Ф. Скотт Фицджеральд
Великий Гэтсби
Глава 5
Когда я приехал в Уэст-Эгг тем вечером, в какое-то мгновение я даже почувствовал страх, подумав, что мой дом горит. Было два часа ночи, а весь угол полуострова пылал ярким светом, который плясал нереальными тенями на кустарнике и отсвечивал тонкими длинными отблесками от проволочных ограждений дороги. Повернув за угол, я увидел, что сияние шло от дома Гэтсби, во всех окнах которого, от башни до подвала, горел яркий свет.
Поначалу я подумал, что это очередная вечеринка в самом своем разгаре, переросшая в игру в прятки или «сардины в бочке», в жертву которой был отдан весь дом. Однако из дома не доносилось ни звука. Только ветер колыхал проволоку и деревья, которые то закрывали льющийся из окон дома свет, то вновь открывали его, создавая впечатление, будто дом моргает своими окнами во тьму. Когда шум доставившего меня такси умолк, я увидел Гэтсби, идущего ко мне по своему газону.
— Твой дом выглядит так, будто в нем проходит международная ярмарка, — сказал я.
— Правда? — Он обернулся и посмотрел в его сторону рассеянно. — Я заглядывал в несколько комнат. Поехали со мной на Кони-Айленд, старик. На моей машине.
— Уже очень поздно.
— А если нам пойти окунуться в бассейне? Я ни разу там не был за все лето.
— Мне пора спать.
— Ладно.
Он молчал, глядя на меня с еле сдерживаемым нетерпением.
— Я разговаривал с мисс Бейкер, — сказал я через мгновение. — Я собираюсь позвонить завтра Дэйзи и пригласить ее сюда на чай.
— Что ж, прекрасно, — сказал он безразлично. — Я не хочу доставлять тебе какие-либо неудобства.
— Какой день устроит тебя?
— Нет, какой день устроит тебя? — он быстро поправил меня. — Я не хочу, чтобы это доставляло тебе какие-либо неудобства, понимаешь?
— Как насчет послезавтра?
Он задумался на мгновение. Потом, с отвращением:
— Я хочу подстричь эту траву, — сказал он.
Мы оба посмотрели на траву: было четко видно, где заканчивался мой нестриженый газон, и где начинались более темные и хорошо ухоженные его владения. Я заподозрил, что он имел в виду мою траву.
— Есть еще одно маленькое дельце… — сказал он неуверенно, и замолк в нерешительности.
— Ты что, хочешь отложить встречу на несколько дней? — спросил я.
— О, нет, я не об этом. По крайней мере… — замялся он, подыскивая в своем арсенале подходящее начало. — Я тут подумал… вот скажи, старик, ты ж ведь не очень много денег зарабатываешь, правда?
— Не очень много.
Это, похоже, успокоило его, и он продолжил уже более уверенно.
— Я так и думал… если ты простишь мне мою… понимаешь, у меня есть небольшой бизнес на стороне, так сказать, дополнительный… ну, ты понимаешь. — И я подумал, если ты не очень много зарабатываешь… ты ж ведь продаешь облигации, не так ли, старик?
— Пытаюсь.
— Тогда это должно заинтересовать тебя. Это не будет занимать много твоего времени, а ты мог бы отхватить кругленькую сумму. Это довольно конфиденциальное дельце.
Теперь я понимаю, что при других обстоятельствах этот разговор мог бы стать причиной одного из моих серьезных разладов с самим собой из-за заманчивости предложения. Но, поскольку это предложение было сделано очевидным и бестактным образом за услугу, которую я должен был оказать, у меня не было иного выбора, как тут же пресечь всякий разговор об этом.
— У меня работы по горло, — сказал я. — Я, конечно, очень признателен тебе за предложение, но никакой дополнительной работы я взять на себя просто физически не могу.
— Тебе не придется иметь никакого дела с Вольфсхаймом. Очевидно, он подумал, что я отказываюсь из-за того «гонтагта», который был с нами за обедом, но я заверил его, что он ошибается. Он подождал еще немного в надежде, что я начну разговор, но я был слишком погружен в свои мысли, чтобы отвечать, поэтому он нехотя пошел домой.
