Ф. Скотт Фицджеральд
Как прожить год практически даром
— Итак, — с радостным предвкушением произнес я, — что получилось за месяц?
— Две тысячи триста двадцать долларов и восемьдесят два цента!
Это был пятый из пяти долгих месяцев, которые мы потратили на то, чтобы всеми известными нам способами и ухищрениями сделать сумму наших расходов стабильно меньше суммы наших доходов. Мы добились успеха в покупке меньшего количества одежды, еды, уменьшили траты на жизненный комфорт; фактически мы добились успеха во всем — кроме экономии денег.
— Может, признаем поражение? — уныло сказала жена. — Смотри, вот еще один счет; я его даже не открывала.
— Но это не счет! На конверте французская марка!
Это было письмо. Я начал читать его вслух, а когда закончил, мы обменялись неистово-выжидательными взглядами.
«Не понимаю, почему сюда не едут все? — говорилось в письме. — Я вам пишу из небольшой французской таверны, где только что пообедал, как король, и даже с шампанским, и все обошлось в смешную сумму шестьдесят один цент! Жить тут можно раз в десять дешевле. Я сейчас сижу и вижу покрытые туманом вершины Альп, вздымающиеся прямо там, где кончается город, который был стар уже тогда, когда родился Александр Македонский…»
К тому моменту, когда мы перечитали письмо в третий раз, мы ехали в своей машине в Нью-Йорк. И когда через полчаса влетели в офис пароходной компании, второпях опрокинув мешавшееся на дороге «шведское» бюро и налетев на мальчишку-секретаря, вынужденного прижаться к стене, агент уставился на нас с легким удивлением.
На Ривьеру, экономить!
— Ничего не говорите! — произнес он. — Вы за сегодняшнее утро уже двенадцатые, я все уже знаю. Только что получили письмо от друга из Европы, в котором он рассказывает, как там все дешево, и желаете немедленно отплыть. Сколько вас?
— Мы и плюс один ребенок! — затаив дыхание, ответили мы.
— Хорошо! — воскликнул он, разбросав веером колоду карт у себя на столе. — Карты пророчат, что впереди у вас дорога дальняя и нежданная, и вижу я в будущем какую-то болезнь, и вижу встречу с множеством смуглых людей, и мужчин, и женщин, но добра они вам не желают…
Мы, поднатужившись, вышвырнули его из окна, но откуда-то с высоты — примерно от шестнадцатого этажа и вниз до тротуара — до нас донесся его голос:
— А отплывете вы через неделю!
В нынешние времена, когда семейство отбывает экономить за границу, никто не собирается на выставку в Уэмбли[1] или на Олимпийские игры; Лондон и Париж никто вообще не рассматривает как вариант. Все спешат на Ривьеру, расположенную на южном побережье Франции и являющуюся, по слухам, самым дешевым и самым красивым местом в мире. Кроме того, мы собрались на Ривьеру вне «сезона» — а это почти то же самое, что отправиться в Пальм-Бич в июле.
Когда в конце весны на Ривьере заканчивается «сезон», все богатые англичане и американцы переезжают в Довиль и Трувиль[2], и все игорные дома, модные лавки, ювелирные магазины и «форточники» закрывают свои заведения и следуют за своей добычей на север. Цены тут же падают. Аборигены Ривьеры, кое-как протянувшие на рисе с рыбой всю зиму, вылезают из своих пещер, берут по бутылочке местного красного вина и получают возможность немножко поплескаться в своем собственном лазурном море.
Для двух «закодированных» транжир Ривьера летом — именно то, что надо. Так что мы передали наш дом в руки шестерых агентов по недвижимости и отплыли на пароходе во Францию под оглушительные аплодисменты толпы друзей на пирсе — оба бешено махали нам вслед, пока не скрылись из виду.
Мы чувствовали, что нам удалось сбежать от расточительности и шума, и от всех безумных крайностей, в которых мы прожили пять лихорадочных лет, от преследовавших нас торгашей, от изводившей нас няньки, и от парочки, что вела наше хозяйство, чересчур хорошо нас изучив. Мы плыли в Старый Свет, где наше существование обретет новый ритм, и были искренне убеждены, что навсегда оставили позади все старые привычки и обычаи — и с собой у нас был капитал, чуть больше семи тысяч долларов.
