М. Ландор
Трагедия американского писателя
(Arthur Mizener. The Far Side of Paradise. A Biography of F. Scott Fitzgerald. Vintage Books, N.-Y. 1959, XXVI + 346 pp.)
Cреди романистов, отразивших судьбы «потерянного поколения», американская критика выделяет три имени: Хемингуэй, Дос Пассос, Фитцджеральд. О Скотте Фитцджеральде (1896-1940) пишут не многим меньше, чем о Хемингуэе, и больше, чем о Дос Пассосе. Выходят все новыми изданиями его книги — не только в США, но и в Англии и других странах.
Скотт Фитцджеральд — романтик юности. Юношеская свежесть чувства, нерастраченность душевных ресурсов казались ему едва ли не самым прекрасным в жизни. Хемингуэй, чьим богом было мужество, укорял своего друга: «Ты придаешь чертовски большое значение юности; мне кажется, ты смешал повзросление и постарение». Но именно эта приверженность юности принесла Фитцджеральду такую популярность у молодежи и 20-х и 40-50-х годов.
Оба эти поколения должны были особенно дорожить юностью: на нее пала тень войны. Известный критик М. Гайсмар проницательно заметил о Фитцджеральде: «Это ударение на Пламенной Юности отражало судьбу поколения, чья юность была под угрозой или пожрана пламенем, — поколения, которое, как бы ни изменилось его обличье, мы, кажется, снова встречаем в 40-е годы».
Но Фитцджеральд не только дорожил юностью, он, можно сказать, цеплялся за нее. В этом сказалось его предчувствие: век таланта в Америке укорочен, у мечты нет будущего. С годами это предчувствие Фитцджеральда стало его убеждением, оно отлилось в известный афоризм: «В жизни американца нет второго действия». Жизнь писателя дает лучший комментарий к этим словам.
Мало кому из американских художников пришлось пережить такое жизненное и творческое крушение. И редко кому довелось в полном смысле слова «выстрадать» свою тему: гибель мечты, романтики.
Крушение Скотта Фитцджеральда, — этой теме посвящена книга Артура Мизенера. Она проникнута пессимистической концепцией: судьба писателя кажется критику характерной для «человека Запада», если не для человека вообще. Но обширный материал, приведенный Мизенером, позволяет увидеть, что это не вселенская, а именно американская трагедия.
В свежести материала (частью это документы из архива писателя: его переписка, записи и т. д., частью извлечения из забытых отзывов печати или неопубликованных воспоминаний о Фитцджеральде) и состоит прежде всего ценность книги. Но это не собрание документов, а драматический рассказ. Критик анализирует романы и новеллы Фитцджеральда, стремясь уловить, как менялось его ощущение жизни. Шаг за шагом он прослеживает весь его творческий путь — от раннего успеха к катастрофе.
Центральные главы книги посвящены 20-м годам. Это было время, когда к молодому писателю пришла слава,- роман «По эту сторону рая» (1920) сделал его кумиром «потерянного поколения». Фитцджеральд почти не писал о войне, об окопах; в отличие от Дос Пассоса и Хемингуэя он не увидел фронта: перемирие было заключено раньше, чем его часть успели отправить за океан. Но он едва не первым показал, что с войной пошатнулись старые буржуазные идеалы, иной стала Америка: всесильные миллионеры не могут скрыть страха перед социалистами, молодежь отворачивается от оскверненных святынь. Президент Вильсон посылал американцев «спасать мир для демократии». Один из героев писателя поднимает тост: «За поражение демократии и падение христианства».
По словам современника, Фитцджеральд стал «своего рода королем нашей американской молодежи». Он приветствовал начинающийся «век джаза» (его знаменитое определение 20-х годов) и жил так же, как и его герои: бесшабашно, а порой и экстравагантно, эпатируя обывателей. В книге Мизенера подробно описана эта жизнь: вечеринки, балы, бесконечные проделки и выдумки.