Этот вечер вскружил мне голову и сделал счастливым; мне кажется, я погрузился в глубокий сон уже с самого порога моего дома. Поэтому я не знаю, ездил Гэтсби на Кони-Айленд или нет, или как долго он еще «заглядывал в комнаты», а дом его светился ярким светом. На следующее утро я позвонил Дэйзи из офиса и пригласил ее на чай.
— Только не приводи с собой Тома, — предупредил я ее.
— Что?
— Тома не приводи.
— Том? А кто такой Том? — спросила она невинным голосом.
В назначенный день шел проливной дождь. В одиннадцать часов какой-то человек в плаще, таща за собой газонокосилку, постучал в мою входную дверь и сказал, что мистер Гэтсби прислал его сюда покосить мне траву. Это напомнило мне о том, что я забыл сказать моей финке, чтобы она вернулась, и я отправился на машине в поселок Уэст-Эгг искать ее в залитых и выбеленных дождем переулках, а также купить несколько чашек, лимонов и цветов.
Цветы покупать мне не было необходимости, так как в два часа от Гэтсби прибыла целая оранжерея с многочисленными вазами. Еще через час входная дверь нервно открылась, и Гэтсби в белом фланелевом костюме, в серебристой рубашке и золотистом галстуке поспешно вошел в комнату. Он был бледен, и под глазами у него виднелись признаки бессонной ночи.
— Все в порядке? — сразу же спросил он.
— Трава выглядит красиво, если это ты имеешь в виду.
— Какая трава? — спросил он безучастно. — Ну, та, что во дворе. — Он выглянул в окно, чтобы посмотреть на нее, но, судя по его выражению лица, я не думаю, чтобы он что-то увидел.
— Смотрится очень хорошо, — рассеянно заметил он. — В одной из газет написали, что, по их мнению, дождь прекратится к четырем часам. Кажется, это был «Джорнэл». Скажи, у тебя все есть, что нужно к… чаю?
Я повел его в буфетную, где он взглянул несколько неодобрительно на мою финку. Вместе мы пристально рассмотрели двенадцать лимонных пирожных из деликатесной лавки.
— Этого хватит? — спросил я.
— Да, конечно! Конечно! Отличные пирожные! — и прибавил зачем-то: «…старик».
Дождь утих примерно к половине четвертого, превратившись в сырой туман, через который прорывались редкие капельки, похожие на росинки. Гэтсби просматривал отсутствующим взглядом книгу Клэя «Экономика», вздрагивая от тяжелых шагов финки, сотрясавших пол кухни, и напряженно всматриваясь время от времени в туман за окнами, будто там происходили одно за другим какие-то невидимые, но тревожащие события. Наконец, он встал и сообщил мне неуверенным голосом, что идет домой.
— Почему так?
— Никто на чай не идет. И уже очень поздно! Он посмотрел на часы, как будто его очень ждут еще в каком-то другом месте. — Я не могу ждать весь день.
— Не глупи; еще только без двух минут четыре.
Он сел с жалким видом, будто я толкнул его, и тотчас послышался звук мотора, заезжающего на мою дорожку. Мы оба вскочили на ноги, и я, тоже немного измученный ожиданием, вышел во двор.
Под мокрыми и голыми сиреневыми деревьями по дорожке к дому подъезжал большой открытый автомобиль. Он остановился. Слегка склонившись на бок, из-под треугольной лавандовой шляпы на меня смотрела Дэйзи с широкой и восторженной улыбкой на лице.
— И это то место, где ты живешь, дражайший мой?
Бодрящее журчание ее голоса было получше любого самого сильного тоника в дождливую погоду. Какое-то мгновение я завороженно внимал звуку его, то возвышавшемуся, то понижавшемуся, и только потом до меня дошли слова. Влажная прядь волос, как мазок голубой краски, пересекала ее щеку, а на мокрой руке ее блестели капли, когда я взял ее, чтобы помочь выбраться из авто.
— Ты что, влюбился в меня? — сказала она тихо мне на ухо. — Зачем мне было приезжать сюда одной?
— О, это тайна «Замка Рекрент». Скажи своему шоферу, пусть едет далеко и не возвращается раньше, чем через час.