Через неделю нас разбудил солнечный свет из высокого французского окна. С улицы доносились высокие, четкие гудки незнакомых автомобилей, и мы вспомнили, что мы в Париже.
Ребенок уже сидел в кроватке, дергая за звонки, которыми вызывались различные гостиничные «функсьоньер», как бы решительно намереваясь начать новый день немедленно. Этот день, действительно, принадлежал именно ей, поскольку в Париже мы остановились исключительно для того, чтобы подобрать ей няньку.
— Энтре! — хором выкрикнули мы, услышав стук в дверь.
Гувернантка, которую мы не наняли
Дверь открылась, и в номер вошел симпатичный официант, а дочь прекратила изучать азы местного колокольного звона и окинула его неприязненным взглядом.
— Там мадемуазель которая ждала на улице, — произнес он.
— Говорите по-французски, — строго сказал я. — Мы все тут французы.
Он некоторое время говорил по-французски.
— Ладно, — перебил я спустя некоторое время. — А теперь повторите медленно и по-английски, я вас не совсем понял…
— Его зовут Энтре! — пытаясь быть полезной, заметила дочь.
— Ну, может и так, — рассердился я, — но его французский поразительно плох!
Наконец, мы выяснили, что за дверью ожидает английская гувернантка, откликнувшаяся на наше объявление в газете.
— Скажите ей, пусть войдет!
После паузы в комнату вошла высокая анемичная личность в шляпке с Рю-де-ля-Пе[3], и мы постарались принять исполненный достоинства вид — ну, насколько это возможно, сидя в постели.
— Вы американцы? — спросила она, осторожно усевшись с презрительной гримасой.
— Да.
— Я правильно поняла, что вам нужна нянька? Это и есть ребенок?
— Да, мэм!
Мы решили, что перед нами некая высокородная леди из английского королевского дома, временно оказавшаяся в стесненных обстоятельствах.
— У меня огромный опыт, — произнесла она, приблизившись к ребенку и безуспешно пытаясь взять её за руку. — Я практически дипломированная медицинская сестра. Происхождение мое аристократическое, я никогда не жалуюсь!
— Жалуетесь на что? — спросила жена.
Кандидатка неопределенно махнула рукой.
— Ну, на еду, например.
— Слушайте, — с подозрением спросил я, — прежде чем мы продолжим беседу, позвольте спросить, какое жалованье вы обычно получаете?
— Только для вас… — чуть замялась она. — Сто долларов в месяц!
— Ах! Но ведь вам не придется готовить, — уверили мы её, — надо только заботиться об одной-единственной девочке!
Она встала и с великолепным презрением поправила свое боа из перьев.
— Вам лучше нанять француженку, — произнесла она, — раз уж вы этакого рода люди! Она не будет открывать на ночь окна, ваш ребенок никогда не узнает, как по-французски сказать «ванная», зато и платить ей придется всего десять долларов в месяц.
— Всего доброго! — хором сказали мы.
— Пожалуй, соглашусь на пятьдесят…
— Всего доброго! — повторили мы.
— Ну, на сорок. И еще беру на себя купание ребенка!
— Мы не возьмем вас, даже если согласитесь за еду и кров!
Гостиница слегка пошатнулась, когда она захлопнула за собой дверь.
— Куда ушла дама? — спросила дочь.
— Охотиться на американцев, — ответили мы. — Она, видно, заглянула в книгу регистрации, и ей показалось, что рядом с нашей фамилией написано «Чикаго».
Мы с ребенком всегда так остроумно шутим! Она считает нас самыми веселыми родителями на свете.