Но то, что было на виду, не было главным; совсем не понимают писателя те, кто видит в нем прежде всего любимца и баловня 20-х годов. Очень хорошо сказал Дж. Б. Пристли: <Его представляли трубачом века джаза, но в действительности он никогда не отождествлял себя с этим веком и был враждебен многим его проявлениям«.
И в первых своих вещах Фитцджеральд выступил как убежденный peaлист. При этом чувство правды было неотделимо у него от чувства морального долга; „Я не лгу себе“, — записал он однажды. Среди своих учителей писатель называл Драйзера; об авторе „Сестры Керри“ он вспомнил в одном из писем дочери: „Сестра Керри“, почти первое, что дал американский реализм, чертовски хороша…» Высшей мерой искусства для Фитцджеральда всю его жизнь оставался Достоевский, прежде всего «Братья Карамазовы».
Писатель, воспитанный на таких образцах, конечно же, не мог быть песнопевцем бесшабашной и — не забудем — состоятельной молодежи, поставившей на место свергнутых богов наслаждение. В книге Мизенера приводится очень характерное признание Фитцджеральда, относящееся к 1921 году: «Мой третий роман, если я его когда-нибудь напишу, наверняка будет мрачен, как смерть… Мне надоела полуинтеллектуальная вялость и изнеженность, в которой я барахтаюсь вместе с моим поколением» (стр. 148).
Еще раньше в известном рассказе «Первое мая» (перевод рассказа помещен в антологии «Американская новелла XX века», М., 1958) писатель показал, что все эти бунтари и богохульники — плоть от плоти буржуазной Америки. Стоило посмотреть на эти оргии, на это лихорадочное веселье глазами бедняка,- и то, что казалось манящим, открывалось как пошлое и низкое. Рассказ заканчивался самоубийством героя, чужого и потерянного среди этой сытости и самодовольства.
Не во всех книгах Фитцджеральда чувствуется такой трезвый взгляд со стороны; роману «Прекрасные и проклятые» (1922), например, его явно не хватает. Но и в этом романе о послевоенном поколении, лирическом, хотя и задуманном как сатира, не случаен горький и иронический конец. В очерке 1937 года «Ранний успех» Фитцджеральд вспоминал, что все истории, приходившие ему в голову во время «процветания» 20-х годов, были «с оттенком бедствия»: он чувствовал, что молодежь живет жизнью «такой же неестественной, как бум», и что жизнь эта чревата катастрофой.
Но расхождение Фитцджеральда и его поколения было вызвано не только тем, что писатель-реалист не был склонен к самообольщению. Говоря о своем таланте, он написал однажды: «…безличное и объективное качество моего таланта…» — и в другой раз: «Таланты, созревающие рано, обычно поэтического рода, каковым был и мой в большой степени…» Обаяние Фитцджеральда — в этом живом «единстве противоположностей»: трезвости и возвышенности, иронии и романтики. И именно как поэт он не мог не чувствовать, что «потерянное поколение» слишком далеко от его мечты.
В самом известном и совершенном произведении писателя — романе «Великий Гэтсби» (1925) — прекрасная мечта решительно отделена от жизни «проклятого» поколения. Эта жизнь рисуется как призрачная и томительно скучная; вот ее ритм: «Надо что-нибудь придумать»,- зевнула мисс Бейкер, садясь за стол, как будто бы ложась в постель«. «Чем нам занять себя сегодня,- воскликнула Дэйзи, — и завтра, и в ближайшие тридцать лет?»
Эта жизнь опустошенных и пресыщенных составляет контрастный фон истории Гэтсби. Герой Фитцджеральда, подобно ему самому, кажется душой «века джаза», но только кажется: душевно он чужд этому веку. Гэтсби — романтик среди низменных охотников за наслаждениями, цельная натура в мире коррупции. Он гибнет, и эта гибель мечтателя заключает приговор испорченному и фарисейскому обществу. О романе Фитцджеральда с восхищением писал Дж. Олдридж в статье «Раздумья о судьбах молодежи на Западе» («Литературная газета», 16 мая 1957 года).