— Вернешься через час, Ферди. — Потом важно, шепотом:
— Его зовут Ферди.
— А бензин случайно не вреден для его носа?
— Не думаю, — сказала она без всякой задней мысли. — А в чем дело?
Мы вошли в дом. К моему величайшему удивлению, в гостиной было пусто.
— Ха, это забавно! — воскликнул я.
— Что забавно?
Она повернула голову, так как послышался легкий и вежливый стук во входную дверь. Я вышел, чтобы открыть ее. Гэтсби, бледный, как смерть, с руками, всунутыми, будто гири, в карманы пальто, стоял в луже, с трагическим видом вглядываясь мне в глаза.
По-прежнему держа руки в карманах пальто, он прошествовал мимо меня в холл, сделал резкий поворот, будто шел по канату, и исчез в гостиной. Забавного в этом не было ни капли. Чувствуя, как у меня самого сердце начинает громко биться, я плотно закрыл входную дверь от усилившегося дождя.
С полминуты не было слышно ни звука. Потом из гостиной до моих ушей донеслось что-то наподобие еле сдерживаемого шепота и частично смеха, за которым последовал неестественно четкий голос Дэйзи:
— Я, конечно же, ужасно рада снова видеть тебя.
Пауза; тянулась она ужасно долго. В холле мне делать было нечего, поэтому я вошел в комнату.
Гэтсби, по-прежнему держа руки в карманах, стоял, облокотившись на каминную полку, напряженно создавая вид полной расслабленности, даже скуки. Голова его была запрокинута назад настолько, что упиралась в циферблат давно застывших каминных часов: из этого положения его страдальческие глаза пристально смотрели сверху вниз на Дэйзи, которая сидела, испуганная, но прекрасная, на краю жесткого стула.
— Мы встречались раньше, — пробормотал Гэтсби. Его глаза быстро глянули на меня, а губы разошлись в неудачной попытке изобразить улыбку. К счастью, в этот момент часы на камине под напором его головы опасно наклонились и начали падать, и в тот же миг он обернулся, поймал их дрожащими пальцами и поставил на место. После этого он сел, будто деревянный, положив локоть на подлокотник дивана и подперев подбородок рукой.
— Прошу прощения за часы, — сказал он.
Теперь и мое лицо пылало пунцовым тропическим загаром. Я не мог никак подобрать ни одной из тысячи банальных фраз, какие вращались у меня в голове.
— Это старые часы, — сказал я им идиотскую фразу.
Я думаю, мы все на какой-то миг посчитали, что они упали на пол и разбились вдребезги.
— Мы не виделись много лет, — сказала Дэйзи голосом, прозвучавшим предельно сухо.
— Пять лет будет в ноябре следующего года.
Машинальная четкость ответа Гэтсби погрузила нас всех в прежнее неудобное молчание как минимум на минуту. Я поднял их обоих на ноги, от отчаяния предложив помочь мне приготовить чай на кухне, как вдруг моя злодейка-финка внесла его на подносе.
В желанной суете расстановки чашек и накладывания кусков торта сама собой установилась атмосфера определенной физической благопристойности. Гэтсби забрался в тень и, пока мы с Дэйзи беседовали, добросовестно переводил напряженные, несчастные глаза с одного из нас на другого. Однако, поскольку тишина не была самоцелью, в первый же удобный момент я извинился и встал, чтобы уйти.
— Куда ты идешь? — потребовал ответа Гэтсби, мгновенно встревожившись.
— Я скоро приду.
— Мне нужно сказать тебе кое-что, прежде чем ты уйдешь.
Он подскочил и побежал за мной на кухню, закрыл дверь и прошептал: «О, Боже!» с несчастным видом.
— Что случилось?
— Это ужасная ошибка, — сказал он, тряся головой из стороны в сторону, — ужасная, ужасная ошибка.
— Ты просто смущен, вот и все, — сказал я, и невзначай и очень кстати прибавил: — Дэйзи тоже смущена.
— Она смущена?? — повторил он недоверчиво.
— Не меньше, чем ты.
— Не говори так громко.
