Ф. Скотт Фицджеральд
Великий Гэтсби
Глава 4
Утром в воскресенье, когда доносился звон церковных колоколов из прибрежных деревень, мир и его хозяйка вернулись в дом Гэтсби и весело поблескивали на его газоне.
— Он бутлеггер, — говорили молодые леди, сидя где-то между его коктейлями и его цветами. — Однажды он убил человека, который раскопал, что он племянник фон Гинденбурга и кузен самому дьяволу. — Подай мне вон ту розу, дорогая, и налей последнюю каплю вон в тот хрустальный бокал.
Когда-то я записывал на пустых строках расписания поездов имена тех, кто приходил в дом Гэтсби тем летом. Сейчас это расписание уже пожелтело, рвется на складках; вверху написано: «Расписание поездов на 5 июля 1922 г.», но я все еще могу прочесть на ней потускневшие имена; они дадут вам лучшее, чем мои общие описания, представление о тех, кто воспользовался гостеприимством Гэтсби и отдал ему утонченную дань незнания о нем ничего.
Итак, от Ист-Эгга приходили Честер Беккерс и семейство Лич, а также человек по фамилии Бунзен, которого я знаю еще с Йейля, а также доктор Вебстер Сивет, которого утопили прошлым летом в Мэне. А также семейство Хорнбим, Вилли Вольтэрс, а также целый клан по фамилии Блэкбак, члены которого всегда держались кучкой в углу и задирали свои носы, как козлы, на всех, кто приближался к ним. Также приходили семейства Измэй и Кристи (или же Хуберт Ауэрбах и жена мистера Кристи), Эдгар Бивер, волосы которого, как говорят, стали вдруг белыми, как снег, одним зимним вечером без какой-либо видимой причины.
Клэренс Эндайв был из Ист-Эгга, насколько я помню. Он появился всего один раз, в белых бриджах, и подрался в саду с одним приживальщиком по имени Этти. Из более дальних мест Лонг-Айленда приезжали супруги Чидл и О.Р.П. Шредеры, а также Стоунволл Джексон Абрамс из Джорджии и супруги Фишгард и Рипли Снелл. Снелл был здесь за три дня до того, как отправился в тюрьму; он лежал на щебне аллеи пьяный до такой степени, что автомобиль миссис Улисс Светт переехал ему правую руку. Приходили также супруги Дэнси, и С. Б. Уайтбейт, которому уже далеко за шестьдесят, Морис А. Флинк, Хаммерхедс, импортер табака Белуга и его девочки.
Из Уэст-Эгга приходили семейства Поул и Малреди, а также Сесиль Роубак, Сесиль Шон, сенатор штата Гуликк, а также Ньютон Орчид, управляющий кинокомпанией «Films Par Excellence», Экгауст, Клайд Коэн и Дон С. Шварце (сын) и Артур Маккарти, — все, имеющие так или иначе отношение к киноиндустрии. Также бывали здесь супруги Кэтлип и Бемберги, а также Дж. Эрл Мальдун, брат того Мальдуна, который впоследствии задушил свою жену. Приходили сюда промоутер Да Фонтано, Эд Легрос и Джеймс Б. Феррет (по кличке «Ротгат»[4]), а также Де Джонгс и Эрнест Лилли, — все они приходили, чтобы поиграть в карты, и когда Феррет направлялся в сад, это означало, что он разгрузился, и теперь компания «Associated Traction» будет осуществялть свои перевозки с прибылью весь следующий день.
Один человек по фамилии Клипспрингер бывал здесь так часто и так подолгу, что его прозвали «постояльцем», и я не уверен, есть ли у него вообще другой дом. Из театралов здесь бывали Гас Уэйз и Гораций Одонаван, Лестер Майер, Джордж Даквид и Фрэнсис Булл. Также из Нью-Йорка бывали здесь чета Кроум, чета Бэкхиссон, чета Денниккер, Рассел Бетти, Корригэны, Келлехеры, Дьюэры, Скалли, а также С. В. Белчер, чета Смэрк и молодожены Куинны, которые теперь в разводе, а также Генри Л. Пальметто, который покончил с собой, бросившись под поезд метро на площади Таймс-Сквер.
Бенни Маккленахен приезжал всегда с четырьмя девушками. Физически они, конечно же, отличались друг от друга, но по манерам и внешнему виду они настолько были похожи между собой, что неизбежно возникало впечатление, что раньше они уже здесь бывали. Я забыл их имена: одну, кажется, звали Жаклин, вторую Консуэла, потом Глория, потом Джуди, или Джун, а их фамилии звучали либо как мелодичные названия цветов и месяцев, либо как более строгие для слуха фамилии больших американских капиталистов, кузинами которых они бы себя признали, если их хорошенько допросить.
