Уолтер Аллен
Литература США в 20-е годы: [Ф. Скотт Фицджеральд]
Относительная скудость американской прозы в начале XX века труднообъяснима, учитывая, в частности, тот факт, что примерно к 1912 году в США наметился «поэтический ренессанс», связанный с именами Сэндберга, Мастерса, Робинсона, Вэйчела Линдзи, а несколько позднее — Паунда, Элиота, Конрада Эйкена, Уоллеса Стивенса, не говоря уже о Роберте Фросте, который шел своим, несколько особым путем.
В других сферах искусства, и в особенности в живописи, также царило оживление, чему, однако, находилось не так уж много соответствий в жанре романа. Но вот вернулась с войны литературная молодежь (хотя подчас «войной» и именовалось пребывание в тылах армии за много миль от полей сражений во Фландрии).
Для Соединенных Штатов еще в большей степени, чем для Англии, конец войны означал рубеж истории. В области романа это в первую очередь относится к Фрэнсису Скотту Фицджеральду, жизнь и творчество которого стали, казалось, олицетворением «века джаза», того «десятилетия», по его собственным словам, «которое, не желая умереть естественной, мирной смертью в постели, устроило из своей агонии грандиозный спектакль в октябре 1929 года».
Фицджеральд был родом со Среднего Запада, он родился в 1896 году в Сент-Поле (штат Миннесота). «По эту сторону рая», его первый роман, был начат в Принстоне и по выходе в свет получил широкую известность. Затем последовали сборник рассказов «Девчушки и философы», второй роман, «Прелестные и проклятые», и еще один сборник новелл — «Рассказы джазового века». «Великий Гэтсби» был напечатан в 1925 году, а «Грустные молодые люди» — годом позже. А затем «век джаза» склонился к закату, а вместе с ним, так казалось многим, и писательская карьера Фицджеральда. Большая часть из того, что им было написано в 30-е годы (исключая несколько чисто коммерческих рассказов), походило на самонекролог. Будучи ранее символом «века джаза», Фицджеральд стал теперь символом последовавшего за ним краха. Он умер в 1940 году в возрасте 44 лет, и последние десять лет его короткой жизни были окутаны непроницаемым мраком отчаяния.
«По эту сторону рая» был написан еще совсем юношей, и это очень заметно. Тем не менее роман легко читается. «Мир для меня — все равно что устричная раковина», — гласит эпиграф, взятый Дизраэли к своему роману «Вивьен Грей». И у Фицджеральда мы тоже сталкиваемся не столько с фактами внешней реальности, сколько с отображением переживаний автора. Перед нами юношеские мечтания, наивные и трогательные в своей чрезвычайной серьезности. Иными словами, это произведение принадлежит молодому человеку, который влюблен в литературу и до сих пор не способен видеть разницу между нею и жизнью.
Тем не менее в романе Фицджеральда отчетливо различима та же самая новая интонация, принадлежащая послевоенному поколению, что возникает и в книге Ричарда Хьюза «Лисица на чердаке»: «Как же так случилось, что пропасть легла между нами и теми, кто был прежде нас, кто кажется нам теперь пришельцами с другой планеты?» Бродя среди башен и шпилей ночного Принстона, Эмори Блейн, герой Фицджеральда, размышляет:
«Так вот оно, это новое поколение, которое выкрикивает давние лозунги и повторяет старые догматы, пытаясь стряхнуть с себя былую мечтательность; поколение, обреченное на грязную, суетную жизнь, подстегиваемую любовью и гордостью… поколение людей, страшащихся бедности и чтущих богатство, людей, которые удостоверились в том, что война окончилась, вера поколебалась, а бог умер…»
Для понимания сути романтизма Фицджеральда, родившегося на Среднем Западе, трудно переоценить воздействие той среды, в которой он воспитывался. В аристократическом Принстоне и позже Фицджеральд был «посторонним», человеком, способным окинуть трезвым, скептическим взглядом предметы, вызывающие у него одновременно и восторг и отвращение Богатство и богачи всегда притягивали к себе взоры Фицджеральда: он и возмущался ими, и тянулся к ним. Богачи — конченые люди, и они способны погубить каждого, кто посмеет приблизиться к ним; деньги — коварная приманка, на которую могут польститься неискушенные, невинные души.