Жаркий, прелестный юг Франции
После завтрака я отправился в парижское отделение нашего американского банка за деньгами, но не успел войти, как мне тут же захотелось сбежать обратно в гостиницу, или поискать какой-нибудь черный ход, поскольку меня, совершенно очевидно, узнали, и у дверей начала собираться огромная толпа. Эта толпа росла, и я уже подумывал было подойти к окну и сказать им речь, но решил, что это лишь усилит волнение, так что я огляделся вокруг, намереваясь спросить у кого-нибудь совета. Но не увидел ни единого знакомого лица, кроме одного банковского клерка и мистера Дугласа Фэрбенкса[4], с супругой, из Америки, покупавших франки у конторки в дальнем углу зала. Так что я решил не выставляться, и к тому времени, как получил наличные по чеку, толпа сдалась и рассосалась.
Я теперь думаю, что мы поступили правильно, уехав из Парижа через девять дней — в конце концов, мы прожили там всего на неделю больше, чем собирались. Каждое утро из пароходов на бульвары высаживались все новые и новые толпы американцев, и каждый день наш номер отеля заполнялся знакомыми лицами, так что мы уже — если не считать отсутствие легкого привкуса метилового спирта в напитках — ощущали себя практически в Нью-Йорке. Но, наконец, с оставшимися шестью тысячами пятьюстами долларами и английской нянькой, которую наняли за двадцать шесть долларов в месяц, мы сели в поезд, следующий на Ривьеру — на жаркий, прелестный юг Франции.
Когда ваш взгляд впервые падает на Средиземное море, вы сразу понимаете, почему именно здесь человек впервые встал прямо и потянулся руками к солнцу. Это море синее; точнее, оно даже слишком синее для этого затасканного выражения, которым описывают каждую мутную лужу от одного полюса и до другого. Это прозрачно-сказочный синий цвет с картин Максфилда Пэрриша[5]; это такой синий цвет, как у Синей книги[6], синего масла[7], голубых глаз, а в тени гор на сотню миль вдоль побережья тянется зеленый пояс земли, всемирное место отдыха и развлечений. О, Ривьера! Имена её курортов — Канны, Ницца, Монте-Карло — вызывают в памяти сотни королей и князей, потерявших свои престолы и приехавших сюда умирать, или таинственных раджей и беев, швыряющих голубые бриллианты под ноги английским танцовщицам, или русских миллионеров, выбрасывавших целые состояния на стол рулетки в ушедшие «икорные» дни накануне войны.
От Чарльза Диккенса и до Екатерины Медичи, от принца Эдуарда Уэльского[8] в зените его популярности и до Оскара Уайльда в бездне его позора — весь мир приезжает сюда, чтобы забыть или возрадоваться, укрыться от мира или на весь мир загулять, чтобы строить белоснежные дворцы на награбленное у угнетенных народов или писать книги, которые иногда сносят эти дворцы до основания. Под полосатыми навесами у моря эрцгерцоги, игроки, дипломаты, титулованные куртизанки и балканские царьки медленно курили свои папиросы, и 1913 плавно перетекал в 1914, и календарь даже не шелохнулся, а с севера уже летели валькирии, которые смели три четверти из них с лица земли.
Путаясь в безупречном французском
Мы приехали в Йер[9], конечную точку нашего маршрута, в самый полдень, и тут же почувствовали дыхание тропиков, струившееся из густых сосен. За право обладания нашими чемоданами схватились извозчик — с огромным яйцеобразным прыщом на лбу, и портье отеля — облаченный в униформу.
— Же сюи приезжий, — произнес я на безупречном французском. — Же вью алле в лучший отель дан ле город!
Портье указал на внушительный автобус у выхода из вокзала.
— И какой тут лучший? — спросил я.
Вместо ответа он схватил наш самый тяжелый чемодан, мгновенно взвесил его в руке, нанес сокрушительный удар прямо в лоб извозчику — я тут же понял, как появился этот прыщ — и уверенно стал теснить нас в направлении авто. Прямо на распростертое тело человека с прыщом я бросил несколько монеток — точнее, франков.
— Не правда ли, жарковато? — отметила нянька.
— А мне нравится! — ответил я, стирая пот со лба и попытавшись холодно улыбнуться. Я чувствовал, что на мне лежит ответственность. Ведь это я выбрал Йер, и выбрал по одной-единственной причине: один мой приятель провел тут когда-то зиму. А кроме того, мы ведь сюда не прохлаждаться приехали; мы приехали, чтобы экономить, чтобы прожить год практически даром.