Кроме всех этих, я помню, точно приезжала еще Фаустина О’Брайен, а также девушки Бэдекер и молодой Бруэр, которому отстрелили на войне нос, и мистер Альбруксбургер со своей невестой мисс Хааг, а также Ардита Фитц-Петерс и мистер П. Джуэтт, в прошлом глава Американского Легиона, мисс Клавдия Хип с мужчиной, которого называли ее шофером, а также принц чего-то там, которого мы называли Герцог, чье настоящее имя я забыл, если вообще когда-либо знал.
Все эти люди приходили в дом Гэтсби этим летом.
Однажды в конце июля, в девять часов утра, роскошный автомобиль Гэтсби подкатил по каменистой аллее к двери моего дома и посигналил мелодией из своего трехнотного рожка. Это был первый раз, когда он пожаловал ко мне, хотя до этого я побывал уже на двух его вечеринках, катался вместе с ним на его гидроплане и по его настоятельной просьбе часто пользовался его пляжем.
— Доброе утро, старик. Сегодня ты обедаешь у меня, и я подумал, что было бы неплохо вместе прокатиться.
Он балансировал на приборной панели своего автомобиля, с той ловкостью в движениях, которая так характерна для американца и которую, я думаю, он приобретает благодаря тому, что в юности не поднимает тяжестей и не сидит на стуле с жесткой спинкой, но еще более благодаря щадящей физической нагрузке наших игр с их длинными паузами, наполненными напряженным ожиданием действия. Это качество постоянно прорывалось сквозь фасад его церемонной манеры держать себя в виде беспокойности. Он никогда не мог сидеть спокойно на месте: всегда то ногой стучит обо что-то, то от нетерпения сжимает и разжимает кулак.
Он заметил, что я смотрю с восхищением на его автомобиль.
— Красивая вещь, не так ли, старик? — Он спрыгнул с подножки, чтобы дать мне лучший обзор. — Неужели ты ее никогда раньше не видел?
Я видел ее раньше. Все уже видели ее. Это был автомобиль темно-кремового цвета, сверкающий никелем, с округлыми выпуклостями по всей своей огромной длине, со сногсшибательными отсеками для шляп, для свертков с ужином и для инструментов, с лабиринтом из ветровых стекол, отражавших с десяток солнц. Сев в нее и оказавшись за несколькими слоями стекла в чем-то наподобие оранжереи из сыромятной кожи, мы двинулись по направлению к городу.
Я беседовал с ним, наверно, уже раз шесть за прошедший месяц и обнаружил, к своему разочарованию, что с ним почти не о чем говорить. Таким образом, мое первое впечатление о нем как о человеке, обладающем каким-то влиянием неясного происхождения, постепенно улетучилось, и он превратился в простого собственника роскошной придорожной закусочной по соседству.
И потом случилась вот эта поездка, которая меня привела просто в замешательство. Мы еще даже не доехали до поселка Уэст-Эгг, когда Гэтсби начал оставлять свои элегантные фразы незаконченными и в нерешительности хлопать себя по колену в своем карамельного цвета костюме.
— Вот скажи мне, старик, — неожиданно сказал он, — что ты, все-таки, думаешь обо мне, а?
Немного ошарашенный таким вопросом, я начал говорить общие уклончивые фразы, которые такой вопрос заслуживает.
— Что ж, я тебе сейчас расскажу кое-что о моей жизни, — прервал меня он. — Я не хочу, чтобы у тебя сложилось неверное представление обо мне из всех этих историй, какие ты слышишь.
Он, оказывается, был в курсе всех тех странных обвинений, которые придавали пикантность разговорам в его апартаментах.
— Я расскажу тебе сейчас чистую правду, как пред Богом. — Его правая рука сделала властный жест, будто повелев божественному возмездию стать рядом. — Я сын богатых родителей со Среднего Запада: никого из них сейчас уже нет в живых. Я рос в Америке, но учился в Оксфорде, потому что все мои предки учились там много лет. Это семейная традиция.
Он посмотрел на меня искоса, и я сразу понял, почему Джордан Бейкер считала, что он врет об Оксфорде. Слова «учился в Оксфорде» он произнес очень быстро, скорее, проглотил их, или, точнее будет сказать, подавился ими, как будто это было то, что доставляло ему много беспокойства в прошлом. И вместе с этим сомнением правдоподобность этого его утверждения рассыпалась в прах, так что я даже начал подозревать в нем какую-то нечестность.
— Из какого региона Среднего Запада? — поинтересовался я без задней мысли.
— Сан-Франциско.
— А, ну да.
— Все мои близкие умерли, и мне досталась по наследству большая сумма денег.
Голос его звучал скорбно, будто память об этом внезапном вымирании целого клана еще была жива в нем. В какое-то мгновение у меня возникло подозрение, что он дурачит меня, однако, взглянув на него, я убедился в обратном.
