Ф. Скотт Фицджеральд
Бернис коротко стрижется
Если в субботний вечер, после того, как стемнеет, выйти на поле для гольфа и встать у стартовой площадки, то горящие окна загородного клуба будут напоминать оранжевый закат над очень чёрным и бурным океаном. Волны этого, так сказать, океана – это тени множества голов любопытных кедди, небольшого числа шоферов из тех, что полюбознательнее, глухой сестрёнки одного из тренеров, и ещё несколько случайных робких волн, которые вполне могли бы закатиться внутрь, если бы захотели. Это – галёрка.
Балкон находится внутри. Он состоит из плетёных стульев, поставленных кружком вдоль стен этой комбинации клуба и бальной залы. В день субботних танцев балкон занимают, в-основном, особы женского пола: шум и гам создают дамы средних лет с острыми глазками и ледяными сердцами, скрытыми за лорнетами и внушительными бюстами. Основная задача балкона – это критика. Балкон изредка демонстрирует скупой восторг, но никогда – одобрение, поскольку среди дам «за тридцать пять» хорошо известно, что на летние танцы молодежь собирается лишь с наихудшими намерениями, и если их не бомбардировать безжалостными взглядами, то сбившиеся с пути истинного пары тут же примутся отплясывать дикарские пляски по углам, а самые популярные – и опасные! – девушки убегут на улицу целоваться в припаркованных лимузинах ничего не подозревающих вдовушек.
Но этот критический кружок находится не так уж близко к сцене, чтобы различать черты актёров или нюансы их игры. Исходя из собственного набора предпосылок, они могут хмуриться, вытягиваться вперёд, задавать вопросы и делать удовлетворяющие их выводы – например, о том, что жизнь любого молодого человека с приличным доходом походит на жизнь куропатки под прицелом множества охотников. Этот кружок никогда не воздаст должного случающимся в изменчивом и слегка жестоком мире юности драмам. Нет; ложи, амфитеатр, «звезды» и массовка – всё здешнее общество – составляют лица и голоса, колеблемые печальным африканским ритмом танцевального оркестра Дайера.
Начиная с шестнадцатилетнего Отиса Ормонда, которому только предстоит провести два года в «Школе Хилла», и заканчивая Дж. Ризом Стоддардом, дома у которого над письменным столом висит гарвардский диплом юриста; начиная с юной Мадлин Хог, которая никак не привыкнет, что её волосы должны быть собраны в неудобную взрослую причёску на макушке, и заканчивая Бесси Макрэй, считающейся «душой компании» чуть дольше, чем подобает – уже лет этак десять; всё это общество не только пребывает на сцене, но одновременно и состоит из тех единственных зрителей, которым открывается свободный обзор всего действия.
Музыка умолкает на торжественной и громкой ноте. Пары обмениваются искусственными равнодушными улыбками, весело повторяют «Ла-ди-да-да дум-дум!», а затем поверх аплодисментов взмывает щебет девичьих голосов.
Несколько разочарованных одиночек, застигнутых врасплох посередине танцевального зала как раз в тот момент, когда они собирались «перехватить» даму, вяло расходятся обратно к стеночкам, потому что это не буйные танцы на рождественской неделе – эти субботние вечера считаются всего лишь приятными и слегка волнующими; на танцевальный пол выходит даже недавно вступившая в брак молодежь, умеренно радуя своих юных братьев и сестер древними вальсами и замшелыми фокстротами.
Уоррен Макинтайр, вальяжный студент Йеля, оказавшись в числе неудачливых одиночек, вытащил из кармана смокинга сигарету и вышел на широкую полутёмную веранду, где за столиками были разбросаны парочки, заполнявшие увешанную фонарями ночь неразборчивым говором и неопределённым смехом. Он кивал тем, кто его замечал, а в его памяти всплывали полузабытые истории каждой пары, попадавшейся ему на глаза – ведь это был небольшой городок, и когда дело касалось прошлого любого из жителей, справочник «Кто есть кто?» вам бы не понадобился. Вон там, например, сидели Джим Стрэйн и Этель Диморест, которые уже три года были тайно помолвлены. Все знали – как только Джиму удастся удержаться на какой-нибудь работе хотя бы пару месяцев, Этель тут же выйдет за него замуж. Но сейчас они выглядели так, словно давно уже успели наскучить друг другу, и Этель иногда мерила Джима утомлённым взглядом, словно спрашивая себя, зачем же позволила она обвиться стеблям своей страсти вокруг именно этого, столь подвластного всем ветрам, тополя?
Уоррену было девятнадцать лет; к своим знакомым, не учившимся в университетах на востоке страны, он относился с сожалением. Но, как и большинство ребят, он чрезвычайно много хвастался по поводу девушек своего родного города, оказываясь вдали от него. Ведь здесь проживали и Женевьева Ормонд, регулярно наворачивавшая круги по балам, вечеринкам и футбольным матчам Принстона, Йеля, Уильямса и Корнелла; и черноглазая Роберта Дильон, которая для своих сверстников была такая же знаменитость, как Хайрем Джонсон или Тай Кобб; и, конечно же, Марджори Харви, обладавшая не только внешностью сказочной феи и способным обезоружить любого язычком, но и успевшая заслуженно прославиться в прошлом году на балу «Башмак и лодочка» в Нью-Хейвене: она умудрилась при всех пять раз без остановки пройтись колесом.
Уоррен, выросший в доме напротив дома Марджори, уже давно «сходил по ней с ума». Иногда она, как ему казалось, отвечала на его чувство взаимностью в виде легкой признательности, но подвергнув его особому испытанию, никогда её не подводившему, она с полной серьёзностью объявила ему, что совсем в него не влюблена. Испытание заключалось в том, что, будучи вдали от него, она совершенно о нём забывала и легко завязывала отношения с другими парнями. Уоррен находил данное обстоятельство удручающим, особенно на фоне того обстоятельства, что Марджори всё лето постоянно куда-то ездила. После каждого её возвращения домой на протяжении первых двух или трех дней Уоррен наблюдал на столике в холле дома Харви огромные кучи корреспонденции с написанными разнообразными мужскими почерками адресами, и все эти письма были адресованы ей. И в довершение всех неприятностей в августе к ней на месяц приехала погостить кузина Бернис из О-Клэр, так что о том, чтобы увидеться наедине, не могло быть и речи. Приходилось всё время рыскать в поисках кого-нибудь, кто мог бы позаботиться о Бернис. С приближением конца августа это становилось всё труднее и труднее.
Как бы ни боготворил Уоррен Марджори, он всё же не мог не признать, что её кузина Бернис как с Луны свалилась. Она была симпатичная, с темными волосами, румяная, но на вечеринках вела себя, как самая настоящая зануда. Чтобы угодить Марджори, каждый субботний вечер он исполнял тяжкую повинность, долго и мучительно с ней танцуя, но в её компании он ни разу не почувствовал ничего, кроме скуки.
– Уоррен… – в его мысли ворвался нежный голосок из-за спины, и он обернулся, чтобы увидеть Марджори – как всегда, румяную и лучезарную. Она положила руку ему на плечо, и он прямо-таки воссиял.
– Уоррен, – прошептала она, – сделай ради меня одну вещь: потанцуй с Бернис! Она уже почти час с юным Отисом Ормондом.
Сияние Уоррена поблекло.
– Ну… да, конечно, – без энтузиазма ответил он.
– Тебе ведь не трудно, правда? А уж я позабочусь, чтобы тебе не пришлось танцевать слишком долго!
– Хорошо.
Марджори улыбнулась, и эта улыбка сама по себе была для него вполне достаточной наградой.