— Ты ведешь себя как маленький ребенок, — наконец, взорвался я. — Мало того, ты еще и невежлив. Дэйзи сидит там сейчас в полном одиночестве.
Он поднял руку, чтобы прервать мой поток слов, взглянул на меня с незабываемым укором и, осторожно открыв дверь, прошмыгнул в другую комнату.
Я вышел на улицу через черный ход — точно так, как это сделал Гэтсби, когда в нервном возбуждении наматывал круги возле дома полчаса назад, — и быстро перебежал к огромному дереву с черными сучками, густая крона которого создавала хорошее укрытие от дождя. Опять полил дождь, и мой неровный газон, хорошо подстриженный садовником Гэтсби, изобиловал маленькими грязными болотцами и доисторическими топями. С места под этим деревом не на что больше было смотреть, как только на огромный дом Гэтсби, и я стоял и созерцал его, как Кант — шпиль своей церкви, с полчаса. Его построил один пивовар десять лет назад на ранней стадии всеобщего увлечения «периодами» в архитектуре и желания воссоздать архитектурные стили разных периодов, и о нем ходили слухи, будто он согласился уплатить на пять лет вперед налоги за все близлежащие коттеджи, если их владельцы согласятся покрыть свои крыши соломой. Наверное, их отказ вонзил ему нож в сердце, поставив жирный крест на его плане «Основать Семью»: создать из окружающих домов архитектурный ансамбль, в котором доминировало бы его поместье, — и он вскоре скончался. Его дети продали его дом вместе с черным венком, который до сих пор висит на его двери. Американцы, хотя иногда и не прочь побыть наемными рабами, всегда проявляют упрямство, когда их пытаются сделать крестьянами.
Через полчаса снова выглянуло солнце, и по аллее к дому Гэтсби подкатил автомобиль бакалейщика с сырьем для приготовления его слугами обеда, и я был уверен, что он не съест даже ложки супа. Горничная начала открывать окна на верхних этажах его дома, появляясь на мгновение в каждом, и, выглянув из большого центрального эркера, задумчиво плюнула в сад. Мне пора уже было возвращаться в дом. Хотя дождь еще шел, он шел порывами, то усиливаясь, то стихая, напоминая неравномерное журчание их голосов, то нарастающее, то стихающее в порывах эмоций. Но с вновь установившимся затишьем я почувствовал, что затишье установилось также и внутри дома.
Я вошел внутрь; после всего созданного мною шума на кухне (осталось разве что перевернуть еще печку) я не думаю, чтобы они услышали хотя бы звук. Они сидели на противоположных концах дивана, глядя друг на друга так, будто какой-то вопрос был им задан или витал в воздухе, а от прежнего смущения не осталось и следа. Лицо Дэйзи было все измазано от слез, и когда я вошел, он подскочила и начала вытирать их носовым платком перед зеркалом. Однако перемена, произошедшая с Гэтсби, была просто разительной. Он буквально сиял; не обнаруживая себя в слове или в жесте ликования, какое-то новое благополучие светилось в нем и озаряло маленькую комнату.
— О, привет, старик, — сказал он, будто не видел меня сто лет. Мне даже на мгновение показалось, что он сейчас пожмет мне руку.
— Дождь перестал.
— Правда? Когда до него дошло, о чем я говорю, — что комната переливалась гирляндами солнечного света, — он улыбнулся, как синоптик, как ликующий покровитель воскресающего света, и повторил эту новость Дэйзи. — Что ты думаешь об этом? Дождь перестал.
— Я рада, Джэй. — Ее гортанный голос, полный больной, скорбящей красоты, говорил только о ее неожиданной радости.
— Я хочу, чтобы вы с Дэйзи пошли сейчас ко мне в дом, — сказал он. — Я хочу показать ей дом.
— Ты уверен, что хочешь, чтобы я пошел?
— Абсолютно, старик.
Дэйзи поднялась на второй этаж, чтобы умыться, — слишком поздно я вспомнил о том, какие у меня позорные полотенца, так как мы с Гэтсби уже вышли во двор и ждали ее там на газоне.
— А мой дом выглядит неплохо, правда ведь? — потребовал ответа он. — Посмотри, как весь фасад его переливается в лучах солнца.