— После этого я жил, как молодой раджа во всех столицах Европы: Париже, Вене, Риме; коллекционировал драгоценные камни, в основном рубины, охотился на крупных животных, малость рисовал — только для себя, все это время пытаясь заглушить память об одном очень грустном событии, которое произошло со мной много лет назад.
Мне стоило немалого усилия сдержать мой скептический смех. Сами фразы, которыми он говорил, были настолько избитые, что они не вызывали в моем воображении ничего другого, кроме образа некоего древнего раджи в тюрбане, настолько древнего, что из него изо всех дыр сыплется песок, когда он гоняется за тигром по Булонскому лесу.
— Потом пришла война, старик. Это стало большим облегчением для меня, и я усиленно пытался умереть, однако, как оказалось, жизнь вцепилась в меня очень прочно. Я записался в армию первым лейтенантом, когда она началась. В Аргоннском лесу я настолько продвинулся вперед с двумя пулеметными расчетами, что на обоих наших флангах образовалась брешь в полмили, которую наша пехота не могла долго закрыть. Мы продержались на наших позициях два дня и две ночи — сто тридцать человек с шестнадцатью ручными пулеметами Льюиса, и когда подошла, наконец, пехота, посреди горы трупов они нашли эмблемы трех немецких дивизий. Меня повысили до майора, и главы всех государств-союзников лично вручили мне каждый свою награду, даже глава Черногории, этой маленькой страны Черногории на Адриатическом море!
Маленькой Черногории! Он произнес эти слова высоким голосом и кивнул в подтверждение, улыбнувшись своей особенной улыбкой. Улыбка эта заключала в себе понимание мятежной истории страны Черногории и сочувствие черногорскому народу в его отважной борьбе. Она выражала полное понимание его вклада в народно-освободительную борьбу, который пробудил такую благодарность в маленьком теплом сердце Черногории. Теперь мой скептицизм захлестнула волна очарования; у меня было такое чувство, будто я бегло ознакомился с десятком журналов.
Он засунул руку в карман, и кусок металла на ленточке упал мне в ладонь.
— Это медаль от Черногории.
К моему удивлению, вещь выглядела как подлинник. На ней по кругу была выбита надпись: «Orderi de Danilo, Montenegro, Nicolas Rex».
— Переверни ее.
— «Майору Джею Гэтсби», — прочитал я вслух, — «За Отвагу».
— Вот еще одна вещь, которую я всегда ношу при себе. Сувенир со времен Оксфорда. Фотография была сделана в Тринити-колледже: человек слева от меня — это теперь герцог Доркастерский.
На этой фотографии полдюжины молодых людей в спортивных пиджаках вальяжно прохаживались в арочном проходе, за которым виднелась группа шпилей. Среди них был Гэтсби, по виду не намного моложе их, с битой для крикета в руке.
Тогда все было правдой. Я видел пламенеющие шкуры тигров в его дворце на Большом Канале; я видел, как он открывает сундук с рубинами, чтобы созерцанием их темно-красных глубин облегчить терзания своего разбитого сердца.
— Я собираюсь попросить тебя сегодня об одном большом одолжении, — сказал он, с удовлетворением кладя свои сувениры обратно к себе в карман. — И поэтому я подумал, что ты должен узнать кое-что обо мне. Я не хотел, чтобы ты думал обо мне, что я один из тех, имя которых «никто». Дело в том, что я часто нахожусь в обществе незнакомых мне людей, потому что я переезжаю с места на место, стараясь забыть о том горе, которое случилось со мной. — Он задумался. — Ты узнаешь о нем сегодня вечером.
— За обедом?
— Нет, вечером. Я случайно узнал, что ты придешь с мисс Бейкер на чай.
— Ты хочешь сказать, что ты влюблен в мисс Бейкер?
— Нет, старик. Просто мисс Бейкер любезно согласилась поговорить с тобой об этом деле.
Я не имел ни малейшего представления, о каком таком «деле» идет речь, и меня это больше раздражало, чем вызывало во мне интерес. Не для того я пригласил Джордан на чай, чтобы обсуждать с ней мистера Джэя Гэтсби. Я был уверен, что просьба эта будет какой-то совершенно фантастической, и на какой-то миг даже пожалел, что вообще ступил на его перенаселенный газон.
Больше он не сказал ни слова. Маска корректности опустилась на его лицо, когда мы приблизились к городу. Мы проехали Порт Рузвельт, где стояли впечатляющего вида океанские лайнеры с красной полосой, и помчались по булыжной мостовой через трущобный квартал с его мрачными, потускневшими, но далеко не пустыми барами девятисотых годов постройки по обеим сторонам. Затем долина угольной золы открылась перед нащими глазами по обе стороны, и я увидел миссис Уилсон, которая с пыхтящей жизненностью усердно качала насос гаражной бензоколонки, когда мы проезжали мимо.
