C. M. Николаева, Д. В. Егоров
Общественные идеалы Ф. С. Фицджеральда
«Когда он говорил о писательстве, его голова, казавшаяся мне полной в большинстве своем нелепых представлений, становилась ясной и твердой, как алмаз. Он был равнодушен к пейзажу, не разбирался в еде, винах или живописи, не воспринимал музыку, за исключением может быть самых примитивных популярных песенок, но во всем, что касалось писательства, он был прирожденным профессионалом. Все, что он говорил об этом, стоило послушать», — что может быть определеннее и ценнее такой характеристики собрата по перу (при некоторой резкости суждений), данной Ф. С. Фицджеральду Джоном Дос Пассосом?!
А что вообще может писатель? Выразить, определить, сотворить силой своего воображения и мастерства иную реальность, воссоздать жизнь окружающих людей, свою личную — внешнюю и внутреннюю, эпоху, ее параметры и перспективы, мироощущение и умонастроение… Бывает, что литература в определенные периоды времени исключительно связана с общественной жизнью и писателю возможно стать своего рода барометром социальных изменений, интеллектуальным и даже нравственным фокусом мыслей и чувств.
Таково было для США время 20-30-х гг. XX века, неравнозначное по накалу общественных страстей в течение двух десятилетий, но в главном представляющее единое целое, так как то, что подспудно зрело в умах в двадцатые годы, выплеснулось наружу в тридцатые. Бесспорно, на менталитет эпохи, на состояние ее литературы огромное влияние оказывали социально-экономические и политические процессы как в США, так и в мире.
Эти годы представили «новое литературное созвездие» Америки (А. Жид), вполне способное по уровню мастерства конкурировать с Европой. Необыкновенно ярким было поколение литераторов, сформировавшееся накануне или в годы первой мировой войны — Д. Дос Пассос, Э. Хемингуэй, У. Фолкнер, Т. Вулф и др. Был среди них и Френсис Скотт Фицджеральд (1896-1940). Далеко не все они были активными участниками общественной жизни. Тематически и особенно эстетически большинство было изначально далеко от социально-политической проблематики (мы не говорим здесь 6 так называемых «пролетарских» писателях), хотя она неумолимо вторгалась в их жизнь. Но практически все они рассуждали тогда о состоянии окружающей действительности, в меру своих сил и творческих задач, своих способностей размышляли о возможностях лучшей жизни для человека в этом мире, все они были патриотами своей страны. Можно вспомнить еще одно высказывание Д. Дос Пассоса о мироощущении молодого поколении после первой мировой войны. Для всех «живых людей», говорил он, в то время любая возможность сделать мир лучше казалась стоящей. Мощный поток жизни, забурливший в послевоенной стране, фактически и создал ту ниву, на которой взросли лучшие всходы литературного творчества.
Возможно, наиболее далеким от всего вне-личностного и неромантического — особенно в начале своей карьеры — был Ф. Фицджеральд, который самыми разноплановыми авторами от М.Каули, Э. Тернбулла и М.Гайсмара до Д.Олдриджа и М.Лернера видится одним из выдающихся американских прозаиков, несмотря на относительно малое творческое наследие и то, что он при жизни был забыт в читательских кругах, работая сценаристом в Голливуде и перебиваясь посредственными рассказами в массовых журналах.
Не время и не место здесь обсуждать мифы и реальности творческой и личной жизни писателя, их соотношение, взаимозависимость и взаимосвязь. Об этом написано достаточно много книг и статей историками литературы как в США, так и в нашей стране — наиболее обстоятельны в этом смысле исследования М. Мендельсона и А.Зверева. По остроумному замечанию одного из известных биографов Фицджеральда А. Мизенера (касающемуся, конечно, прежде всего американских авторов, но сюда можно зачислить и отечественных) для многих исследователей вопрос, как же относиться к нему: как к серьезному писателю, некогда популярному, либо как к популярному писателю, чьи произведения иногда поднимались до уровня серьезной литературы, остается открытым. К слову сказать, большинство до сих пор склоняется к последней точке зрения.
В данном случае интерес представляет следующее: насколько Фицджеральда интересовала современность, что было для него неприемлемым, а что важным в жизни как для человека и писателя, тем, к чему стоило стремиться?
На первый взгляд удивительно, что в его дневниках и письмах, особенно в тридцатые годы, довольно много рассуждений на темы, имевшие тогда общественный резонанс. Именно по личным заметкам и переписке можно проследить кристаллизацию социального видения писателя, в то время как в его романах и рассказах социальное в широком смысле этого слова проскальзывает лишь фрагментарно, отголосками, за исключением лишь сборника «Крушение» (1937 г.). Ведь недаром, вероятно, лучший роман Фицджеральда «Ночь нежна» (1934 г.) был встречен молчанием. Он как бы выпадал из времени.