Я согласился, что дом великолепен.
— Да.
Его глаза внимательно осматривали его, каждую арочную дверь и квадратную башню.
— Мне пришлось поработать всего три года, чтобы заработать на него деньги.
— Я думал, тебе деньги достались по наследству.
— Достались, старик, — сказал он механически, — но я потерял почти все в той большой панике — панике войны.
Я думаю, он вряд ли отдавал себе отчет в том, что говорит, так как, когда я спросил его, в каком бизнесе он вращается, он выпалил «Это неважно» прежде, чем понял невежливость своего ответа.
— О, я работал в нескольких видах бизнеса, — поправился он. — Сперва я занимался фармацевтикой, а потом нефтью. Но сейчас я ни тем, ни другим уже не занимаюсь.
Он посмотрел на меня пристальнее.
— Ты хочешь сказать, что ты уже подумал над тем предложением, которое я сделал тебе вчера вечером?
Прежде, чем я смог ответить, Дэйзи вышла из дома, и два ряда медных пуговиц на ее платье засияли в лучах солнца.
— Это вон тот огромный особняк?? — воскликнула она, указывая на него.
— Тебе он нравится?
— Он прекрасен, только я не понимаю, как ты можешь жить в нем в полном одиночестве.
— Он у меня всегда наполнен интересными людьми, днем и ночью. Людьми, которые занимаются интересными делами. Знаменитыми людьми.
Вместо того, чтобы пройти прямиком вдоль Пролива, мы спустились к дороге и вошли в дом через просторный боковой вход. Очаровательным журчащим голосом Дэйзи выражала свое восхищение тем или иным видом феодального замка, высившегося на фоне неба, садами, резким ароматом бело-желтых нарциссов и нежным ароматом боярышника и цветущих слив, а также золотистым ароматом медоносной жимолости. Было странно дойти до этой мраморной лестницы и не увидеть мельтешения входящих и выходящих из двери нарядных платьев и не услышать ни одного звука, кроме голосов птиц на деревьях.
А внутри, когда мы проходили по музыкальным комнатам в стиле Марии Антуанетты и гостиным в стиле времен Реставрации, меня не покидало ощущение, что под каждым столом и кушеткой скрываются гости, которым было приказано сидеть тихо, затаив дыхание, пока мы не пройдем. Когда Гэтсби закрыл дверь «Библиотеки Мертон-Колледжа», я мог поклясться, что услышал, как за дверью привидение того мужчины в очках типа «велосипед» разразилось своим жутким смехом.
Мы поднялись наверх, прошлись по спальням, оформленным каждая в своем историческом стиле, утопающим в розовых и лавандовых шелках и оживленным свежими цветами, по уборным, бильярдным и ванным комнатам со встроенными в пол ваннами, пока не вторглись в одну комнату, в которой какой-то растрепанный человек в пижаме делал упражнения для печени на полу. Это был мистер Клипспрингер, тот самый «постоялец». Утром я видел, как он жадно бродил по пляжу. Наконец, мы вошли в личные апартаменты Гэтсби, которые составляли ванная комната с ванной и кабинет в стиле Адамса, где мы сели и пригубили немного Шартреза, который он достал из шкафа, встроенного в стену.
Все это время он ни разу не оторвал взгляда от Дэйзи: я думаю, он переоценивал все, что есть в его доме, в зависимости от степени восторженности, которой наполнялись ее любимые глаза. Также иногда он пристально вглядывался в свои владения, заторможенно рассматривая их, будто в изумительной реальности ее присутствия все остальное теряло свою реальность. Однажды он даже чуть было не полетел головой вниз по лестнице.
Интерьер его спальни был самым простым из всех комнат, за исключением разве что трильяжа, украшением которого был туалетный прибор из чистого тусклого золота. Дэйзи с удовольствием взяла расческу и причесала ею волосы, после чего Гэтсби сел, прикрыл глаза и начал смеяться.
— Это самое смешное, что может быть, старик, — сказал он весело. — Я не могу ничего почувствовать… я пытаюсь — и не могу!