С поднятыми, будто крылья, боковинами капота мы пролетели половину Астории, — но только половину, так как, когда мы виляли между столбами надземки, я услышал знакомое «чух-чух-тьфу!» мотоцикла и увидел рядом с нами разъяренного полицейского.
— Не переживай, старик, — крикнул Гэтсби. Мы притормозили. Вынув белую карточку из своего бумажника, он помахал ею перед глазами полицейского.
— Все верно, — согласился полицейский, взяв под козырек. — Буду знать вас в следующий раз, мистер Гэтсби. Извините меня!
— Что ты ему показал? — поинтересовался я. — Фотографию из Оксфорда?
— У меня была возможность однажды оказать услугу комиссару полиции, и он присылает мне теперь каждый год рождественскую открытку.
По ту сторону большого моста, между балками которого проникает солнечный свет и, отражаясь от движущихся машин, постоянно сверкает, за рекой высится громада большого города в виде белых скоплений домов, похожих на куски сахара, каждый из которых построен по желанию его владельца на чистые, тогда еще не пахшие грязью деньги. Город, который открывается с моста Квинсборо, — это всегда тот город, который открывается перед прибывающим в него впервые в своем первом сногсшибательном обещании всей тайны и прелести мира.
Мертвец проследовал мимо нас в катафалке, обсыпанном цветами, за которым следовали две кареты с опущенными шторами и за ними — более яркие кареты для друзей. Друзья умершего, увидев нас, выглянули из своей кареты, проводив нас своими скорбными глазами и с закушенной верхней губой по обычаю юго-восточной Европы, и я был рад тому, что шикарная машина Гэтсби попала в поле их зрения в этот мрачный для них выходной день. Когда мы проезжали остров Блэкуэлл, нас обогнал лимузин, которым управлял белый шофер, а в салоне сидели три модно одетых негра: два парня и девушка. Я громко рассмеялся, когда желтки их белых глазных яблок медленно и надменно переместились в нашу сторону — в сторону своих конкурентов.
«Что угодно возможно сейчас, когда мы перелетели через этот мост, — подумал я про себя, — все абсолютно…».
И даже Гэтсби возможен, и это не вызовет какого-либо особенного удивления.
Ревущий полдень. В хорошо проветриваемом подвальчике на Сорок второй улице меня уже ждал Гэтсби на обед. Моргая ослепленными от залитой ярким солнечным светом улицы глазами, я различил его темный профиль в передней и увидел, что он с кем-то беседует.
— Мистер Каррауэй, это мой друг мистер Вольфсхайм.
Маленький, с приплюснутым носом еврей поднял свою большую голову и навел на меня два своих густых пучка волос, колосящихся в обеих его ноздрях. Через мгновение из полутьмы показались его маленькие глазки.
— И я посмотрел ему в глаза, — сказал мистер Вольфсхайм, усердно пожимая мне руку. — И что, как вы думаете, я сделал?
— Что же? — спросил я вежливо.
Но этот вопрос, очевидно, был адресован не мне, потому что он бросил мою руку и покрыл Гэтсби своим выразительным носом.
— Я вручил деньги первому встречному и сказал ему: «Не давай этому ни пенса, пока он не закроет рот». И он тут же закрыл свой рот.
Гэтсби взял каждого из нас за руку и повел в зал ресторана, и мистер Вольфсхайм проглотил новую фразу, которую начинал говорить, и тут же погрузился в сомнамбулическую задумчивость.
— Виски с содовой и льдом? — спросил метрдотель.
— Миленький здесь ресторанчик, — сказал мистер Вольфсхайм, глядя на пресвитерианских нимф на потолке. — Но мне больше нравится тот, что напротив!
— Да, виски с содовой и льдом, — согласился Гэтсби, потом в сторону мистера Вольфсхайма:
— Там очень жарко.
— Да, там жарко и тесно, — сказал мистер Вольфсхайм, — зато сколько воспоминаний!
— Что за ресторан? — спросил я.
— Старый Метрополь.
— Старый Метрополь, — грустно растягивая слова, сказал задумчиво мистер Вольфсхайм. — Полный лиц, уже умерших и ушедших. Полный врагов, теперь уже исчезнувших навсегда. Никогда не забуду, сколько буду жить, ту ночь, когда там убили Рози Розенталя. Нас было шестеро за столом, и Рози много ел и пил всю ночь. Уже перед самым утром официант с веселым видом подошел к нему и сказал, что кто-то хочет поговорить с ним на улице. — Хорошо, — говорит Рози и начинает вставать, а я тяну его за руку, чтоб он сел на свой стул.
— Пусть эти негодяи сами войдут сюда, если они хотят тебя, Рози, но ты не выходи; прошу тебя, помоги мне, выйди из этой комнаты.