Безусловно, Фицджеральд дал прежде всего наилучший портрет духовных настроений молодой Америки двадцатых годов, «Века джаза». По его собственному выражению, это был «век чудес, век искусства, век крайностей и век сатиры», а вовсе не политики, у него была «бурная юность и пьяная молодость».
Однако к началу тридцатых годов в не предназначенных для публикации записях, в посланиях друзьям, дочери слышится голос не просто упоенного своей молодостью и успехом романтика, ощущающего безграничные возможности жизни, человека, для которого Нью-Йорк был более прекрасен и вместе с тем более нереален, чем Париж (А.Кэзин), но серьезного и неравнодушного к судьбам страны писателя-профессионала. Фицджеральд глубоко чувствовал — пусть не анализировал категориально — изменения в общественно-политической ситуации и весьма критически оценивал прожитую жизнь, свою и своего поколения в предшествующее десятилетие, тот цинизм, что характеризовал устремления молодежи послевоенных лет, ее отношение к происходящему в верхах власти. Например, типичным было такое отношение: «На троне Соединенных Штатов восседал манекен, лавировавший среди шантажистов совсем как живой…» (это о президенте У. Гардинге, «Мой невозвратный город»).
То, что Фицджеральд был романтиком до конца своих дней, не требует доказательств, вернее доказательством служат десятки страниц его произведений. Также очевиден и его пессимизм, так как в основном все его герои приходят к моральному краху, либо к физической гибели. Он прямо заявлял, что «жизнь есть процесс разрушения…» (1936 г.). М. Каули полагал, что крах жизненных устремлений в романах Фицджеральда есть социальный крах его героев.
М. Гайсмар, в свою очередь, подчеркивал: в повествовании об иллюзиях Джея Гэтсби («Великий Гэтсби») писатель запечатлел историю иллюзий века, так же, как, предположим, рассказ «Алмаз величиной с отель «Риц» представляет собой замечательное иносказание о жизни господствующего класса в Америке. Таким образом, Фицджеральд, с их точки зрения, как бы предчувствовал грядущий крах общественной системы.
Однако в подобных оценках видна некоторая социологизация творчества американского прозаика. Он не в состоянии был с холодным сердцем морализировать по поводу прошлого и настоящего. Напротив, писатель глубоко сожалел об ушедшей молодости, растраченной в погоне за несбыточной мечтой о безграничной свободе и счастье. Осознание иллюзорности надежд пришло у него, с эпохой кризиса 1929 г. Ведь именно тогда пришел конец «безграничной уверенности в себе», пришла к концу «самая дорогостоящая оргия» в истории. Прав был писатель, «карточный домик рухнул» … Но он был, в нем жили его герои, он сам, его друзья и близкие. Поэтому, критикуя прошлое, вернее, свое существование в нем, Фицджеральд констатирует факт призрачности былого существования, но ностальгия не покидает его.
Но это касается умонастроений юности и их позднейшей оценки. Надо иметь в виду, что представления об идеале, о том, каков должен или не должен быть мир, каков должен быть человек и тем более писатель, исходят у литературного кумира 20-х годов из особого отношения к наиболее важным общественным проблемам, занимавшим умы большинства интеллектуалов в годы Великой депрессии.
Следует вновь подчеркнуть, что Фицджеральд никогда не стремился дать всеобъемлющий анализ окружающих реалий — не таков был его характер, другие были жизненные и творческие задачи. При всем том, его весьма занимала как художника и человека проблема богатства и бедности, то есть в конечном счете проблема социальной -справедливости, хотя он ее так не формулировал. Своеобразие взгляда в данном случае особенно ощутимо. Он был человеком сочувствующим и нежестоким, при этом, по свидетельству Э. Тернбулла, писателю очень нравилась мысль Э. По о том, что бедность банальна и противоречит идее Красоты (несколько в ином, психологическом аспекте, созвучно этой мысли убеждение Т. Драйзера, утверждавшего, что бедность разрушительно влияет на человеческий характер). Отсюда весьма сложное отношение Фицджеральда к богатству и богатым. Изначально они для писателя люди другой расы, другой породы, собственно говоря, богатство и сделало их такими. У них больше возможностей, они безусловно более свободны в своих проявлениях, как бы более красивы, хотя, о чем неопровержимо свидетельствуют произведения писателя, вовсе не более счастливы, чем остальные. Таким образом, Фицджеральд относился к богатству не столько, так сказать, социально-экономически, сколько эстетически. Описания внешних форм жизни богачей выполнены с восхищением и даже благоговением, над чем впоследствии можно было лишь иронизировать, с тем оттенком грусти, который был вообще характерен для стиля писателя.