Пытаясь воплотить подобные соображения в художественную форму, Фицджеральд достиг гораздо большего. «Великий Гэтсби» не только вобрал в себя (причем с исключительной экономией изобразительных средств) «век джаза», но и включил эту эпоху в общий курс американской истории. Эта книга, по словам Ника Каррауэя, от лица которого ведется повествование, «в сущности, повесть о Западе — ведь и Том, и Гэтсби, и Дэзи, и Джордан, и я, — мы с Запада, и, быть может, всем нам одинаково недоставало чего-то, без чего трудно освоиться на Востоке».
Для выходцев из Чикаго, Луисвилла и Миннесоты Нью-Йорк в то время означал то же самое, что Европа для жителей Новой Англии в произведениях Генри Джеймса. В центре романа Фицджеральда — фигура легендарного Джея Гэтсби, человека бог весть откуда (а точнее — из Миннесоты), который блуждающим взглядам его гостей представляется то бывшим студентом Оксфорда, то немецким шпионом, то кузеном Гинденбурга, а то просто-напросто обыкновенным убийцей и бутлегером.
Великолепно передан Фицджеральдом пейзаж нью-йоркских пригородов на Лонг-Айленде, Ист-Эгга и Уэст-Эгга, «Долина Шлака» на полпути между Уэст-Эггом и Нью-Йорком и озирающие ее с рекламного щита глаза доктора Т. Дж. Эклберга. «Глаза доктора Эклберга, голубые и огромные — их радужная оболочка имеет метр в ширину. Они смотрят на вас не с человеческого лица, а просто сквозь гигантские очки в желтой оправе, сидящие на несуществующем носу». «Долина Шлака» — это долина запустения, место, на которое ложится тень смерти. Здесь встретила смерть любовница Тома Бьюкенена, бросившаяся наперерез автомобилю, в котором по иронии судьбы сидел вовсе не Том, а его жена Дэзи и Джей Гэтсби. И вот когда неутешный вдовец с помутившимся рассудком, который только сейчас убедился в неверности жены, поверяет свое горе соседу, на сцене вновь появляются глаза доктора Эклберга.
« — Я поговорил с ней, — зашептал он после долгого молчания, — сказал ей, что меня она может обмануть, но господа бога не обманет. Я подвел ее к окошку. — Он с трудом поднялся и, подойдя к окну, приник к стеклу лбом. — Подвел и говорю: господь, он все знает, все твои дела. Меня ты можешь обмануть, но господа бога не обманешь.
И тут Михаэлис, став рядом, заметил, куда он смотрит, и вздрогнул — он смотрел прямо в огромные блеклые глаза доктора Т. Дж. Эклберга, только что выплывшие из редеющей мглы».
Неожиданно возникает впечатление, что действие романа разыгрывается sub specie aeternitatis. Глаза доктора Эклберга становятся символом этических принципов Фицджеральда.
С неподражаемым чувством юмора вскрывает Фицджеральд причины шумного успеха Джея Гэтсби в обществе. Список гостей, съезжавшихся на празднества в доме Гэтсби, занимает в книге почти три страницы; их имена разве лишь чуточку неправдоподобны, но зато это компенсируется обязательными ссылками на подробности их биографий.
«Из театрального мира бывали Гас Уэйз, и Горэйс О’Донаван, и Лестер Майер, и Джордж Даквид, и Фрэнсис Булл. Кроме них, приезжали из Нью-Йорка Кромы и Бэкхиссоны, и Денникеры, и Рассел Бетти, и Корриганы, и Келлехеры, и Дьюары, и Скелли, и С.-В. Велчер, и Смерки, и молодые Квинны (они тогда еще не были в разводе), и Генри Л. Пальметто, который потом бросился под поезд метро на станции «Таймс-Сквер».
Хотя репутация Гэтсби в высшем обществе крайне неустойчива, это его нимало не заботит. Весьма сомнительным способом добившись богатства, он становится своего рода Тримальхионом Лонг-Айленда. Цель всех его действий — добиться встречи с живущей на другой стороне залива Дэзи Бьюкенен, в которую он был влюблен еще до ее замужества, пять лет тому назад.