— Было уже четыре часа утра, и если бы подняли шторы, можно было бы увидеть дневной свет.
— И он вышел? — спросил я невинным тоном.
— Конечно, вышел! — Нос мистера Вольфсхайма сверкнул на меня негодующе. — Дойдя до двери, он повернулся ко мне и говорит: «Не давай официанту унести мой кофе!» Потом он вышел на тротуар, и они всадили ему три пули в его полный живот и уехали.
— Четверо из них были казнены на электрическом стуле, — сказал я.
— Пятеро — с Беккером. Его ноздри повернулись ко мне заинтересованно. — А вы, как я понимаю, хотите установить деловой гонтагт?
Непосредственное соседство двух его последних фраз было ужасающим. Гэтсби ответил за меня:
— О, нет! — воскликнул он. — Это не тот человек!
— Не-ет? — повторил мистер Вольфсхайм разочарованно.
— Это просто друг. Я говорил вам, что мы поговорим об этом в другой раз.
— Тогда прошу прощения, — сказал мистер Вольфсхайм, — я принял вас за другого.
Прибыло блюдо с сочным рубленым мясом и картофелем, и мистер Вольфсхайм, забыв о более сентиментальной атмосфере старого Метрополя, начал есть со свирепой деликатностью. Его глаза тем временем очень медленно совершали осмотр всей комнаты, завершив в итоге круг поворотом головы в сторону сидевших прямо позади него. Я думаю, что, если бы не мое присутствие, он не преминул бы заглянуть на мгновение и под наш стол.
— Послушай, старик, — сказал Гэтсби, наклонившись ко мне. — Боюсь, я немного рассердил тебя сегодня утром в автомобиле.
На его лице снова отразилась эта его улыбка, но на этот раз я устоял против нее.
— Я не люблю загадок, — ответил я, — и я не понимаю, почему ты не можешь прямо и откровенно сказать мне, чего ты хочешь. Для чего нужно, чтобы все это проходило через мисс Бейкер?
— О, не волнуйся: здесь нет никакой двойной игры, — заверил он меня. — Мисс Бейкер — великая спортсменка, как ты знаешь, и она никогда бы не стала ввязываться во что-то нечистое.
Вдруг он глянул на часы, подскочил и выбежал из комнаты, оставив меня за столом наедине с мистером Вольфсхаймом.
— Ему нужно позвонить, — сказал мистер Вольфсхайм, провожая его глазами. — Прекрасный парень, вы не находите? Стройный на вид и настоящий джентльмен.
— Да.
— Он выпускник Оггсфорда.
— Вот как?!
— Он посещал Оггсфордский колледж в Англии. Вы знаете Оггсфордский колледж?
— Слышал о нем.
— Это один из самых знаменитых колледжей в мире.
— Вы давно знаете Гэтсби? — поинтересовался я.
— Несколько лет, — ответил он удовлетворенно. — Я имел удовольствие познакомиться с ним сразу после войны. Но после часовой беседы с ним я понял, что нашел человека аристократического происхождения. Я сказал тогда себе: «Это тот человек, которого ты захотел бы привести к себе домой и представить своей маме и сестре». Он сделал паузу. — Я вижу, вы смотрите на мои запонки?
На самом деле я не смотрел на них, но теперь посмотрел. Они состояли из кусочков слоновой кости странной, но чем-то очень знакомой формы.
— Лучшие образцы человеческих коренных зубов, — сообщил он мне.
— Однако! — Я рассмотрел их поближе. — Идея, конечно, очень интересная.
— Да. — Он подкатил рукава под пиджак. — Да, Гэтсби очень аккуратен насчет женщин. Он никогда и взгляда лишнего не бросит на жену своего друга.
Когда объект этого инстинктивного доверия вернулся к столу и сел, мистер Вольфсхайм выпил залпом свой кофе и встал на ноги.
— Спасибо за ланч, — сказал он. — И теперь я убегаю от вас, молодые люди, чтобы не обременять вас далее своим присутствием.
— Не торопись, Мейер, — сказал Гэтсби без энтузиазма. Мистер Вольфсхайм поднял руку как при благословении.
— Вы очень любезны, но я человек другого поколения, — объявил он торжественно. — Вы сидите здесь и обсуждаете ваш спорт, и ваших молодых девушек, и ваш с… — Последнее существительное он заменил еще одним взмахом руки. — А мне уже пятьдесят лет, и я не стану долее навязывать вам свое присутствие.
Когда он пожимал нам руки и поворачивался, чтобы уйти, его трагический нос все время дрожал. Я спрашивал себя, не сказал ли я чего-то такого, что могло его обидеть.
— Иногда он становится очень сентиментальным, — пояснил Гэтсби. — Сегодня как раз такой день. Он довольно известная личность в Нью-Йорке — обитатель Бродвея.