— Тем не менее, тут жарко, — сказала жена, а миг спустя раздался крик ребенка: «Снимите с меня кофту!», и тон был самый решительный.
— Он, должно быть, думает, что мы хотим осмотреть город, — произнес я после того, как мы, проехав милю по обрамленной пальмами дороге, остановились на какой-то древней площади; казалось, мы где-то в Мексике. — Эй, послушайте!
Последнюю фразу я произнес в тревоге, потому что возница принялся торопливо выгружать наш багаж прямо перед каким-то ветхим заведением, напоминавшим столовую.
— Это что, шутка? — осведомился я. — Я разве не сказал вам везти нас в лучший отель в городе?
— Это он! — ответил он.
— Нет, не он. Это худший отель из всех, которые я видел!
— Это мой отель! — ответил он.
— Прошу прощения, но у нас ребенок… — и нянька послушно приподняла ребенка, чтобы его продемонстрировать, — так что нам нужен современный отель, с ванной.
— У нас есть ванная.
— Я имею в виду, с ванной в номере.
— Но мы сами не будем пользоваться, пока вы здесь. Все большие отели закрылись на лето!
— Я ему ни на йоту не верю, — сказала жена.
Я беспомощно огляделся. Две тощие, голодные на вид женщины вышли из дверей и жадными взглядами уставились на наш багаж. Внезапно до меня донесся медленный стук подков, и я поднял глаза и узрел извозчика с прыщом, уныло следовавшего за нами по пыльной мостовой.
— Какой ле лучший отель дан ле город? — крикнул я ему.
— Ноу, ноу, ноу, ноу! — воскликнул он, взволновано вскинув поводья. — Отель Жардин открытый!
Когда владелец гостиницы уронил мой чемодан и бросился к извозчику, я повернулся к голодным женщинам и бросил им обвинительным тоном:
— И что, интересно, имелось в виду, когда вы завели себе этакий автобус? — задал я им вопрос.
Я почувствовал себя настоящим гордым сыном Америки; я намекнул, что если дух французского народа находится в таком упадке, я глубоко сожалею, что мы вообще ввязались в эту войну.
— Папочке тоже жарко! — не к месту заметила дочка.
— Мне не жарко!
— Папочке лучше прекратить болтовню и отыскать нам отель, — заметила нянька-англичанка, — а то мы скоро расплавимся.
Почти час ушел на то, чтобы расплатиться с владельцем гостиницы — с прибавкой компенсации за его уязвленные чувства — и заселиться в «Отель Дю Жардин» на краю города.
«Йер, — как пишут в моем путеводителе, — является старейшим и самым теплым из зимних курортов Ривьеры; сегодня его посещают почти исключительно англичане».
Но когда мы прибыли туда в конце мая, даже англичане — исключая старейших и самых теплых — уже разъехались. За обедом присутствовала лишь дюжина престарелых, медленно угасавшая дюжина, вялая и безжизненная дюжина… Но мы собирались тут жить только пока не подыщем себе виллу, и отель обладал одним преимуществом: тут было изумительно дешево для первоклассного отеля. Цена для четверых, включая питание, была сто пятьдесят франков — меньше восьми долларов за день!
На следующее утро к нам зашел агент по недвижимости — энергичный молодой джентльмен в штанах, аккуратно застегивавшихся на пуговички где-то в районе груди.
— Множество вилл! — с энтузиазмом заявил он. — Возьмем коляску с лошадью и поедем, посмотрим.
Утренний воздух, казалось, закипал, но улицы уже кишели людьми; всё сплошь смуглые лица, что типично для юга Франции, где все побережье Ривьеры имеет арабские черты, оставшиеся от бурных и уже забытых столетий. Когда-то мавры совершали набеги на побережье в поисках добычи, а потом, когда в безумной гордыне они пошли волной на Испанию, вдоль берегов они оставляли свои сторожевые поселения — опорные пункты на их пути к завоеванию мира. Они были не первым и не последним народом, пытавшимся опустошить Францию. И все, что осталось от гордых мусульманских надежд — лишь редкие мавританские минареты да трагический блеск черных восточных глаз.
