивала в согласии.
Они не были счастливы, и никто из них не прикоснулся ни разу ни к цыпленку, ни к элю, и все же назвать их несчастными тоже было трудно. Во всей этой сцене безошибочно улавливалась атмосфера естественной близости, и любой, глядя на них, сказал бы, что они о чем-то договариваются между собой.
Когда я на цыпочках отошел от веранды, я услышал, как мое такси нащупывает путь к дому по темной дороге. Гэтсби ожидал меня на том же месте, где я оставил его.
— Там наверху все тихо? — спросил он тревожно.
— Да, все тихо. — Я выдержал паузу. — Тебе было бы лучше пойти домой и немного поспать.
Он покачал головой.
— Я хочу подождать здесь, пока Дэйзи не пойдет спать. Спокойной ночи, старик.
Он всунул руки в карманы своего пиджака и, отвернувшись от меня, с новым рвением продолжил наблюдать за домом, как будто мое присутствие оскверняло священность его бдения. И я ушел, оставив его стоять там в лунном свете и стеречь пустоту.
Оригинальный текст: The Great Gatsby (Chapter 7), by F. Scott Fitzgerald.