— Кто же он такой? Актер?
— Нет.
— Зубной врач?
— Кто? Мейер Вольфсхайм? Не-ет, он биржевой спекулянт.
Гэтсби сделал паузу, затем добавил холодно:
— Это тот человек, который подстроил поражение в Мировой лиге 1919 года.
— Подстроил поражение в Мировой лиге?? — повторил я. То, что это мог кто-то подстроить, поразило меня. Я знал, конечно, что Мировая Лига в 1919-м была договорной, но я как-то не задумывался об этом; и даже если бы задумался, это мне представилось бы как что-то, что произошло самой собой, как следствие какой-то неизбежной цепи событий. Мне никогда и в голову не приходило, что один человек может приступить к игре, зная, что в него верят пятьдесят миллионов, с одной-единственной целью вора, взламывающего сейф.
— Как ему удалось такое сделать? — спросил я через минуту.
— Просто он увидел для себя удобный случай.
— Почему же он еще не в тюрьме?
— Они не могут поймать его, старик. — Он хитрый и умный.
Я настоял на том, что чек оплачиваю я. Когда официант принес мне сдачу, я увидел в переполненном кафе лицо Тома Бьюкенена.
— Пойдем со мной, на минутку, — сказал я. — Мне нужно кое с кем поздороваться.
Увидев нас, Том подскочил и сделал несколько шагов в нашу сторону.
— Где ты пропадаешь? — настойчиво спросил он. — Дэйзи вне себя из-за того, что ты не зашел.
— Это мистер Гэтсби, мистер Бьюкенен.
Они кратко пожали друг другу руки, и на лице Гэтсби появилась какая-то странная напряженность и замешательство.
— И все-таки, где ты пропадал все это время? — потребовал от меня отчета Том.
— Как получилось, что ты заехал так далеко на обед? — Я обедал с мистером Гэтсби. — Я повернулся в сторону мистера Гэтсби, но его уже и след простыл.
— Одним октябрьским днем тысяча девятьсот семнадцатого, — рассказывала Джордан Бейкер в тот вечер, сидя очень прямо на стуле с прямой спинкой на террасе ресторана в отеле «Плаза», — я шла из одного места в другое, половина пути по тротуарам, половина — по траве. Мне больше нравилось ходить по траве, так как я была в туфлях, привезенных из Англии, с резиновыми выступами на подошвах, которые вгрызались в мягкий грунт. На мне также была новая клетчатая юбка, слегка приподнимавшаяся на ветру, и каждый раз, когда это происходило, трепетавшие на фасадах всех домов красно-бело-голубые флаги замирали, как по команде, и, вытянувшись в струнку, говорили: «Фу-фу-фу!» предосудительно.
Самый большой из этих флагов и самый большой из всех газонов принадлежали дому Дэйзи Фэй. Ей было всего восемнадцать — она была на два года старше меня и была первой девушкой в Луисвилле. Она одевалась во все белое, и даже ее маленький родстер был белого цвета; телефон в ее доме не умолкал весь день: взволнованные голоса молодых офицеров из Кэмп-Тэйлора требовали для себя привилегии завладеть ее вниманием на предстоящий вечер. «Ну хотя бы на часок!»
Когда я проходила мимо ее дома в то утро, ее белый родстер стоял у обочины, а она сидела в нем рядом с каким-то лейтенантом, которого я никогда раньше не видела. Они были настолько сосредоточены друг на друге, что она заметила меня, только когда я была уже в пяти футах от нее.
— Привет, Джордан! — неожиданно позвала она меня. — Подойди сюда, пожалуйста.
Я была польщена тем, что она захотела поговорить со мной, поскольку из всех старших девушек она вызывала во мне наибольшее восхищение. Она спросила меня, не иду ли я в «Красный Крест» делать повязки. Я ответила, что иду. Тогда она попросила меня передать им, что ее сегодня не будет. Офицер смотрел на Дэйзи все время, пока она говорила, тем взглядом, каким каждая молодая девушка хочет, чтобы на нее смотрели иногда, и поскольку его взгляд показался мне таким романтическим, этот эпизод остался в моей памяти. Звали его Джей Гэтсби; он не попадался мне на глаза более четырех лет с тех пор, и даже после того, как я встретила его на Лонг-Айленде, я не сообразила, что это тот самый офицер.
Это было в тысяча девятьсот семнадцатом году. В следующем году у меня самой было уже несколько воздыхателей, и я начала тогда играть в турнирах, поэтому я не пересекалась с Дэйзи очень часто. Она водилась с теми, кто был немного старше ее, если вообще с кем-либо водилась. О ней ходили самые невероятные слухи: как ее мать однажды вечером застала ее складывающей чемодан, чтобы ехать в Нью-Йорк попрощаться с одним солдатом, который отправлялся за океан. Близкие ее, конечно, не пустили, после чего она не разговаривала с ними несколько недель. После того случая она больше уже не крутила романы с солдатами, а только с несколькими оставшимися в городе близорукими юношами с плоскостопием, которых не брали в армию совсем.