Джей Гэтсби познакомился с Дэзи лишь благодаря «невероятной игре случая».»В мирное время эта встреча никогда не состоялась бы, но тогда, в Луисвилле, он был молодым офицером и, стало быть, на время — джентльменом. Дэзи «была первой „девушкой из общества“ на его пути… и Гэтсби с ошеломительной ясностью постигал тайну юности в плену и под охраной богатства, вдыхая свежий запах одежды, которой было так много, — а под ней была Дэзи, вся светлая, как серебро, благополучная и гордая, бесконечно далекая от изнурительной борьбы бедняков».
Гэтсби идет на войну, храбро сражается, получает повышение по службе и боевые ордена. На короткое время он даже попадает в Оксфордский университет. Но Дэзи уже устала ждать и выходит замуж за Тома Бьюкенена, богатого, со спортивной выправкой выпускника Йеля, в котором Фицджеральд как бы уже разглядел потенциального фашиста. Гэтсби начинает длительную «осаду» Дэзи, хотя, может быть, это слово и не вполне подходяще для обозначения его поистине рыцарской ей преданности. Благодаря содействию Каррауэя Гэтсби вновь встречается с Дэзи.
« — Вы слишком многого от нее хотите, — рискнул я заметить. — Нельзя вернуть прошлое.
— Нельзя вернуть прошлое?! — недоверчиво воскликнул он. — Почему нельзя? Можно!
Он тревожно оглянулся по сторонам, как будто прошлое пряталось где-то здесь, в тени его дома, и, чтобы его вернуть, достаточно было протянуть руку».
Нелепые, фантастические мечты Гэтсби обрываются не менее абсурдным образом: он гибнет от руки Уилсона, мужа любовницы Тома Бьюкенена. Но Гэтсби оставил по себе добрую память в отличие от четы Бьюкененов, о которых рассказчик Ник Каррауэй отзывается следующим образом:
«Они были беспечными существами, Том и Дэзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз, предоставляя другим убирать за ними…»
Образ Гэтсби, поданный в книге через восприятие Ника Каррауэя, — большая удача писателя. Каррауэй не сразу поддается обаянию своего нового знакомого: в его отношении к Гэтсби одновременно уживаются и скептицизм, и симпатия. Вот размышления Каррауэя, проясняющие философский смысл всего романа:
«Джеймс Гетц — таково было его настоящее или, во всяком случае, законное имя. Он его изменил, когда ему было семнадцать лет… Вероятно, это имя не вдруг пришло ему в голову, а было придумано задолго до того. Его родители были простые фермеры, которых вечно преследовала неудача, — в мечтах он никогда не признавал их своими родителями. В сущности, Джей Гэтсби из Уэст-Эгга, Лонг-Айленд, вырос из его раннего, идеального представления о себе. Он был сыном божьим — если эти слова вообще что-нибудь означают, то они означают именно это, — и должен был исполнить предначертания Отца своего, служа вездесущей, вульгарной и мишурной красоте. Вот он и выдумал себе Джея Гэтсби в полном соответствии со вкусами и понятиями семнадцатилетнего мальчишки и остался верен этой выдумке до самого конца».
Смысл этого отрывка достаточно прозрачен: Фицджеральду не по душе вульгарность и мальчишество Гэтсби. Но не менее важную роль играет и его замечание о том, что, в сущности, «…Гэтсби… вырос из его раннего, идеального (платоновского) представления о себе». По словам Лайонела Триллинга, «стоящий на перепутье между жаждой власти и преданностью мечте, Гэтсби олицетворяет собой всю Америку». «Мы — единственная нация, которая гордится безрассудством, гордится своей Американской Мечтой…» Бесспорно то, что Фицджеральд хотел снова привлечь наше внимание к этой черте национального характера, который вырос из собственного «идеального представления о самом себе». И в заключающих роман страницах мы отчетливо ощущаем это намерение его автора. То, что вначале казалось лишь окрашенным в романтические тона исследованием быта и нравов определенного исторического периода, становится в итоге квинтэссенцией духа «американизма», а сам Джей Гэтсби — олицетворением «двадцатых годов» в истории Соединенных Штатов.