Однако вышесказанное нисколько не отрицает того факта, что к тридцатым годам Фицджеральд настолько заинтересовался проблемой социальной справедливости, что читал даже «Капитал» К. Маркса (надо думать, что-нибудь из первого тома), и проникся логикой этого фундаментального труда. Будучи искренним человеком, он советовал и своей дочери обратиться к К.Марксу в случае возникновения сложных психологических ситуаций и для выработки более твердой жизненной позиции: «Научись относиться к идеям серьезнее. Нельзя их игнорировать, ни обходить тот факт, что в мире происходят строгие процессы… Когда-нибудь, когда ты почувствуешь чрезмерную храбрость, желание всем на свете перечить или когда тебя в колледже обойдут в чем-то стороной, прочти в „Капитале“ страшную главу „Рабочий день“ и увидишь, что тебя всю перевернет — навсегда» (письмо к Скотти от 19 сентября 1938 г.).
Фицджеральд не был универсальным мыслителем, и во многом его увлечение марксизмом носило характер поветрия, захватившего тогда широкие круги американской интеллигенции. Как писал А. Мизенер, в тридцатые «шикарно было быть левым». Легко было сказать: «Я в сущности стал марксистом» (из «Литературных заметок») или же: «Обо мне известно, что я и сам сочувствую левым…» — и это в то время, когда многие считали Фицджеральда уже покойным; вспомним знаменитый эпизод, рассказанный М. Каули в книге «Дом со многими окнами». Тем не менее, «Капитал» Фицджеральд действительно читал, и его эмоциональное восприятие этой книги не снижает значения ее появления в поле зрения писателя, тем более, что это для него самого был период «переоценки ценностей».
Точно также не мог он обойти проблему фашизма, занимавшую всех неравнодушных к судьбам страны людей. Идея диктатуры ему, как творческой личности, была глубоко чужда. Естественно, проблемы фашизма он, так же, как, к примеру, его старший современник С. Льюис или Т. Вулф, воспринимал только в плане противопоставления диктатуры свободе. Никаких сомнений касательно поддержки или отрицания этого явления у него не возникало, будь то фашистская Италия, где у него произошла стычка с карабинерами, или гитлеровская Германия, о событиях в которой он знал понаслышке — по рассказам и прессе.
Фицджеральд однозначно заявлял, что «поверить пустопорожней деятельности Муссолини — все равно, что уверовать в последнюю судорожную конвульсию трупа» (свидетельство Э. Тернбулла). С другой стороны, он не отождествлял фашизм и коммунизм в отличие от многих соотечественников. Собственно говоря,- видимо, он еще меньше был осведомлен о событиях в СССР, чем в Германии. Но в любом случае, коммунизм и деятельность левых в США писатель связывал с представлениями о том, что люди, опирающиеся в своих заявлениях на К.Маркса, не могут быть плохими, бесчестными и делать дурное дело, стремиться к новому угнетению взамен старого. Нацизм же для Фицджеральда был изначально порочным проявлением худших качеств человеческой натуры. «…Мне будет крайне тяжело, — писал он дочери в конце тридцатых годов, — если ты окажешься на стороне нацистов или тех, кто ненавидит красных, в чем бы эта ненависть не проявлялась. Сейчас кое-кто из этих юных радикалок (из студенток колледжа Вассар, где училась дочь), покажутся тебе занудами, но похоже, ты еще доживешь до того, когда они будут занимать высокое положение у нас в стране». Как известно, надеждам писателя не суждено было сбыться, но показательно, что он верил в возможность более справедливой организации общества.
Конечно, четких критериев, что хорошо для общества, а что плохо, у Фицджеральда не было, но ясные представления о том, каким должен быть человек и писатель в обществе, были бесспорно. Проблема гармоничного существования человека в мире, в том числе и социальном, для него — проблема собственной внутренней цельности, приверженности традиционным гуманистическим ценностям, либеральным взглядам, а не организованных общественных преобразований. Фицджеральд понимал соотношение личность-общество в плане приоритета индивидуального. То есть если человек в состоянии противостоять ударам судьбы, исходя из определенных нравственных оснований, то и общество будет лучше. Какие же это основания? Фицджеральд дает ясный ответ: «Труд — единственная добродетель, деньги и красота — коварные союзники, а такие старомодные понятия, как честь, милосердие и смелость — в конце концов самый лучший путеводитель в жизни».