Позднее, в горестные минуты его жизни, 20-е годы представлялись Фитцджеральду счастливой, благословенной порой. Но такими они могли казаться только на расстоянии. Именно в те годы исподволь подготавливалось его крушение.
Мизенер показывает, какова была цена успеха писателя. Иные лучшие его вещи журнал «Сатэрдей Ивнинг Пост» возвращал ему, добавляя, что это «слишком необычно» или «ничего не доказывает». Мизенер замечает: «…его лучшие вещи было трудно продать. Но ужасающе легко было продавать написанные по всем правилам, средние или даже плохие рассказы». Это было постоянное искушение для писателя, и у него не всегда хватало сил противиться ему. Порой, нуждаясь в деньгах, он продавал и те вещи, которых стыдился. И потом, с тяжелым чувством вспоминая массу чепухи, написанной им для «популярных» журналов, он мог сказать о себе: «Первоклассный писатель, так ничего и не создавший, кроме второразрядных книг».
Фитцджеральд остро чувствовал, что безответственность — проклятие его поколения. Незадачливый Энтони (из «Прекрасных и проклятых») сравнивает свою жизнь с тем, как живут идейные люди — бывшие его сотоварищи по Гарварду; среди них преподаватель, которого отставили от университетской должности за пропаганду марксизма. Энтони не может не ощутить своей нравственной неполноценности… Но и Фитцджеральд испытывал то же пренебрежение к общественной жизни, что и его герои. Он разделял характерные представления «века джаза», выразительно очерченные у Мизенера. «В общем, вы думали, что социалисты правы насчет нашего общества, и вас тошнило от усердного лицемерия политиков и профессиональных моралистов, но политика казалась далекой и незначительной и по большей части вполне и безнадежно абсурдной…» (стр. 124). Фитцджеральд всегда оставался далек от левых кругов.
И с этим связано невыносимое ощущение, которое пришло к нему в 30-е годы, будто он очутился в вакууме. Писатель признавался, что с «ностальгией» вспоминал 20-е, «те безумные годы». Начался кризис, поднималась революционная волна. С концом бума рассеялась та беззаботная, «проклятая» молодежь, которая окружала Фитцджеральда. И он почувствовал себя в разладе с временем. В 20-е годы он с иронией писал о тех, кто занят поисками неподвижности, статики «в мире, который почти уже сто лет вовсе не статичен». Но теперь и самому Фитцджеральду было не по себе от бега истории.
К этому ощущению потерянности и разлада со временем прибавились и личные беды. Жена писателя заболела шизофренией; он все больше пил и меньше писал. Хемингуэй пытался вернуть его к работе: «Мы писатели! и все, что нам нужно делать, это писать». Хемингуэй склонен был порой объяснять все несчастья Фитцджеральда недостатком личной дисциплины; и в 1949 году в письме к Артуру Мизенеру, начав с того, что «Я очень любил Скотта», он повторяет это объяснение: «У него была очень крутая траектория, и он походил на управляемый снаряд, которым никто не управляет». Но беда Фитцджеральда была не только в этом.
В 1934 году он публикует свой неровный, несобранный и притом едва ли не сильнейший роман «Ночь нежна» — историю гибели романтика. Критика до сих пор рассматривает этот роман как своего рода загадку. Что погубило Дика Дайвера — талантливого психиатра? Он женится по любви на своей пациентке, дочери чикагского миллионера; в конце романа Николь выздоравливает, а Дик терпит крушение. Почему?
Мизенер стремится ответить на этот вопрос. Он упоминает о том, что деньги Николь подействовали на Дика развращающе, заставили его забросить практику; говорит и о привычном беспорядке всего общества (в романе описаны состоятельные американцы, ведущие рассеянную жизнь на юге Франции). Но не это, полагает исследователь, предопределило его поражение: «В действительности губит Дика эмоциональное банкротство» (стр. 266). Так Фитцджеральд называл потерю вкуса к жизни, ощущение исчерпанности жизненных сил. Но разве «эмоциональное банкротство» наступает беспричинно?