— Вот эта вилла сдается за тридцать долларов в месяц, — произнес агент по недвижимости, когда мы остановились у маленького домика на краю города.
— И в чем подвох? — с подозрением спросила жена.
— Ни в чем. Она превосходна! Тут шесть комнат и свой колодец.
— Колодец?
— Прекрасный колодец!
— Хотите сказать, что ванной здесь нет?
— Ну, того, что можно назвать ванной в привычном вам смысле этого слова, нет…
— Едем дальше! — сказали мы.
К полудню стало очевидно, что в Йере нет вилл, сдающихся в наем. Те, что мы видели, были или слишком маленькими, или слишком грязными, или на них было слишком жарко, или они были слишком тристе[10] — это выразительное понятие подразумевает, что по залам все еще бродит безумный маркиз в саване.
— Да, на сегодня у нас виллы в дефиците[11], — заметил с улыбкой агент.
— Довольно старая шутка, — ответил я, — и мне слишком жарко, чтобы с вами смеяться.
Извлечение информации
Одежда свисала с нас, словно мокрые полотенца, но после того, как я предъявил шрам на левой руке, нас признали и пустили в отель. Я решил расспросить какого-нибудь замешкавшегося англичанина, нет ли тут случайно поблизости какого-нибудь другого тихого городка?
Так вот, спрашивая о чем-нибудь американца или француза, всегда можно рассчитывать на определенный ответ, и единственная разница тут в том, что ответ американца можно понять. Но получить ответ от англичанина также же сложно, как попросить прикурить у государственного секретаря[12]. Самый первый, к которому я подошел, уронил газету, взглянул на меня с ужасом и поспешно покинул помещение. Это на мгновение меня смутило, но, к счастью, мой взгляд тут же упал на человека, которого, как я видел, привозили к обеду на инвалидном кресле.
— Доброе утро! — произнес я. — Не могли бы вы мне сказать… — Он судорожно дернулся, но, к моему облегчению, не смог сдвинуться со своего места. — Я хотел узнать, не знаете ли вы, где тут можно снять виллу на лето?
— Нет, ничего не знаю, — холодно ответил он. — И знал бы, так тебе точно бы не сказал!
Последнюю фразу он не то чтобы произнес, но я прочел ее у него во взгляде.
— Видимо, вы тут тоже впервые? — предположил я.
— Я сюда езжу каждую зиму вот уже шестнадцать лет.
Притворившись, что мне послышалось в этом приглашение к разговору, я придвинул свой стул поближе.
— Тогда вы наверняка знаете все здешние места, — ободрил его я.
— Канны, Ницца, Монте-Карло.
— Но там слишком дорого. Мне нужно тихое место, чтобы можно было работать.
— Канны, Ницца, Монте-Карло. Везде спокойно летом. Других не знаю. И не сказал бы, если б знал. Всего хорошего.
В номере нянька занималась подсчетом комариных укусов на ребенке — все появились за одну ночь — а жена записывала результаты в большую тетрадь.
— Канны, Ницца, Монте-Карло, — произнес я.
— Я рада, что мы уедем из этого города-печки, — заметила нянька.
— Думаю, надо попробовать поискать в Каннах.
— Согласна! — с готовностью ответила жена. — Я слышала, что там весело… То есть, я хотела сказать, что оставаться там, где ты не можешь работать, это никакая не экономия, и мне кажется, что здесь мы никакой виллы не найдем.
— Давайте поплывем на большой лодке! — вдруг произнесло дитя.
— Так! Тишина! Мы приехали на Ривьеру, и здесь мы и останемся.
Вилла наших грез
И мы решили оставить ребенка с нянькой в Йере и съездить в Канны; это модный курорт, расположенный на побережье, подальше к северу. А если вы желаете куда-нибудь съездить, вам обязательно нужен автомобиль, так что на следующий день мы приобрели единственную новую машину во всем городе. В ней была мощь целых шести лошадей (правда, возраст этих лошадей не уточнялся), и она была такая миниатюрная, что мы торчали из нее, словно великаны; она была так мала, что на ночь её можно было парковать прямо под верандой. Ни стояночного тормоза, ни спидометра, ни масляного манометра у неё не было, а стоила она, включая доставку почтой, семьсот пятьдесят долларов. В ней мы и отправились в Канны, и если не считать горячих выхлопов от обгонявших нас по дороге автомобилей, поездка прошла в относительной прохладе.