– Ты просто ангел, и я тебе жутко обязана!
Ангел со вздохом обвел взглядом веранду, но Бернис и Отиса нигде не было. Он побрёл обратно внутрь, где у двери дамской гардеробной и обнаружил Отиса в центре покатывавшейся со смеху группы юношей. Отис угрожающе размахивал подобранной где-то деревяшкой и громко ораторствовал.
– Она ушла, чтобы поправить причёску! – как бы не в силах сдержаться, объявил он. – Я прямо горю желанием протанцевать с ней ещё час!
Смех возобновился.
– Почему никто из вас не может её «перехватить»? – с возмущением воскликнул Отис. – Она любит разнообразие!
– Ну-ну, Отис, – сказал один из его приятелей, – ты ведь почти уже к ней привык!
– А деревяшка зачем, Отис? – сказал Уоррен, улыбнувшись.
– Деревяшка? Эта, что ли?! Здесь ведь клуб! Как только она выйдет, я тресну её по башке и загоню обратно!
Уоррен повалился на диванчик и взвыл от смеха.
– Не переживай, Отис, – произнёс он сквозь смех. – На этот раз я тебя спасу!
Отис сделал вид, что сейчас упадёт в обморок, и вручил деревяшку Уоррену.
– Тебе это понадобится, старина! – хрипло произнёс он.
Вне зависимости от красоты и блеска девушки молва о том, что её нечасто «перехватывают» на танцах, вредит её положению. Возможно, юноши и предпочтут её общество обществу легкомысленных «мотыльков», с которыми они танцуют по десять раз за вечер, но нынешняя молодежь этого вскормленного джазом поколения обладает беспокойным характером, и сама мысль о том, чтобы протанцевать целый фокстрот с одной-единственной девушкой им неприятна, почти что ненавистна. А уж когда дело доходит до нескольких танцев, да ещё и с перерывами между ними, девушка может быть уверена: как только юноша получит возможность от неё отойти, он уже никогда не последует по следам её заблудших ножек.
Весь следующий танец Уоррен протанцевал с Бернис, а затем, исполнившись благодарности оркестру за объявленный перерыв, отвел её за столик на веранду. За столиком на некоторое время воцарилась тишина, и Бернис принялась невыразительно обмахиваться веером.
– Здесь жарче, чем в О-Клэр! – произнесла она.
Уоррен подавил зевок и кивнул. Его знаний о предмете или интереса к нему хватило лишь на это. От нечего делать он попытался решить, была ли она плохим собеседником от того, что никто не уделял ей внимания, или же никто не уделял ей внимания потому, что она была плохим собеседником?
– Ты ещё долго собираешься здесь пробыть? – спросил он, и тут же покраснел. Она ведь могла догадаться о настоящей причине этого вопроса!
– Ещё неделю, – ответила она и тут же уставилась на него, словно собиралась ухватиться за ответную реплику, как только она слетит с его губ.
Уоррен поёжился. А затем, подчинившись внезапному доброму побуждению, он решил продемонстрировать ей свой фирменный «подход». Он повернулся и посмотрел ей в глаза.
– Твои чудесные губы так и просят поцелуя, – тихо начал он.
Эту фразу он обычно говорил девушкам на балах в университете, когда разговор шёл в такой же полутьме. Бернис аж подпрыгнула.
Она стала красной, как свёкла, и чуть не выронила веер. Ещё никто и никогда не говорил ей такого!
– Нахал! – невольно выскользнуло у неё, и она тут же прикусила язык. Слишком поздно она решила, что лучше было счесть это шуткой, и с запозданием одарила его взволнованной улыбкой.
Уоррен рассердился. Хотя эта фраза никогда никем не воспринималась серьезно, она всё же или вызывала смех, или служила началом нежной беседы. И он терпеть не мог, когда его называли «нахалом» – если не в шутку, разумеется. Доброе побуждение исчезло, и он сменил тему разговора.
– Как всегда, Джим Стрэйн и Этель Диморест сидят в сторонке, – заметил он.
На такие темы Бернис говорить было привычнее, но облегчение от смены темы смешалось с лёгким сожалением. С ней мужчины о поцелуях не разговаривали, однако она знала, что с другими девушками в подобном тоне они говорят.
– О, да! – сказала она и рассмеялась. – Я слышала, что они уже несколько лет бродят парой без гроша ломаного! Разве не глупо?
Раздражение Уоррена усилилось. Джим Стрэйн был близким другом его брата, и, кроме того, он считал дурным тоном насмехаться над людьми, у которых не было денег. Но Бернис вовсе и не собиралась насмехаться! Она всего лишь нервничала.
II
Приехав домой в половине первого, Марджори и Бернис поднялись по лестнице и пожелали друг другу спокойной ночи. Двоюродные сестры не дружили. У Марджори вообще не было подруг – всех девушек она считала глупыми. Бернис же, наоборот, приехав в гости – о поездке договаривались родители – всё время стремилась вызвать кузину на доверительные беседы, щедро сдабриваемые хихиканьем и слезами, которые она считала обязательными при общении в женском кругу. Но в данном отношении она нашла Марджори довольно холодной; почему-то с ней разговаривать было так же сложно, как и с мужчинами. Марджори никогда не хихикала, ничего не пугалась, редко смущалась и, по сути, обладала очень малым количеством качеств, которые Бернис считала подобающими и присущими женщинам.
Намазывая пасту на зубную щетку, Бернис в сотый раз задумалась, почему, когда она не дома, ей никто не уделяет внимания? Ей и в голову не приходило, что факторами её успеха в обществе родного города было и то, что её семья была самой богатой в О-Клэр, и то, что мать не жалела средств на увеселения, устраивая фуршеты перед каждым балом, и даже купила ей личный автомобиль, чтобы возить гостей. Как и большинство девушек, её вскармливали тёплым молочком, сцеженным из творений Энни Феллоуз Джонстон и романов, в которых женщин любили за их совершенно непостижимые женские качества, которые всегда упоминались, но никогда не демонстрировались.
Бернис почувствовала легкую боль от того, что здесь она не пользовалась популярностью. Она, конечно, не знала, что, если бы не организованная Марджори кампания, так бы и пришлось ей танцевать весь вечер с тем, кто пригласил её на танцы. Но ей было хорошо известно, что даже в О-Клэр другим девушкам, занимавшим куда более скромное положение и обладавшим менее яркой красотой, противоположный пол уделял гораздо больше внимания. Это обстоятельство она относила на счет легкой неразборчивости, которой обладали эти девушки. Её это никогда не тревожило, а если бы даже и тревожило, то мать всегда могла уверить её в том, что другие девушки себя не ценят, ну а сами мужчины ценят лишь девушек вроде Бернис.
Она погасила свет в ванной и вдруг решила пойти поболтать перед сном с тётушкой Жозефиной, в комнате которой ещё горел свет. В мягких тапочках она бесшумно прошла по ковру в холле, но услышав в комнате голоса, остановилась у приоткрытой двери. Услышав собственное имя, без всякого намерения подслушивать, она замешкалась – а затем в её сознание, словно за иголкой, стала проникать нить происходившей внутри беседы.
– Она совершенно безнадежна! – Это был голос Марджори. – Ох, да знаю я, что ты сейчас мне скажешь! Ты слышала от многих, как она красива, мила, да ещё и умеет готовить! И что с того? Ей всё время скучно. Мужчинам она не нравится.
– Недолгая дешёвая популярность – это предел мечтаний?
Голос миссис Харви звучал раздраженно.