Фицджеральд серьезно относился к роли писателя в обществе и к тем качествам, которыми последний должен обладать. Он с юности мечтал стать литературно знаменитым, а впоследствии с горечью признавался, что ранний успех приводит к недоверию к усилиям воли, и это очень вредит творчеству, требующему упорного труда и самоотдачи. Он свято верил, что счастье творчества — наивысшее счастье в мире, и на этот алтарь можно приносить любые жертвы — известность, налаженную семейную жизнь и пр. Здесь вновь сказывалась переоценка собственного жизненного опыта, того, что было для него главным в юности. Основными задачами творчества Фицджеральд считал постижение всего многообразия, скрытого в человеке, не исключая его дурных сторон.
Вместе с тем, чтобы быть достойным писателем, необходимо быть очень строгим к самому себе. Замечая с юмором, что поскольку писатель создает нечто с помощью воображения, то он, стало быть, один из самых искусных обманщиков в мире, Фицджеральд в период работы над «Последним магнатом» пришел в нравственном отношении к определенным и достойным выводам: «…стремясь быть интеллигентом и человеком чести, я для себя установил два правила: не обманывать себя самого с целью каких-либо личных выгод и, во-вторых, вообще не лгать».
Не всегда удавалось ему выдерживать эту высокую планку: «Не могу сказать о себе, что я безукоризнен…» . Будучи по натуре снисходительным к людским слабостям и недостаткам, писатель был уверен, что для художника важно воспитать в себе спокойное отношение к проявлениям радости и печали, восторга и цинизма, так как повышенный эмоциональный настрой автора приводит к тому, что произведение оказывается лишенным эмоций. Необходимо стать «глубоко задумывающимся художником», строго отбирающим материал для своих произведений, таким, как Г. Флобер, Л. Толстой (письмо к Т. Вулфу, лето 1937 г.). Тогда образы, им созданные, останутся в душах людей, будут влиять на них, чего сам Фицджеральд страстно желал.
Итак, не будучи революционером даже в душе, не вникая в смысл деятельности организованных политических групп и сложность экономических процессов, Фицджеральд как выдающийся мастер -«прирожденный профессионал» — в писательском деле смог уловить через призму собственных переживаний изменения в окружающей действительности, почувствовать переломность эпохи, психологическую сложность, но необходимость восприятия этих изменений людьми такого склада, как он — а ведь он был выразителем умонастроений целой эпохи, безвозвратно ушедшей в прошлое. Более того, он осознал и невозможность для себя полной социализации в соответствии с новыми реалиями, трагичность этого и безвыходность ситуации. Марксизм и социальные проблемы не могли захватить его полностью, это был лишь паллиатив.
Смерть помешала Фицджеральду дописать свой последний роман, смерть избавила его от необходимости дальнейших поисков тех устойчивых оснований, которые придают человеку уверенность в себе, в своем деле, в своем будущем, в будущем окружающего мира. Возможно, она пришла вовремя. Практически, он все сказал, что мог в тех жизненных обстоятельствах, которые определила ему судьба. Будем ему за это благодарны.
Материалы и публикации, использованные авторами:
Вулф Т. Жажда творчества. М., 1989.
Зверев A. M. Американский роман 20-30-х гг. М., 1982.
Каули М. Дом со многими окнами. М., 1979.
Лернер М. Развитие цивилизации в Америке: В 3 т. — Т.2. М., 1992.
Литературная история США: В 3 т. Т.З. М., 1979.
Олдридж Дж. После потерянного поколения. М., 1981.
Тернбулл Э. Френсис Скотт Фицджеральд. М., 1981.
Фицджеральд Ф. С. Собр.соч.: В 3 т. М., 1993.
Фицджеральд Ф. С. Портрет в документах. М., 1984.
Хемингуэй Э. Э. Хемингуэй в воспоминаниях современников. М., 1994.
Alien F. J. Since yesterday. The nineteen-thirties in America. London, 1961.
Cowley M. Dream of the Golden Mountains. N.Y., 1980.
Dos Passos J. The Ground We Stand On. N.Y., 1941.
Dos Passos J. The Best Times. N.Y., 1966.
Fitzgerald F. S. The-Crack-up. London, 1981.
Geismar M. Writers in Crisis. Boston, 1963.
Hoffman F. J. The Modern Novel in America 1900-1950. Chicago, 1951.
Hoffman F. J. The Twenties. American Writing in the Postwar Decade. N.Y., 1965.
Kazin A. Starting Out in the Thirties. Boston-Toronto, 1965.
Kazin A. On American Procession. N.Y., 1984.
Mizener A. The Far Side of Paradize. Boston, 1965.
Опубликовано в издании: История и историография зарубежного мира в лицах. Вып. 3. Самара, 1998.