В том-то и проницательность писателя, что он связывает крушение своего героя, теряющего вкус к жизни и творчеству, с губительным влиянием буржуазного образа жизни. В наброске к роману, который Мизенер приводит в приложении, очень точно сказано о Дике: «Богатое семейство использовало его и отшвырнуло прочь».
В 1936 году писатель публикует серию очерков в журнале «Эсквайр» под общим заглавием «Крушение». В них он рассказал о своем «эмоциональном банкротстве». Это горькая исповедь, документ о гибели поэта.
И на этот раз сам Фитцджеральд помогает нам понять причину того, что с ним случилось. Он рассказывает, что внезапный успех его первого романа заставил его презирать шальные деньги: вчерашний нищий стал богачом, только деньги позволили ему жениться на любимой девушке. Фитцджеральд, по его словам, навсегда сохранил «недоверие и враждебность к праздному классу»; он пояснял: это «не убеждение революционера, а затаенная ненависть крестьянина».
Но, презирая богачей, он, подобно крестьянину-бедняку, стремился стать вровень с ними; его жизненный идеал был облагороженным идеалом буржуа. Шестнадцать лет, признается он в 1936 году, я жил, «не доверяя богатым, но работая ради денег, чтобы и мне была доступна их подвижность и та грация, которую некоторые из них вносили в свою жизнь». Крушение Фитцджеральда и было крушением этого идеала.
Смысл трагедии писателя станет яснее, если сравнить известную новеллу Хемингуэя «Снега Килиманджаро» с романом «Ночь нежна». Сравнение напрашивается уже потому, что в новелле есть ироническое упоминание о Фитцджеральде, написавшем как-то: «Богатые не похожи на нас с вами». Фитцджеральд обиделся на это упоминание, и Хемингуэй снял его, перепечатывая новеллу в сборнике. Но «бедняга Скотт Фитцджеральд» вспомнился ему не случайно.
Подобно своему другу, Хемингуэй провел немало времени в стане богатых. И «Снега Килиманджаро» — прощание с этим станом, приговор ему: «Богатые — скучный народ…» Писатель Гарри, герой новеллы, вспоминает парижских рабочих — потомков коммунаров, а в жизни Хемингуэя после этой новеллы была Испания. «Ночь нежна» — тоже приговор богачам. «Все вы такие скучные» — вот прощальные слова Дика. Но ни он, ни Фитцджеральд не видят спасения от постылой буржуазности.
Правда, писатель увидел в чуждых ему революционерах людей высокой общественной цели. И в письмах к дочери он порой сближает этих людей с самым дорогим для него; «Десять дней, которые потрясли мир» называются рядом с «Братьями Карамазовыми», поэзия ассоциируется с марксизмом: «Поэзия, если она не горит в твоей душе — подобно музыке в душе музыканта или марксизму в душе коммуниста — ничего не стоит…» Но раздумья о коммунизме мало что изменили в безнадежном взгляде Фитцджеральда на мир. До самой смерти он не расставался с мыслями о крушении.
«Крушение» — исповедь, полная глубокого социального смысла. Не удивительно, что были попытки смягчить или отвести удар, нанесенный писателем.
Видный критик Л. Триллинг хвалил Фитцджеральда за скромность, за то, что его не соблазнила мода 30-х годов — критиковать буржуазное общество или, как он говорит,»складывать всевозможные личные неурядицы у двери «социального порядка». Писатель чувствовал, что «это его судьба»…
Другой видный критик — А. Кейзин, напротив, подчеркивал социальный смысл исповеди Фитцджеральда («Скотт Фитцджеральд. Американская исповедь» — называется его статья). В «Крушении» критик увидел восстание против норм буржуазного мира. И он постарался скомпрометировать это восстание, обнажая его безрассудство и выдавая за главный его мотив «бегство от разума». О том, что в крушении Фитцджеральда отразился закон американской жизни, Кейзин умалчивает, так же как и Триллинг.