– Когда тебе восемнадцать – да! – категорично ответила Марджори. – Я сделала всё, что было в моих силах. Я вела себя вежливо, я заставляла мужчин с ней танцевать, но они бегут от скуки! Стоит мне только подумать о том, какой дивный румянец понапрасну истрачен на эту дурёху, и что могла бы совершить Марта Кэри, обладай она им – ах!
– Да, учтивость нынче – большая редкость.
По тону миссис Харви можно было понять, что поведение современной молодежи для неё – это уж чересчур. Когда она была девушкой, все юные леди из хороших семей всегда замечательно проводили время!
– Мама, – сказала Марджори, – ни одна девушка не может себе позволить постоянно опекать «несчастненькую» гостью, потому что в наши дни каждая – сама за себя. Я даже пыталась намекнуть ей, что сейчас носят и как себя надо вести, а она лишь впадала в ярость – видела бы ты, какие странные взгляды она на меня бросала! У неё хватает ума, чтобы понять, что она не пользуется успехом, но бьюсь об заклад: она утешает себя, думая, будто она добродетельнее всех, а я – чересчур веселая и ветреная и для меня всё кончится плохо! Все непопулярные девушки всегда так думают. Зелен виноград! Сара Хопкинс зовет Женевьеву, Роберту и меня «бабочками-однодневками»! Бьюсь об заклад, что она отдала бы десять лет жизни и своё европейское образование впридачу за то, чтобы стать такой «бабочкой-однодневкой», и чтобы в неё влюбилось три-четыре парня, и чтобы на танцах её перехватывали через каждые два такта!
– Мне кажется, – перебила её усталым голосом миссис Харви, – что ты должна найти какую-нибудь возможность помочь Бернис. Я знаю, что ей не хватает живости.
Марджори издала громкий вздох.
– Живости? Ну и ну! Я никогда не слышала, чтобы она говорила парням что-нибудь, кроме «как здесь жарко», «как здесь много народу», или что она собирается поступать в следующем году в колледж в Нью-Йорке! И иногда ещё спрашивает, какая у них машина, и рассказывает, какая машина у неё. Страсть как захватывающе!
Наступила тишина; затем миссис Харви вновь принялась увещевать дочь:
– И слышать не хочу! Другие девушки, и вполовину не столь милые и привлекательные, всё же находят себе партнеров на танцах. Марта Кэри, например – полная и шумная, а мать у неё – так просто вульгарная особа! Роберта Дильон в этом году так исхудала, что, судя по её внешности, ей давно пора бежать в Аризону. Она себя до смерти когда-нибудь упляшет!
– Но, мама, – с раздражением возразила Марджори, – Марта веселая, ужасно остроумная и дико классная девчонка, а Роберта чудесно танцует. Она популярна с незапамятных времен!
Миссис Харви зевнула.
– Мне кажется, что в Бернис говорит кровь этих диких индейцев, – продолжила Марджори. – Может, у неё такой характер, потому что произошла реверсия? У индейцев женщины ведь просто сидели вокруг костра и не произносили ни слова.
– Иди спать, глупый ребёнок! – рассмеялась миссис Харви. – Если бы я знала, что ты это запомнишь, я бы тебе никогда не рассказала! А большинство твоих идей я считаю просто идиотскими, – сонным голосом закончила она.
Вновь воцарилась тишина, и Марджори размышляла, стоит ли пытаться продолжать убеждать мать в своей правоте? Людей «за сорок» редко удается в чем-либо окончательно убедить. В восемнадцать лет наши убеждения представляют собой холмы, с которых мы оглядываем окрестности; а в сорок пять убеждения – это пещеры, в которых мы прячемся.
Закончив на этом свои размышления, Марджори пожелала матери спокойной ночи. Когда она вышла из комнаты, в холле никого не было.
III
Поздним утром следующего дня, когда Марджори завтракала, в комнату вошла Бернис, довольно холодно пожелала кузине доброго утра, села напротив, пристально посмотрела на неё через стол и быстро облизнула губы.
– Что с тобой? – недоуменно спросила Марджори.
Прежде, чем метнуть бомбу, Бернис выдержала паузу.
– Я слышала, что ты вчера вечером говорила обо мне матери.
Марджори испугалась, хотя внешне лишь слегка покраснела; её ответ прозвучал спокойно.
– Где ты была?
– В холле. Я не собиралась подслушивать – поначалу…
Невольно бросив на неё презрительный взгляд, Марджори опустила глаза и притворилась жутко занятой попыткой удержать в равновесии у себя на пальце пару кукурузных хлопьев.
– Видимо, мне лучше вернуться к себе в О-Клэр, раз уж я так здесь мешаю. – Нижняя губа Бернис сильно дернулась, и она продолжила дрогнувшим голосом: – Я старалась, чтобы со мной было легко – но мной сначала просто пренебрегали, а затем ещё и оскорбили! Когда ко мне приезжают гости, я с ними никогда так не обхожусь!
Марджори молчала.
– Но, как я вижу, я всем мешаю! Я тебе в тягость. Твоим друзьям я не нравлюсь. – Она умолкла, а затем вспомнила ещё одну обиду: – Конечно же, я пришла в ярость, когда неделю назад ты попыталась мне намекнуть, что платье мне не идёт. Тебе не кажется, что я и сама умею одеваться?
– Нет, – пробормотала Марджори почти вслух.
– Что?
– Я ни на что не намекала, – кратко ответила Марджори. – Мне помнится, я сказала, что лучше уж три дня подряд носить платье, которое тебе идёт, чем чередовать его с двумя страшилищами!
– Тебе не кажется, что это было не очень любезно?
– А я и не пыталась любезничать. – И затем, после паузы: – Когда ты хочешь ехать?
Бернис резко поперхнулась.
–Ах! – негромко вскрикнула она.
Марджори удивлённо посмотрела на неё.
– Разве ты не сказала, что собираешься уезжать?
– Да, но…
– Ага! Так ты просто блефовала!
Некоторое время они молча смотрели друг на друга через стол. Глаза Бернис застилал туман, а на лице Марджори застыло суровое выражение, которое она обычно использовала, когда подвыпившие студенты объяснялись ей в любви.
– Так ты, значит, блефовала! – повторила она таким тоном, словно ожидала чего-то в этом роде.
Бернис призналась, расплакавшись. Во взгляде Марджори появилась скука.
– Ты же моя кузина! – всхлипывала Бернис. – Я приехала к тебе в гости! Я должна пробыть у тебя месяц, а если я уеду, моя мама обо всём узнает и станет спрашивать…
Марджори дождалась, пока ливень из обрывков слов не сменился слабым сопением.
– Я отдам тебе все свои карманные деньги за месяц, – холодно сказала она. – И эту последнюю неделю ты сможешь провести где угодно; есть тут одна хорошая гостиница…
Плач Бернис достиг высокой ноты; она резко вскочила и умчалась из комнаты.
Спустя час, когда Марджори сидела в библиотеке, полностью поглощенная написанием одного из тех изумительно туманных и ни к чему не обязывающих писем, писать которые умеют только девушки, Бернис появилась вновь: с покрасневшими глазами, нарочито спокойная. Она не удостоила Марджори взглядом, взяла первую попавшуюся книгу с полки и уселась, будто собираясь почитать. Марджори, казалось, была полностью поглощена письмом и продолжила писать. Когда часы показали полдень, Бернис громко захлопнула книгу.
– Думаю, мне надо съездить купить билет на поезд.
Это было совсем не то начало разговора, которое она придумала и отрепетировала наверху, но поскольку Марджори не улавливала её намёков – не уговаривала её передумать, не говорила, что всё это было ошибкой – ничего лучше ей в голову не пришло.