Видно было, что он прошел через два состояния и теперь входил в третье. После смущения и безрассудной радости теперь его захлестывало удивление от ее присутствия. Он так долго жил этим замыслом, не прекращая мечтать о нем до самого конца, сцепив зубы, ожидал его исполнения, так сказать, на невообразимом пике напряжения. И вот теперь, в реакции на его исполнение, он начал быстро сжиматься, как перекрученная пружина часового механизма.
Взяв себя в руки через минуту, он раскрыл перед нами два огромных лакированных шкафа-«сундука» с огромным количеством костюмов, домашних халатов и галстуков, а также рубашек, сложенных аккуратно стопками, как кирпичи, по дюжине в стопке.
— У меня есть в Англии человек, который покупает мне одежду. В начале каждого сезона, весной и осенью, он присылает коллекцию вещей.
Он вынул стопку рубашек и начал бросать их по одной перед нами: рубашки из чистого льна, рубашки из толстого шелка и тонкой фланели, которые, падая, теряли свою сложенную форму и покрывали стол многоцветной кучей. Пока мы восхищались, он достал еще стопку, и мягкая разноцветная куча стала еще выше: рубашки с полосами, завитками и в клетку кораллового, зеленого, лавандового и светло-оранжевого цветов, с монограммами цвета индиго. И вдруг, уткнувшись носом в рубашки, неестественным голосом Дэйзи начала безудержно рыдать.
— Какие же они красивые, эти рубашки! — сквозь рыдания причитала она приглушенным толстыми рубашками голосом. — Мне грустно оттого, что я никогда не видела таких… таких красивых рубашек у тебя раньше!
После дома нам предстояло осмотреть спортивные площадки и бассейн, а также гидроплан и летние цветы, но за окном дома Гэтсби снова начался дождь, поэтому мы стояли в ряд и созерцали покрытую рябью поверхность Пролива.
— Если бы не туман, мы могли бы увидеть твой дом через бухту, — сказал Гэтсби. — На конце твоего причала всегда целую ночь горит зеленый свет.
Дэйзи вдруг резко взяла его под руку, но он, похоже, был слишком погружен в мысли о том, что только что сказал, чтобы заметить это. Возможно, его посетила мысль о том, что то колоссальное значение, которое он всегда придавал этому свету, теперь исчезло навсегда. По сравнению с тем огромным расстоянием, которое отделяло его от Дэйзи, свет этот казался очень близко расположенным к ней сейчас, почти касающимся ее. Он казался таким же близким к ней, как звезда к луне. Вот, сейчас опять на причале светил зеленый огонек. Количество завораживающих его объектов уменьшилось на единицу.
Я начал ходить по комнате, рассматривая в полутьме различные объекты неопределенной формы. Мое внимание привлекла большая фотография престарелого мужчины в яхтенном костюме, висевшая на стене над его письменным столом.
— Кто это?
— Это? Это мистер Дэн Коди, старик.
Имя это показалось мне знакомым.
— Его уже нет в живых; когда-то, много лет назад, он был моим лучшим другом.
На бюро стояла маленькая фотография Гэтсби, тоже в яхтенном костюме, в вызывающей позе с запрокинутой назад головой; сделана она была, очевидно, когда ему было около восемнадцати лет.
— Я обожаю эту фотографию, — воскликнула Дэйзи. — Помпадур! Ты никогда не говорил мне, что носил прическу в стиле помпадур, и о яхте тоже ничего не рассказывал.
— А вот, взгляни на это, — быстро сказал Гэтсби. — Это все вырезки из газет, и все они о тебе.
Они стояли друг возле друга, рассматривая вырезки. Я хотел было попросить показать рубины, когда зазвонил телефон, и Гэтсби снял трубку.
— Да… Знаешь, я не могу сейчас говорить… я не могу сейчас говорить, старик… Я сказал — маленький город… Он должен знать, какой это маленький город… Ну, тогда он нам не подходит, если Детройт по его мнению — маленький город…
Он повесил трубку.
— Подойди сюда, быстро! — крикнула Дэйзи, стоя у окна.
Дождь все еще продолжал идти, но небо уже прояснилось на западе, где над морем высилась золотисто-розовая масса пенистых облаков.
— Посмотри на этот вид, — прошептала она, и затем, через мгновение: — Я бы так хотела сейчас достать одну из этих розовых туч, посадить тебя на нее и покатать.