А сам писатель — и это подтверждает книга Мизенера — не раз говорил об этом. Он слишком хорошо знал, что его судьба — не только его судьба, она типична для Америки. Фитцджеральд с большой драматической силой рассказал о дне, когда его отец лишился работы: «Он ушел утром сравнительно молодым человеком, сильным, уверенным в себе. Он вернулся вечером совершенно разбитым… Неудачи преследовали его всю жизнь». Один из корреспондентов задал писателю вопрос о его поколении, он ответил: «Некоторые стали маклерами и выбросились из окон. Другие стали банкирами и застрелились… А некоторые стали удачливыми авторами». Его лицо передернулось. «Удачливыми авторами!» — крикнул он. «О боже, удачливыми авторами!» (стр. 268-269, 290).
Последние годы Фитцджеральда связаны с Голливудом. У него были надежды поправить свое материальное положение, работая сценаристом; Голливуд манил издалека блеском и романтикой. Правда, у писателя были, наверное, не очень приятные воспоминания о фильме по «Великому Гэтсби», во всяком случае один из рецензентов заметил о фильме: это «крепкая, грубая и чувствительная стряпня, которая придется не по вкусу мистеру Фитцджеральду, но понравится большинству завсегдатаев кино». В Голливуде на автора «Гэтсби» смотрели почти как на выходца с того света; молодой сценарист Бадд Шульберг простодушно заметил: «Я думал, что он умер». Он и умер через несколько лет, и терзания, которые ему доставила жизнь сценариста-наемника, несомненно, ускорили это.
В 1941 году друг Фитцджеральда Эдмунд Уилсон посмертно издал его неоконченный роман «Последний воротила». Роман показывает трагический тупик, в котором оказался писатель в последние годы, и его напряженные поиски выхода. Фитцджеральд хотел написать роман, в центре которого, как в «Гэтсби», должен был быть цельный характер; это «не история распада»,- предупреждал он. По мысли Фитцджеральда, герой его романа, талантливый продюсер, сочетает хватку организатора с неподдельным демократизмом; «Это труженик»,- сказано в одном наброске. Писатель представлял себе Мунро Стара продюсером старого, патриархального образца; в Голливуде, где торжествует коррупция, где назревают классовые конфликты, ему делать нечего. «Последний воротила» старого образца обречен, он гибнет. Но гибнет не как Гэтсби, сохранивший среди дельцов и жуиров мечту своей юности. Против своих прожженных врагов Стар применяет их ржавое оружие. Последний роман, задуманный писателем, должен был стать едва ли не самым трагическим его произведением.
А. Мизенер заключает свою книгу выразительным сопоставлением. 1940 год: книги Фитцджеральда не переиздаются; газеты молчат о нем, разве что «Голливуд Рипортер» изредка упомянет его имя. 1950 год: книги писателя издаются больше, чем при его жизни; его репутация неколебима. В этом заключалась, по словам исследователя, «последняя насмешка» судьбы: «Он умер, думая, что потерпел поражение. Но мы-то теперь знаем лучше…»
Да, мы знаем лучше и ставим некоторые страницы его поздних книг — «Последний воротила» и «Ночь нежна» — выше всего, что он создал раньше. Но едва ли писатель ошибся: оба эти романа полны горечи, они говорят о поражении. В бессонные ночи Фитцджеральда преследовала мысль о впустую растраченных силах; он говорит о своем таланте в прошедшем времени: «Мой талант был…» И в предсмертном афоризме он подвел горький итог всему, что увидел и испытал: «В жизни американца нет второго действия».
Опубликовано в издании: журнал Вопросы литературы, 1960, № 10. Москва — 2007.