– Сейчас, я только закончу письмо, – ответила Марджори, даже не оторвав взгляда от бумаги. – Хочу отправить его ближайшей почтой.
Всю следующую минуту её ручка деловито поскрипывала; затем Марджори откинула голову и расслабилась, всем своим видом демонстрируя «к вашим услугам». И вновь начинать разговор пришлось Бернис.
– Ты хочешь, чтобы я уехала домой?
– Ну, мне кажется, – задумавшись, ответила Марджори, – если тебе здесь не нравится, лучше уехать. Что толку чувствовать себя несчастной?
– А не кажется ли тебе, что банальная доброжелательность…
– Ах, пожалуйста, только не цитируй мне «Маленьких женщин»! – с раздражением воскликнула Марджори. – Это уже не модно.
– Ты так считаешь?
– Господи, да! Разве современная девушка может жить, как эти пустоголовые девы?
– Они служили примерами для наших матерей!
Марджори рассмеялась.
– О, да, служили – в каком-то ином мире! Наши матери по-своему очень хорошие, но они совсем ничего не знают о проблемах своих дочерей.
Лицо Бернис вытянулось.
– Прошу не упоминать в таком тоне мою маму!
Марджори рассмеялась.
– А разве я её упоминала?
Бернис почувствовала, что разговор пытаются отклонить от намеченной темы.
– Ты считаешь, что приняла меня достойно?
– Старалась, как могла! Ты – довольно сложный материал для работы.
Веки Бернис покраснели.
– А я думаю, что ты жестокая и эгоистичная, и у тебя отсутствуют истинно женские качества!
– Ох, боже ж ты мой! – крикнула взбешенная Марджори. – Вот же дурёха! Такие девицы, как ты, виноваты во всех этих изнурительных и бесцветных браках; за «женские качества» у вас идет ужасная несостоятельность во всём! Какой, наверное, удар испытывает обладающий воображением мужчина, когда женится на привлекательной куколке, которую он возносит на пьедестал из идеалов – а потом обнаруживает, что внутри этой куколки всего лишь слабая, ноющая и трусливая кучка жеманства!
Бернис так и разинула рот.
– «Женственная» женщина! – продолжила Марджори. – Вся её юная жизнь проходит в нытье и осуждении девушек вроде меня – да, мы действительно весело проводим время!
Марджори говорила всё громче, а Бернис так и сидела с раскрытым ртом.
– Нытье ещё понятно, если девушка дурна собой. Если бы я была безобразной, я никогда не простила бы моих родителей за то, что они принесли меня в этот мир. Но твоя жизнь начинается безо всяких помех, – рука Бернис сжалась в маленький кулачок. – Если ты ждёшь, что я стану рыдать вместе с тобой, я вынуждена тебя разочаровать. Уезжай либо оставайся – делай что хочешь! – и она ушла из комнаты, собрав свои письма.
Сославшись на головную боль, Бернис не спустилась к обеду. Вечером они должны были идти в театр, но головная боль не отступила, и Марджори пришлось извиняться перед несильно огорченным кавалером. Вернувшись поздно вечером домой, она обнаружила, что Бернис с непривычно каменным лицом поджидает её у неё в спальне.
– Я решила, – безо всякого предисловия начала Бернис, – что ты, возможно, права во многом – а может, и нет. Но если ты расскажешь мне, почему я не… я не интересна твоим друзьям, то я попробую делать всё так, как скажешь мне ты.
Марджори стояла у зеркала, распуская прическу.
– Ты серьёзно?
– Да.
– Без пререканий? Будешь делать в точности так, как я скажу?
– Ну, наверное, я…
– Без «ну, наверное»! Будешь делать в точности так, как я скажу?
– Если это будет благоразумно.
– Не будет! В твоём случае о благоразумии не может быть и речи!
– Ты что, хочешь заставить… Диктовать мне…
– Да, буквально всё! Если скажу, что нужно брать уроки бокса, тебе придется ходить на бокс. Напиши домой матери, что останешься ещё на две недели.
– Но ты, хотя бы в общих чертах…
– Ладно. Вот тебе несколько примеров. Первое: у тебя совершенно отсутствует непринужденность. Почему? А потому, что ты никогда не уверена, хорошо ли ты выглядишь. Когда девушка уверена, что она идеально ухожена и одета, об этой части своего облика она может полностью забыть. Это называется «шарм». Необходимо позволить себе забыть как можно большую часть своего облика – и тогда у тебя появится больше шарма.
– А разве я не отлично выгляжу?
– Нет. Ты, например, совершенно не ухаживаешь за бровями. Они у тебя черные и блестящие, но если позволить им расти как попало, то это, скорее, недостаток. Они будут прекрасны, если ты посвятишь им хотя бы одну десятую того времени, которое ты проводишь, ничего не делая. Их нужно причесывать, чтобы они росли ровно.
Бернис вскинула брови, о которых шла речь.
– Ты хочешь сказать, что мужчины обращают внимание на брови?
– Да. Подсознательно. И когда вернешься домой, тебе ещё нужно будет слегка выпрямить зубы. Это почти незаметно, но…
– А я думала, – перебила её сбитая с толку Бернис, – что ты презираешь столь мелкие и деликатные женские хитрости?
– Я ненавижу лишь мелкие умишки! – ответила Марджори. – А внешность девушки должна быть элегантной! Если она выглядит на миллион долларов, то может спокойно разговаривать о большевиках, о пинг-понге, о «Лиге наций» – ей всё сойдёт с рук.
– Что ещё?
– О, это только начало! Теперь – как ты танцуешь.
– Разве я не хорошо танцую?
– Нет, не хорошо: ты виснешь на партнёре; да, виснешь – пусть и не очень сильно. Я заметила, когда мы вчера вместе танцевали. И ещё ты танцуешь, выпрямившись, вместо того, чтобы чуть наклониться. Наверное, какая-нибудь дальняя престарелая родственница однажды сказала, что у тебя очень гордая осанка. Однако мужчине так танцевать очень тяжело, если девушка не мала ростом – а мнение мужчины в данном случае очень важно.
– Продолжай. – У Бернис голова пошла кругом.
– Так… Тебе необходимо научиться быть любезной с парнями из «серой массы». Ты выглядишь так, словно тебя оскорбили, когда рядом с тобой не самые популярные ребята. Бернис, меня на танцах «перехватывают» через каждые несколько тактов – и кто чаще всего? Как раз эта самая «серая масса»! Девушка не может себе позволить ими пренебрегать. Они составляют большую часть любого общества. Молодые парни, которые стесняются – это лучшая практика для беседы. Неуклюжие парни – это лучшая практика для танцев. Если ты научишься танцевать с ними и при этом выглядеть изящно, то сможешь танцевать даже с маленьким танком по опутанным колючей проволокой окопам!
Бернис глубоко вздохнула, но Марджори ещё не закончила.
– Если на танцах ты сможешь по-настоящему развлечь, допустим, троих из «серой массы», они станут с тобой танцевать; если ты будешь разговаривать с ними так, что они забудут о том, что «застряли» с тобой, считай, что ты кое-чего добилась. Они к тебе вернутся в другой раз, и постепенно с тобой будет танцевать вся эта «серая масса», и тогда привлекательные парни заметят, что они не «застрянут» с тобой надолго – и они тоже станут тебя приглашать.
– Да, – слабеющим голосом согласилась Бернис. – Я, кажется, начинаю понимать.
– И, в конце концов, – заключила Марджори, – у тебя появятся самообладание и шарм! В один прекрасный день ты проснешься и поймешь, что теперь они у тебя есть, и тогда мужчины тоже это поймут.