К следующей осени жизнь ее уже снова была развеселой дальше некуда. Ее дебют состоялся после Перемирия, и где-то в феврале она была помолвлена с выходцем из Нью-Орлеана. В июне она вышла замуж за Тома Бьюкенена из Чикаго с такой помпой и шиком, о каких в Луисвилле никогда даже не слыхали. Он прикатил с сотней человек в четырех личных авто и выкупил целый этаж в отеле «Мюльбах», а за день до свадьбы он подарил ей ожерелье из жемчуга стоимостью в триста пятьдесят тысяч долларов.
Я была ее дружкой. Я вошла в ее комнату за час до свадебного пира и нашла ее лежащей на постели: она была милой, как июньская ночь, в своем платье в цветах и… вдрызг пьяной. В одной руке у нее была бутылка Сотерна, а в другой письмо.
— Можешь меня поздравить, — пробормотала она. — Никогда раньше не пила; но, боже мой, как это приятно!
— В чем дело, Дэйзи?
Сказать тебе, что я испугалась, — значит ничего не сказать; я никогда еще не видела ни одну девушку в таком состоянии.
— Вот, держи, дорогая. — Она пошарила рукой в мусорной корзине, которую держала при себе, и вытащила оттуда нитку жемчуга. — На, отнеси это вниз и отдай тому, кому это принадлежит. Скажи им всем, что Дэйзи передумала. Так и скажи: Дэйзи пе-ре-ду-ма-ла!
И начала плакать безостановочно. Я вылетела из комнаты, отыскала служанку ее матери, и мы заперли дверь и быстро окунули ее в холодную ванну. Письмо она никак не хотела выпускать из рук. Она взяла его с собой в ванну, сжав его в руке до мокрого шарика, и позволила мне забрать его только в мыльнице, когда увидела, что он расползается на глазах, как снег.
Но больше она не сказала ни слова. Мы дали ей вдохнуть нашатырного спирта, приложили лед ко лбу и облачили ее опять в ее платье, и уже через полчаса, когда мы вышли из комнаты, жемчуга уже снова были на ее шее, и инцидент был исчерпан. На следующий день в пять часов она сочеталась браком с Томом Бьюкененом, как ни в чем не бывало, и они отправились в трехмесячное путешествие к Южным морям.
Я встретила их в Санта-Барбаре, когда они вернулись, и скажу тебе: я не видела еще, чтобы девушка так была одержима своим мужем, как она. Стоило ему выйти из комнаты на минутку, как она тут же начинала взволнованно искать его глазами и повторяла: «Куда ушел Том?», и вид ее был очень рассеянным до тех пор, пока в дверях не появлялся он. Она могла сидеть часами на песке, держа его голову у себя на коленях, щелкать пальцами над его глазами и потом смотреть на него с непостижимым наслаждением. Было очень трогательно видеть их вместе, — это вызывало в тебе беззвучный восхищенный смех. Это было в августе. Через неделю после того, как я уехала из Санта-Барбары, Том ночью врезался в фургон на шоссе «Вентура» и у него отлетело переднее колесо. Девушка, которая сидела в машине вместе с ним, тоже попала в газеты, так как у нее был перелом руки; это была одна из горничных в отеле Санта-Барбары.
В апреле следующего года Дэйзи родила свою малышку, и они уехали во Францию на год. Один раз я видела их в Каннах, и еще раз в Довиле, а потом они вернулись в Чикаго, чтобы осесть там. Дэйзи была известной личностью в Чикаго, как ты знаешь. Все они, молодые, богатые и бесшабашные, шли в ногу с прожигателями жизни и равнялись на них, ей же всегда удавалось сохранять безупречную репутацию. Наверно, это потому, что она не пьет. Ты имеешь огромное преимущество, когда не пьешь в компании любителей залить за воротник. Ты можешь контролировать свой язык и, более того, ты можешь позволить себе любую маленькую интрижку в удобный момент, когда все настолько зальют глаза, что даже не заметят этого, а если и заметят, то не обратят никакого внимания. Скорее всего, Дэйзи ни разу не крутила ни с кем романы… и все же, в этом ее голосе есть что-то такое…
И вот примерно шесть недель назад она впервые за много лет услышала имя Гэтсби. Это было, когда я спросила тебя — помнишь? — слышал ли ты в Уэст-Эгге о Гэтсби. После того, как ты ушел домой, она пришла ко мне в комнату, разбудила меня и сказала: «Какой это Гэтсби?», и когда я в полусонном состоянии описала его ей, она очень странным голосом сказала, что это точно тот человек, которого она знала раньше. И только тогда я сообразила, что этот Гэтсби и тот офицер в ее белом авто — одно и то же лицо.