В тот момент я попытался было уйти, но они и слышать об этом не хотели; видимо, в моем присутствии они чувствовали себя более наедине, чем без него.
— Я знаю, что мы сделаем, — сказал Гэтсби. — Мы позовем Клипспрингера, чтобы он сыграл нам на фортепьяно.
С восклицанием «Эвинг!» он вышел из комнаты и вернулся через несколько минут в сопровождении смущенного, слегка усталого молодого человека в роговых очках и с редкими светлыми волосами. Теперь он уже был прилично одет в спортивную рубашку с расстегнутым воротником, кроссовки и брюки из парусины неопределенного цвета.
— Мы прервали ваши упражнения? — спросила вежливо Дэйзи.
— Я спал, — выпалил мистер Клипспрингер в сильном смущении. — То есть, я сначала спал, но потом проснулся…
— Клипспрингер играет на фортепьяно, — сказал Гэтсби, прервав его. — Не так ли, Эвинг, старик?
— Я играю плохо. Я не… я едва умею играть вообще. Я разучился иг…
— Пойдемте вниз, — прервал его Гэтсби. Он щелкнул выключателем.
Серый свет из окон исчез, когда дом весь засиял светом изнутри.
В музыкальной комнате Гэтсби включил одинокую лампу возле пианино. Дрожащей рукой держа спичку, он зажег сигарету Дэйзи и сел с ней на диване в дальнем темном углу комнаты, где не было никакого света, кроме проникавшего в комнату сияния пола в холле.
Когда Клипспрингер окончил играть «Гнездо любви», он повернулся на стуле и стал растерянно во мраке искать глазами Гэтсби.
— Я разучился играть, как видите. Я говорил вам, что не умею играть. Я разучился иг…
— Не говори так много, старик, — скомандовал Гэтсби. — Играй!
«Каждое утро,
Каждый вечер
Разве нам не весело?»
За окнами шумел ветер, и вдоль Пролива вспыхивали тусклые проблески молнии. Все огни на Уэст-Эгге уже зажглись; электропоезда, везущие людей, пробирались сквозь дождь из Нью-Йорка, чтобы погрузить их в домашнюю атмосферу. Это был час глубокой перемены в ритме жизни людей, и в воздухе витало возбуждение
«Одно мы знаем точно, нет ничего точнее:
Богатые богатеют, а бедные — беременеют.
А тем временем,
Между делом…»
Когда я подошел к ним, чтобы попрощаться, я увидел, что растерянность вновь отразилась на лице Гэтсби, будто какое-то слабое сомнение закралось у него относительно истинности его нынешнего счастья. Ведь прошло уже почти пять лет! Наверняка были моменты даже в течение этого вечера, когда Дэйзи падала с пьедестала его мечты, и не по своей вине, а по причине колоссальной живучести его иллюзорной Дэйзи. Эта Дэйзи оторвалась от настоящей, оторвалась от всего на свете. Он предался созданию ее образа с какой-то творческой страстью, все время прибавляя к нему что-то, украшая его всяким ярким пером, какое приплывало к его берегу. Никакой огонь или свежесть чувств не может бросить вызов тому, что человек накапливает в своем полном призраков сердце.
Наблюдая за ним, я видел, что он немного отошел от своей растерянности, по крайней мере, внешне. Он взял ее руку в свою, и когда она сказала что-то тихим голосом ему на ухо, он повернулся к ней всем телом в порыве чувства. Я думаю, более всего завораживал его ее голос своим пульсирующим, лихорадочным жаром, так как голос этот — мечта, которой невозможно пресытиться, неумирающая, вечная песнь.
Они забыли обо мне; только Дэйзи подняла глаза на мгновение и вытянула руку; Гэтсби же теперь вообще не знал, кто я такой. Я взглянул на них еще раз, и они посмотрели в ответ на меня, отдаленно, находясь во власти напряженной жизни. Я вышел из комнаты и, спустясь по мраморной лестнице, вышел под дождь, оставив их там наедине.
Оригинальный текст: The Great Gatsby (Chapter 5), by F. Scott Fitzgerald.