Бернис встала.
– Это было ужасно любезно с твоей стороны. Правда, со мной никто так раньше не разговаривал, так что я слегка растеряна.
Марджори ничего не ответила, задумчиво разглядывая своё отражение в зеркале.
– Ты просто чудо! Большое спасибо за помощь, – продолжила Бернис.
Марджори опять ничего не ответила, и Бернис подумала, что, видимо, немного переборщила с благодарностью.
– Я знаю, что ты не любишь изъявления чувств… – робко сказала она.
Марджори резко к ней повернулась.
– Ах, да я не об этом думала! Я размышляла, не стоит ли тебе коротко подстричься?
Бернис, как подкошенная, рухнула на кровать.
IV
В следующую среду, вечером, в загородном клубе должен был состояться ужин, а после него – танцы. Войдя внутрь, Бернис с лёгким раздражением поискала глазами за столом свою карточку. Хотя справа от неё должен был сидеть Дж. Риз Стоддард, самый желанный и выдающийся из молодых холостяков – самый важный левый фланг держался на одном лишь Чарли Полсоне. Чарли был обделен ростом, красотой и изяществом манер, и в свете своего свежеобретённого знания Бернис решила, что его единственным преимуществом как партнёра был тот факт, что ему никогда не доводилось долго и без надежды на освобождение с ней танцевать. Раздражение прошло, как только унесли суповые тарелки, и в голове зазвучали инструкции Марджори. Обуздав гордыню, она повернулась к Чарли Полсону и начала.
– Как вы считаете, мистер Чарли Полсон, стоит ли мне коротко подстричься?
Чарли удивлённо посмотрел на неё.
– Зачем?
– Да просто я подумываю об этом. Это ведь самый надежный и простой способ привлечь к себе внимание.
Чарли вежливо улыбнулся. Откуда ему было знать, что всё было заранее отрепетировано? Он ответил, что почти ничего не знает о новой моде на короткие стрижки. И Бернис с готовностью принялась ему объяснять.
– Видите ли, я хочу стать «женщиной-вамп», – спокойным тоном объявила она, и продолжила в том духе, что короткая стрижка являлась необходимой для этого прелюдией. Ещё она добавила, что хотела спросить совета именно у него, поскольку слышала, что по отношению к девушкам он настроен критически.
Чарли, знавший о женской психологии ровно столько же, сколько и о переселении душ адептов буддизма, был приятно польщён.
– Поэтому я решила, – продолжила Бернис, слегка повысив голос, – что в начале следующей недели пойду в парикмахерскую в гостинице «Севье», сяду в первое кресло и коротко постригусь. – Она запнулась, заметив, что сидевшие поблизости от неё прервали свои разговоры и стали к ней прислушиваться; смущение продолжалось не больше секунды; затем сказалась выучка Марджори, и она закончила фразу, обращаясь уже сразу ко всем присутствующим. – Само собой, вход будет по билетам, но тем, кто придет в качестве моей группы поддержки, достанутся билеты на лучшие места – прямо в зале!
Послышался одобрительный смех, и под этим прикрытием Дж. Риз Стоддард быстро наклонился к ней и сказал ей на ухо: «Беру ложу прямо сейчас!»
Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась так, словно он сказал нечто из ряда вон выдающееся.
– Вы – за короткие стрижки? – всё так же негромко спросил Дж. Риз.
– Я не считаю, что они на пользу нравственности, – серьезным тоном заявила Бернис. – Но, само собой, наше общество необходимо либо развлекать, либо кормить, либо шокировать. – Эту фразу Марджори выудила из Оскара Уайльда. Замечание вызвало взрыв смеха у юношей и целую серию быстрых пристальных взглядов со стороны девушек. А затем Бернис, словно не сказав ничего остроумного или важного, вновь повернулась к Чарли Полсону и доверительно зашептала ему на ухо.
– Мне хотелось бы узнать ваше мнение по поводу некоторых людей. Я считаю вас непревзойденным знатоком характеров!
У Чарли слегка захватило дух, и он ответил ей скромным комплиментом, случайно опрокинув стоявший рядом с её тарелкой стакан с водой.
Спустя два часа пассивно стоявший у стеночки Уоррен Макинтайр, равнодушно наблюдавший за танцующими и размышлявший, куда и с кем исчезла Марджори, вдруг заметил, что ход его мысли нарушается неким странным несоответствием – это несоответствие заключалось в том, что за последние пять минут Бернис, кузину Марджори, уже несколько раз «перехватывали». Он прикрыл глаза, затем открыл их снова и опять посмотрел в её сторону. Несколько минут назад она танцевала с каким-то незнакомцем, и это ещё можно было понять; незнакомца было легко обвести вокруг пальца. Но сейчас она танцевала с кем-то другим, и в её направлении с энтузиазмом в глазах решительно двигался Чарли Полсон. Забавно – ведь обычно Чарли Полсон приглашал никак не более трех девушек за целый вечер!
Уоррен был крайне удивлен, когда действительно произошла смена партнеров, и в одиночестве остался не кто иной, как сам Дж. Риз Стоддард! И Дж. Риз Стоддард был явно не рад, что партнершу у него «перехватили». Когда танцующая Бернис вновь оказалась поблизости от него, Уоррен внимательно на неё посмотрел. Ну да, она была хорошенькая, определённо хорошенькая; а в этот вечер её лицо было по-настоящему радостным. Ей явно было и правда весело – а никакая женщина, даже самая сценически одаренная, никогда не сможет достоверно сыграть такое состояние! Ему понравилось, как она сегодня была причёсана, и он подумал, отчего так блестят её волосы – бриллиантин, что ли? И платье ей очень шло – темно-красный цвет подчеркивал подведённые глаза и яркий румянец. Он вспомнил, что нашёл её очень симпатичной, когда она только приехала и он ещё не знал, какая она зануда. Очень жаль, что она зануда; скучные девушки просто невыносимы; и всё же она определённо хорошенькая!
Его мысли совершили зигзагообразный скачок обратно, к Марджори. И это её исчезновение кончится так же, как и всегда. Когда она опять появится, он спросит, где она была – а в ответ ему будет решительно сказано, что это его совершенно не касается. Как жаль, что она так уверена в его чувствах! Она пользовалась тем, что точно знала: ни одна другая девушка в городе его не интересует; она была уверена, что он не сможет влюбиться ни в Женевьеву, ни в Роберту.
Уоррен вздохнул. Тернистым был путь к сердцу Марджори. Он оглянулся. Бернис вновь танцевала с незнакомцем. Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, он шагнул к ней от стеночки – и притормозил. Затем сказал себе, что это – благотворительность. Он направился к ней, но по пути неожиданно столкнулся с Дж. Ризом Стоддардом.
– Прошу прощения! – сказал Уоррен.
Но Дж. Риз не остановился, чтобы извиниться. Вместо этого он вновь пригласил на танец Бернис.
***
В тот вечер, около часа ночи, Марджори, протянув руку к электрическому выключателю в холле, обернулась, чтобы ещё раз посмотреть в сияющие глаза Бернис.
– Ну, как? Сработало?
– Ах, Марджори, да! – воскликнула Бернис.
– Я заметила, что тебе было весело.
– Точно! Единственное затруднение – около полуночи я исчерпала все темы для разговора. Пришлось повторяться – разумеется, когда разговаривала с другими парнями. Надеюсь, они не станут обмениваться впечатлениями
– Парни так не делают, – сказала Марджори, зевнув, – ну а даже если бы они так делали, то просто подумали бы, что ты над ними подшучиваешь.