Когда Джордан Бейкер закончила рассказывать мне все это, мы уже полчаса, как ехали от «Плазы» в автомобиле с откидным верхом по Центральному парку. Солнце село за высокие многоэтажки, в которых жили кинозвезды в западных кварталах пятидесятых улиц, и звонкие голоса маленьких девочек, уже собравшихся, как сверчки, на траве, наполняли собой горячий воздух сумерек:
Знай, что я — шейх Аравии,
Султан твоей любви.
По ночам, когда уснешь,
В шатер твой буду вхож…
— Это было странное совпадение, — сказал я.
— Не было это вовсе никаким совпадением.
— Почему?
— Гэтсби купил этот дом намеренно, чтобы от Дэйзи была от него буквально через бухту.
Тогда выходит, что не только на звезды выходил он посмотреть в ту июньскую ночь. Он для меня родился заново, возник внезапно из утробы своего бессмысленного великолепия.
— Он хочет знать, — продолжала Джордан, — пригласишь ли Дэйзи к себе в дом когда-нибудь вечером и позволишь ему зайти.
Скромность этого требования потрясла меня. Он ждал целых пять лет и купил особняк, в котором скармливал целые состояния случайным мошкам, и все это только лишь ради того, чтобы однажды вечером «зайти» в сад к незнакомому человеку!
— А я вообще должен был узнать обо всем этом до того, как он попросит меня о таком пустяковом одолжении?
— Он боялся сказать тебе, так как ждет этого уже очень долго. Он думал, что ты будешь оскорблен. Дело в том, что, несмотря на весь этот его шик, он нормальный парень.
Отчего-то мне на душе стало тревожно.
— А почему он не попросил тебя устроить им встречу?
— Он хочет, чтобы она увидела его дом, — объяснила она. — А твой дом стоит рядом с его.
— Вот как!
— Я думаю, он где-то рассчитывал на то, что однажды она все-таки забредет на одну из его вечеринок, — продолжала Джордан, — но этого так и не произошло. И тогда он начал как бы между прочим расспрашивать людей, не знают ли они ее случайно, и я была первая, ответившая на его вопрос утвердительно. Это было на той вечеринке, когда начались танцы и он прислал за мной дворецкого; тогда он обратился ко мне с этой своей просьбой, и надо было слышать, какими окольными путями он ходил, прежде чем подошел к ее сути! Конечно же, я сразу предложила организовать обед где-нибудь в Нью-Йорке, но его реакция была такой странной, что я подумала, что он сейчас сойдет с ума:
— Где-нибудь в другом месте мне не надо! — то и дело повторял он. — Я хочу встретиться с ней рядом, в соседнем доме.
А когда я сказала ему, что ты близкий друг Тома, он как-то сразу сник и стал охладевать ко всей этой затее. Он не очень хорошо знает, кто такой Том, хотя и говорит, что читает чикагскую газету уже много лет подряд только ради надежды встретить там имя Дэйзи.
Уже стемнело, и когда мы нырнули под маленький мостик, я обхватил рукой золотистые плечи Джордан, прижал ее к себе и предложил вместе пообедать. Вдруг мысли о Дэйзи и Гэтсби как-то сами собой улетучились из моей головы, и я не мог думать ни о чем другом, как только об этой чистой, сильной, ограниченной личности, натянувшей на себя маску тотального скептика, которая сидела, самодовольно откинувшись назад, как раз в обхвате моей руки. В ушах моих начала стучать будто молотом с каким-то пьянящим возбуждением одна и та же фраза: «В мире есть только те, за кем гоняются, те, кто гоняется, а также вечно занятые и вечно уставшие».
— У Дэйзи тоже должна быть какая-то искра в жизни, — прошептала мне Джордан.
— Она хочет увидеть Гэтсби?
— Она не должна знать об этом. Гэтсби не хочет, чтобы она знала. Твоя роль в этом деле — просто пригласить ее на чай.
Мы выехали из-под шатра темных деревьев парка, проехали вдоль фасада домов Пятьдесят девятой улицы, из которых лились лучи бледного света, слабо освещая парк. В отличие от Гэтсби и Тома Бьюкенена, у меня не было девушки, чьи бестелесные черты плывут вдоль темных карнизов и ослепляющих дорожных знаков, поэтому я крепко прижал к себе девушку рядом со мной. На ее бледных, презрительных губах отобразилась улыбка, и я прижал ее к себе еще ближе, на этот раз к своему лицу.
Примечания
4 Незаконно добытое спиртное во времена сухого закона в Америке — прим. перев.
Оригинальный текст: The Great Gatsby (Chapter 4), by F. Scott Fitzgerald.