Если в конечном счете «Великий Гэтсби» — это роман о своеобразии судьбы Америки, то «Ночь нежна» (1934) — книга о самом Скотте Фицджеральде. Быть может, это противопоставление слишком заострено, но нельзя отрицать, что «Ночь нежна» принадлежит к числу тех любопытных книг, которые, не являясь шедеврами, особенно много говорят нам о личности их автора, о подробностях его жизни. Вместе с тем «Ночь нежна» отнюдь не автобиография в строгом смысле слова. В романе идет речь о банкротстве духа и разума, подобном тому, что пережил сам Фицджеральд. Несмотря на сложную композицию книги, фабула ее очень проста. Молодой психиатр Дик Дайвер приезжает в 1917 году в Цюрих для того, чтобы продолжить там свои занятия. В числе его пациентов — Николь Уоррен, девушка из очень богатой американской семьи, страдающая шизофренией на почве кровесмесительной связи с отцом. Меняя объект своих вожделений, Николь влюбляется в Дайвера, который женится на ней, смущенный и тронутый ее беззащитностью. Болезнь Николь связывает Дика по рукам и ногам, припадки безумия снова и снова овладевают ею. В свою очередь привычный для Николь роскошный образ жизни становится для Дайвера неодолимым соблазном. Он забрасывает свои научные исследования, всецело поглощенный светскими развлечениями, к которым тянется, по собственному выражению, «всем сердцем». Пока Николь больна, она находится в зависимости от Дика, но после ее выздоровления слабость героя романа сменяется его окончательной деградацией. Дик слишком много пьет, его отказываются принимать в обществе. После бракоразводного процесса Дайвер возвращается в Америку с надеждой заняться врачебной практикой в одном из городков штата Нью-Йорк. Но, как следует из лаконичных ремарок, заключающих книгу, его мечтам не суждено было
«Ночь нежна», со всем своим исключительным Драматизмом и красноречивой поэтичностью, служит как бы развернутой иллюстрацией к размышлениям Фицджеральда, включенным им еще в 1926 году в новеллу «Богатый юноша»:
«Вот что я думаю об очень богатых людях. Они не похожи на нас с вами. Они с малых лет наслаждаются достатком и покоем, и их натура быстро меняется. Там, где мы проявляем твердость, они вялы и нерешительны; там, где мы полны веры, они поражают нас цинизмом, который очень трудно понять, если вы не росли в их среде. В глубине души они считают себя выше нас, потому что нам суждено всю жизнь искать защиты от судьбы, пытаясь хоть чем-нибудь возместить страдания, проистекающие от бедности».
Фицджеральд скончался, не успев завершить роман «Последний магнат». Хотя рукопись объемом около 60 тысяч слов осталась неотредактированной автором, можно утверждать, что, работая над ней, Фицджеральд ощущал несомненный прилив творческих сил. Несмотря на тяжелые личные потрясения, писатель не проникся горечью, напротив, его понимание человеческой натуры стало еще более глубоким и многомерным. «Последний магнат», бесспорно, фрагментарен, но тем не менее это лучший из когда-либо написанных романов о Голливуде.
Главное достижение Фицджеральда в «Последнем магнате» — создание образа центрального героя, знаменитого кинопромышленника Монро Стара. Хотя у Стара и имелся реальный прототип — Ирвинг Тальберг, писатель в значительной мере (как свидетельствует в романе «Расколдованные» Бадд Шульберг, а также Артур Майзенер, биограф Фицджеральда) списывал своего героя с самого себя. Как и Фицджеральд в последние годы жизни, Стар — тяжело больной, разочарованный человек, в котором, однако, еще не угас творческий порыв. Подлинно трагическая фигура, Стар воплощает в себе характер художника-одиночки в столкновении с не поддающимися никакому контролю экономическими и социальными факторами. Глубокий, объективный самоанализ Фицджеральда в этом романе перекликается с содержанием статей, писем и выдержек из его дневника, впервые опубликованных в сборнике под названием «Крах» (1945).
Аллен, Уолтер. Традиция и мечта: критический обзор английской и американской прозы с 20-х годов до сегодняшнего дня. М, 1970.
Оригинальный текст: Tradition and Dream, by Walter Allen (1965).