Она щелкнула выключателем, и Бернис, ступив на лестницу, с благодарностью ухватилась за перила. Впервые в жизни она буквально ног не чувствовала после танцев!
– Видишь ли, – сказала Марджори, поднявшись на верхнюю площадку лестницы, – когда парень видит, что кого-то «перехватывают», он тут же начинает думать, что там, видимо, что-то интересное. Ну да ладно; завтра придумаем что-нибудь ещё. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи!
Распуская волосы, Бернис стала вспоминать прошедший вечер, минуту за минутой. Она в точности следовала инструкциям. Даже когда Чарли Полсон «перехватил» её в восьмой раз, она притворилась, что она в восторге, что она польщена и испытывает прямо-таки жгучий интерес. Она не разговаривала о погоде, об О-Клэр, об автомобилях или о колледже, а вместо этого ограничила тему разговоров местоимениями «я», «ты» и «мы».
Но за несколько минут до того, как она окончательно заснула, в её голове сонно заворочалась мятежная мысль о том, что, в сущности, всё это ведь сделала она сама! Марджори, разумеется, подсказала ей, как нужно разговаривать – но ведь и сама Марджори черпала темы для разговора, в основном, из прочитанного накануне. Это ведь сама Бернис купила красное платье, хотя никогда особо его не ценила, пока Марджори не выкопала его из её чемодана; это ведь её собственный голос произносил слова, её собственные губы улыбались, её ножки танцевали. Марджори хорошая девушка… пусть и тщеславная… хороший выдался вечер… симпатичные парни… Уоррен понравился… Уоррен… Уоррен… как там его фамилия… Уоррен…
Она уснула.
V
Следующая неделя превратилась для Бернис в череду открытий. Она обрела уверенность в себе, почувствовав, что люди получают истинное удовольствие, глядя на неё и разговаривая с ней. Конечно же, поначалу она наделала ошибок. Например, она не знала, что Дрейкотт Дейо готовится стать священником; она и не подозревала, что он пригласил её на танец потому, что считал её тихой и сдержанной девушкой. Если бы она всё это знала, то не стала бы начинать беседу с «Привет тебе, головокружитель!», и не стала бы рассказывать ему историю про ванную: «Летом мне приходится тратить ужас как много сил, чтобы привести в порядок волосы – у меня они очень густые, так что я сначала причесываюсь, пудрюсь и надеваю шляпку, и лишь после этого ложусь в ванную, а затем уже одеваюсь. Как считаешь, здорово я придумала?»
Хотя Дрейкотт Дейо и мучился, будучи не в силах окончательно избрать свою позицию по вопросу крещения погружением, и вполне мог бы уловить здесь связь, приходится признать, что никакой связи он не уловил. Разговоры о женских омовениях он считал безнравственными, поэтому и поделился с Бернис некоторыми собственными мыслями относительно погрязшего в грехах современного общества.
Но этот несчастный случай с лихвой компенсировало несколько поразительных успехов. Юный Отис Ормонд мольбами отсрочил свой отъезд на восток страны и по собственному выбору стал повсюду бегать за ней с щенячьей преданностью, к весёлому удивлению своих друзей и к раздражению Дж. Риза Стоддарда, которому он испортил несколько вечерних визитов своими непрерывно бросаемыми на Бернис отвратительно-нежными взорами. Он даже рассказал ей анекдот о деревяшке и гардеробной, чтобы показать, как ужасно все – и он тоже – ошибались, судя Бернис по первому же впечатлению. Бернис рассмеялась, но сердце её при этом слегка замерло.
Самой известной и популярной темой разговоров Бернис стала её будущая короткая стрижка.
– Бернис, так когда ты собираешься в парикмахерскую?
– Послезавтра, может быть, – отвечала она, смеясь. – Ты придешь за меня «поболеть»? Имей в виду, я на тебя очень рассчитываю!
– Приду ли я? Ещё бы! Но что-то ты не торопишься.
Бернис, которая, как ни стыдно в этом признаться, не испытывала ни малейшего стремления к постригу, вновь рассмеялась.
– Потерпи ещё немного! И не заметишь, как время пролетит.
Но наиболее значимым символом её успеха стал припаркованный сутки напролёт напротив дома Харви серый автомобиль самого строгого критика – Уоррена Макинтайра. Поначалу горничная изумлялась, когда он спрашивал Бернис вместо Марджори; однако спустя неделю в разговоре с кухаркой она заявила, что мисс Бернис, похоже, отбила лучшего кавалера мисс Марджори.
И мисс Бернис действительно его отбила! Возможно, всё началось с желания Уоррена заставить Марджори заревновать; возможно, в речах Бернис ему слышались такие знакомые, хотя и изменённые, оттенки речей Марджори; а возможно, это было и то, и другое, да ещё и искреннее увлечение. Как бы там ни было, но в головах городской молодежи уже через неделю утвердилась мысль, что самый верный поклонник вдруг развернулся от Марджори на сто восемьдесят градусов и без всяких колебаний приударил за её гостьей. Самым обсуждаемым вопросом стал: как это воспримет Марджори? Уоррен звонил Бернис по телефону дважды в день, посылал ей записки, их часто видели вместе в его «родстере», где они увлеченно вели бесконечную, напряженную и многозначительную беседу на одну и ту же вечную тему: насколько он сейчас искренен?
Любые поддразнивания вызывали у Марджори лишь смех. Она говорила, что очень рада тому, что Уоррен наконец-то нашёл себе ту, кто ценит его по достоинству. Поэтому молодежь тоже смеялась и думала, что Марджори всё равно – и разговоры на этом закончились.
Однажды вечером, за три дня до отъезда, Бернис ждала в холле Уоррена, с которым они договорились пойти на вечеринку играть в бридж. Настроение у неё было самое радужное, и Бернис оказалась абсолютно не готова к какому-либо столкновению, когда рядом появилась Марджори, тоже собиравшаяся на вечеринку, и стала надевать перед зеркалом шляпку. Марджори нанесла удар холоднокровно и быстро, всего тремя предложениями.
– Ты лучше выброси Уоррена из головы, – спокойным тоном произнесла она.
– Что? – Бернис была поражена.
– Не выставляй себя дурой, воображая, что у вас с Уорреном Макинтайром что-то есть. Плевать он хотел на тебя!
Повисла напряженная тишина. Они посмотрели друг на друга: Марджори – с пренебрежением, отчуждённо; Бернис – пораженная, слегка сердитая, чуть испуганная. Затем перед домом остановились две машины и послышались громкие гудки. Обе охнули, развернулись и бок о бок поспешили на улицу.
Весь вечер за картами Бернис тщетно пыталась обуздать нараставшую тревогу. Она оскорбила саму Марджори – загадочную и непостижимую! С самыми что ни на есть благими и невинными намерениями она украла её собственность! Бернис вдруг осознала свою ужасную вину. Гроза постепенно приближалась, а разразилась она после карт, когда завязался общий непринужденный разговор. Её наступление нечаянно ускорил юный Отис Ормонд.
– Когда возвращаешься в детский сад, Отис? – спросил его кто-то.
– Я? Да в тот же день, когда пострижется Бернис!
– Тогда считай, что твоё образование закончилось, – быстро вставила Марджори. – Она же просто нас обманывает. Я думала, что все это давно уже поняли!
– Так и есть? – спросил Отис, бросив на Бернис укоризненный взгляд.
У Бернис даже уши покраснели, пока она пыталась придумать достойный ответ. Эта лобовая атака парализовала её воображение.
– На свете много лжи, – весело продолжила Марджори. – Думаю, ты уже большой, чтобы об этом знать, Отис.
– Ладно, может и так, – ответил Отис. – Но с какой стати? Ведь с таким языком, как у Бернис…
– Неужели? – зевнула в ответ Марджори. – Ну и что новенького она вам за последнее время сказала?
Кажется, никто ничего не вспомнил. Ведь Бернис, поведя себя легкомысленно с поклонником своей музы, за последнее время и правда не сказала ничего выдающегося.
– Может, это была просто болтовня? – с любопытством спросила Роберта.
Бернис замешкалась. Она почувствовала, что все ждут от неё чего-то остроумного, но неожиданно холодный взгляд кузины совершенно вывел её из строя.
– Не знаю, – попыталась она увильнуть от ответа.
– Соврала! – сказала Марджори. – Признавайся!
Бернис заметила, что Уоррен, бренчавший до этого на укулеле, оторвал взгляд от инструмента и вопросительно посмотрел на неё.
– Ах, я не знаю! – стояла она на своем; её щеки загорелись.
– Соврала! – снова поддразнила её Марджори.
– Колись, Бернис! – встрял Отис. – Скажи, когда стартуем?
Бернис снова обвела взглядом присутствующих – казалось, взгляд Уоррена преследовал её по пятам.
– Мне нравятся короткие стрижки, – торопливо сказала она, словно он её об этом спрашивал, – и я хочу постричься.
– Когда? – задала вопрос Марджори.
– Когда угодно!
– Тогда не стоит откладывать! – намекнула Роберта.
Отис вскочил.
– Здорово! – воскликнул он. – И устроим вечеринку! Ты ведь, кажется, говорила – парикмахерская в гостинице «Севье»?
Миг спустя все уже были на ногах. Сердце Бернис бешено стучало.
– Что? – ахнула она.
Из дверей отчетливо раздался презрительный голос Марджори.
– Не беспокойтесь, она ещё передумает!
– Пойдём, Бернис! – воскликнул Отис, направившись к дверям.
Две пары глаз, Уоррена и Марджори, наблюдали за ней, сомневались в ней, бросали ей вызов. Ещё секунду она сильно колебалась.
– Хорошо, – быстро сказала она. – Не вопрос! Я готова.
Через несколько показавшихся вечностью минут, направляясь по вечерней дороге в центр города и сидя рядом с Уорреном – остальные ехали за ними, в машине Роберты – Бернис почувствовала себя Марией Антуанеттой, которую везут в телеге на гильотину. У неё мелькнула мысль: а почему она не плачет, не кричит, что всё это было ошибкой? Лишь эта мысль удерживала её, чтобы не вцепиться обеими руками в волосы, защищая их от неожиданно ставшего враждебным внешнего мира. Но она не сделала ни того, ни другого. И даже мысль о том, что скажет мама, больше её не пугала. Настало время величайшего испытания её стойкости, и ей предстояло доказать своё право находиться в звездном сонме популярных девушек.
Уоррен уныло молчал, а когда они подъехали к гостинице, остановил машину у края тротуара и кивком предложил Бернис выйти первой. Из машины Роберты прямо к парикмахерской, глядевшей на улицу двумя четко вырисовывавшимися зеркальными стеклами витрин, высыпала веселая толпа.
Бернис стояла на краю тротуара и смотрела на вывеску: «Парикмахерская Севье». Да, точно, вот и гильотина – а вот и палач: старший парикмахер, в белом пиджаке, с сигаретой в зубах, равнодушно облокотившийся на первое кресло. Наверное, он о ней слышал; должно быть, ждал её тут всю неделю, куря одну за другой бесчисленные сигареты и стоя рядом с этим зловещим, слишком часто поминаемым первым креслом. Ей завяжут глаза? Нет; но шею обхватят белой тряпкой, чтобы кровь – какая чушь… волосы, конечно! – не попали на одежду.
– Ну, давай, Бернис, – произнёс в этот момент Уоррен.
Гордо задрав подбородок, она прошла по тротуару, толкнула входную дверь и, не удостоив даже взглядом шумный и буйный ряд зрителей, занявших места на скамейке для ожидающих своей очереди, подошла прямо к старшему парикмахеру.
– Постригите меня коротко!
Старший парикмахер слегка разинул рот и уронил на пол сигарету.
– Чего?
– Я хочу коротко подстричься!
Закончив на этом прелюдию, Бернис уселась на высокое кресло. Полулежавший на соседнем кресле намыленный для бритья мужчина повернулся на бок и изумлённо посмотрел на неё сквозь пену. У одного из парикмахеров дрогнула рука, из-за чего была испорчена ежемесячная стрижка маленького Уилли Шунеманна. Сидевший в самом дальнем кресле мистер О’Рейли что-то пробурчал и с чувством выругался по-ирландски, когда его щеку царапнула бритва. Пара чистильщиков обуви с округлившимися глазами тут же бросилась к её ногам… Нет, Бернис не желала почистить туфли!
Снаружи остановился пешеход и стал глядеть в витрину; к нему присоединилась ещё парочка; тут же рядом с ними возникла дюжина мальчишеских носов, прижавшихся к стеклу витрины; летний бриз доносил обрывки разговоров с улицы.
– Гляди-ка, ну и отрастил паренёк волос!
– С чего это ты решил? Это же бородатая дама, он только что её побрил!
Но Бернис ничего не видела и не слышала. У неё осталось лишь осязание: вот этот мужчина в белом пиджаке вытаскивает у неё из волос один черепаховый гребень, затем другой; его пальцы неуклюже возятся с непривычными шпильками; и эти волосы, её удивительные волосы, сейчас исчезнут, и никогда больше не почувствует она их роскошную пышную тяжесть, никогда больше она не почувствует у себя на спине свисающее шоколадное великолепие. В одно мгновение она чуть было не расплакалась, потеряв самообладание, но затем её взгляд механически сфокусировался на Марджори, скривившей губы в легкой иронической усмешке, словно собираясь сказать:
«Сдавайся и слезай с кресла! Ты попыталась выступить против меня, и я при всех назвала тебя обманщицей. Сама видишь – у тебя нет ни единого шанса!».
И тогда вся ещё оставшаяся у Бернис энергия поднялась волной протеста, и она сжала руки в кулаки под наброшенной на шею белой тряпкой, а взгляд стал таким странным, застывшим, что Марджори его надолго запомнила и даже рассказывала о нём впоследствии.
Через двадцать минут парикмахер развернул её лицом к зеркалу, и она вздрогнула, в полной мере оценив нанесённый ущерб. Волосы от природы у неё были не вьющиеся, и теперь они с обеих сторон обрамляли её внезапно побледневшее лицо двумя гладкими безжизненными монолитами. Она была страшна как смертный грех – она знала, что станет страшна как смертный грех. Простота, словно у Мадонны – вот в чем заключалась основная прелесть её лица. А теперь она исчезла, и она стала выглядеть – ну, ужасно заурядной… не облезлой, конечно, а лишь смешной, словно обитательница Гринвич-Виллидж, забывшая дома очки.
Спустившись на пол с кресла, она попыталась улыбнуться – и ничего не получилось. Она заметила, как две девушки обменялись взглядами; заметила, как губы Марджори искривились в лёгкой усмешке, а Уоррен посмотрел на неё неожиданно холодно.
– Ну что ж, – прервала она неловкую паузу, – как видите, я это сделала!
– Да, ты… Ты это сделала, – подтвердил Уоррен.
– Вам нравится?
Раздалось два или три нерешительных: «Конечно!», затем последовала еще одна неловкая пауза, а затем Марджори со змеиным проворством повернулась к Уоррену и пристально на него посмотрела.
– Не мог бы ты подбросить меня до химчистки? – спросила она. – Мне очень нужно забрать платье до ужина. Роберта поедет сразу домой и подвезет остальных.
Уоррен рассеяно посмотрел в окно. Затем его холодный взгляд на мгновение остановился на Бернис – после чего переместился на Марджори.
– Конечно. Буду рад помочь, – негромко ответил он.
VI
Выйдя к ужину и встретив изумлённый взгляд тётки, Бернис осознала, какую жестокую ловушку ей приготовили.
– Бернис, боже мой!
– Я коротко постриглась, тетя Жозефина.
– Боже мой, дитя мое!
– Вам нравится?
– Бернис! О, господи!
– Кажется, я вас шокировала?
– Нет, но что подумает завтра вечером миссис Дейо? Бернис, нужно было подождать хотя бы до послезавтра – завтра бал у Дейо, надо было подождать хотя бы ради этого.
– Это вышло спонтанно, тетя Жозефина. Но при чем тут миссис Дейо, какая ей разница?
– Дитя моё, – воскликнула миссис Харви, – в докладе «Недостатки современной молодежи», который она прочитала на последнем заседании нашего «Клуба по четвергам», она посвятила коротким стрижкам целых пятнадцать минут. Это излюбленный предмет её ненависти. А ведь бал устраивается в честь тебя и Марджори!
– Мне очень жаль.
– Ах, Бернис, и что скажет твоя мать? Она решит, что это я тебе разрешила!
– Мне очень жаль.
Ужин прошёл в мучениях. Она попробовала второпях исправить положение с помощью щипцов для завивки волос, но лишь обожгла себе палец и сожгла волосы. Она видела, что тетя одновременно и обеспокоена, и опечалена, а дядя всё время приговаривает: «Ох, ну и дела!» оскорблённым и слегка враждебным тоном. Марджори сидела очень тихо, отгородившись легкой, слегка насмешливой, улыбкой.
Ей как-то удалось дотянуть до конца вечера. В гости зашли трое парней; с одним из них исчезла Марджори, а Бернис совершила вялую и безуспешную попытку развлечь двух оставшихся – и в половине одиннадцатого с благодарным вздохом ушла вверх по лестнице в свою комнату. Ну и денек выдался!
Она раздевалась, собираясь ложиться спать, когда открылась дверь и вошла Марджори.
– Бернис, – сказала она, – мне ужасно жаль, что так вышло с балом у Дейо. Даю тебе честное слово – я совершенно о нём позабыла!
– Да, ничего страшного, – сухо сказала Бернис. Она стояла перед зеркалом, медленно водя расческой по остаткам своих волос.
– Завтра съездим с тобой в центр, к самому лучшему парикмахеру, – продолжила Марджори, – и тебя приведут в порядок. Будешь выглядеть великолепно! Я и подумать не могла, что ты пойдешь до конца… Мне действительно очень жаль!
– Ах, да ладно – все нормально!
– Ну, к тому же завтра ты здесь последний день – так что, действительно, ничего страшного.
Затем Бернис вздрогнула: Марджори распустила свои волосы волнами по плечам и стала медленно заплетать их в длинные светлые косы – на ней был кремовый халат, и выглядела она, словно сошедшая с изящного полотна саксонская принцесса. Бернис не могла оторвать взгляда от становившихся всё длиннее кос. Они были тяжелыми, роскошными и двигались под проворными пальцами, словно извивающиеся змеи – а у Бернис остались лишь эти жалкие остатки, щипцы для завивки, да завтрашний вечер под прицелом пристальных глаз. Она представила, как Дж. Риз Стоддард, которому она нравилась, вспомнит о своих критических гарвардских манерах и скажет своей соседке по столу, что Бернис не стоило разрешать так много ходить в кинотеатры; представила, как Дрейкотт Дейо обменяется взглядами с матерью и станет вести себя по отношению к Бернис с подчеркнутой снисходительностью. Хотя, наверное, миссис Дейо уже завтра услышит новость и пришлёт составленную в ледяном тоне записочку с просьбой не утруждать себя появлением у них; все у неё за спиной станут посмеиваться, узнав о том, как Марджори её одурачила, как её шанс блеснуть в обществе был принесён в жертву ревнивой прихоти эгоистки. Она резко присела перед зеркалом, кусая губы.
– Мне нравится, – с усилием произнесла она. – Думаю, что мне идёт!
Марджори улыбнулась.
– Выглядит хорошо. Только, бога ради, не переживай ты так!
– А я и не переживаю.
– Спокойной ночи, Бернис.
Но, как только закрылась дверь, внутри у Бернис как будто что-то щелкнуло. Она энергично вскочила, сцепила руки, а затем быстро и бесшумно подошла к кровати и вытащила из-под неё саквояж. В него она побросала предметы туалета и смену белья. Затем повернулась к большому чемодану и быстро вывалила в него два полных ящика белья и летние платья. Она собиралась бесшумно, но с неумолимой расторопностью, и через три четверти часа большой чемодан был заперт, перетянут ремнями, а на ней самой красовался новенький дорожный костюм, который ей помогла выбрать Марджори.
Сев за стол, она написала миссис Харви короткую записку, в которой кратко описала причины своего отъезда. Запечатала её в конверт, надписала, кому, и оставила сверху на подушке. Бросила взгляд на часы. Поезд отходил в час ночи, и она знала, что такси легко поймать у гостиницы «Мэйборо» – всего два квартала пешком отсюда.
Вдруг она резко вздохнула, а глаза её сверкнули – знаток человеческих душ обнаружил бы слабую связь с тем неподвижным взглядом, который появился у неё в кресле парикмахера, но на этот раз чувство было гораздо сильнее. Для Бернис это было что-то новенькое, и этот взгляд сулил последствия.
Она тайком подошла к комоду, взяла лежавшую на нем вещь и, выключив свет, застыла, пока глаза не привыкли к темноте. Осторожно открыла дверь в комнату Марджори. До неё донеслось тихое и ровное дыхание спящей, ничем не обеспокоенной, совести.
Она подошла к постели, осторожно и спокойно. Действовала она молниеносно. Наклонившись, нашла одну из кос Марджори, нащупала рукой ближайшее к голове место и, придерживая косу так, чтобы она чуть провисала и спящая ничего не почувствовала, сжала ножницы. Отрезанная коса осталась у неё в руке, она затаила дыхание. Марджори что-то пробормотала во сне. Бернис ловко ампутировала другую косу, на мгновение замерла, а затем быстро и безмолвно упорхнула обратно в свою комнату.
Спустившись вниз, она вышла на улицу, осторожно закрыла за собой дверь и, чувствуя, как ни странно, радость и ликование, сошла с крыльца прямо в освещённую луной ночь, размахивая тяжелым саквояжем, словно сумочкой. Лишь спустя минуту быстрой ходьбы она обнаружила, что всё ещё сжимает в левой руке две светлые косы. Она невольно рассмеялась – пришлось покрепче стиснуть зубы, чтобы не расхохотаться во весь голос. Она как раз шла мимо дома Уоррена и, повинуясь внезапно возникшему желанию, поставила на землю багаж и, размахнувшись косами, как лассо, швырнула их на деревянное крыльцо, куда они и упали с глухим стуком. Она опять рассмеялась, уже не сдерживаясь.
– Ха-ха-ха! – закатилась смехом она. – С эгоистки сняли скальп!
И, схватив саквояж, она почти бегом помчалась дальше по залитой лунным светом улице.
Оригинальный текст: Bernice Bobs Her Hair, by F. Scott Fitzgerald.