Все европейские знаменитости проводят в Каннах как минимум один сезон; даже «Железная Маска» коротал двенадцать лет на острове вблизи каннского берега. Роскошные здешние виллы выстроены из столь нежного камня, что его приходится пилить, а не вырубать из скал. За следующее утро мы осмотрели четыре такие виллы. Они были маленькие, аккуратненькие и чистенькие; такие можно увидеть в любом пригороде Лос-Анжелеса. Сдавали их за шестьдесят пять долларов в месяц.
— Мне они нравятся, — уверенно сказала жена. — Давай наймем какую-нибудь. Кажется, тут будет очень легко вести хозяйство.
— Но мы приехали за границу не затем, чтобы искать дом, где легко вести хозяйство, — возразил я. — Как я смогу писать, глядя на… — я выглянул в окно, из которого открывался великолепный вид на море, — … в доме, где слышен каждый шорох?
И мы поехали на четвертую виллу, чудесную четвертую виллу, воспоминания о которой все еще не дают мне уснуть по ночам, потому что я лежу и жду, что в один прекрасный день проснусь и окажусь именно там. Беломраморное строение возвышалось на высоком холме, будто шато[13], словно старинный замок. Даже такси, на котором мы туда приехали, было овеяно романтикой.
— Обратите внимание на водителя, — произнес агент, наклонившись ко мне поближе. — Когда-то он был русским миллионером.
Мы уставились на него сквозь стекло: тощий и унылый человек, с царственным видом переключавший передачи.
— В городе их полным-полно, — сказал агент. — И они счастливы найти работу в качестве шоферов, дворецких или официантов. А женщины трудятся горничными в отелях.
— А почему они не открывают, например, чайные, как это делают американцы?
— Многие из них вообще ни на что не годятся. Нам их ужасно жаль, но… — он наклонился вперед и постучал по стеклу. — Не могли бы вы ехать чуточку быстрее? Мы не можем кататься весь день напролет.
— Взгляните! — произнес он, когда мы приехали к шато на холме. — Прямо за забором — вилла великого князя Михаила[14]!
— Хотите сказать, он там дворецкий?
— О, нет! У него есть деньги. Он на лето переехал к северу.
Войдя в украшенные завитками латунные ворота, тяжеловесно скрипнувшие, как и должно скрипеть воротам королевского замка, и раскрыв шторы, мы оказались в высоком главном зале, увешанном портретами предков в доспехах и нарядах придворных из парчи и атласа. Было похоже на декорацию к кинофильму. С неподвижным достоинством вздымались пролеты мраморной лестницы, ведущей на величественную галерею с мозаичным полом, на который падал голубоватый свет из витражных окон. Но вместе с тем обстановка была современной: большие кровати, застеленные чистым бельем, образцовая кухня, три ванные комнаты и внушительный тихий кабинет с видом на море.
— Дом принадлежал русскому генералу, — сказал агент. — Он был убит в Силезии во время войны.
— И сколько стоит?
— На лето — сто десять долларов в месяц.
— Берем! — сказал я. — Оформляйте договор! Моя жена сейчас съездит в Йер, чтобы забрать…
— Минуточку! — нахмурившись, сказала жена. — А сколько надо слуг, чтобы вести хозяйство в этом доме?
— Ну, я бы сказал… — агент бросил на нас резкий взгляд и замялся, — … где-то пятеро…
— А я бы сказала, около восьми, — она повернулась ко мне. — Может, нам дешевле будет сразу поехать в Ньюпорт и нанять там особняк Вандербильтов?
— Не забывайте, — сказал агент, — слева от вас — сам великий князь Михаил!
— А он зайдет к нам в гости? — поинтересовался я.
— Он бы, конечно, зашел, — ответил агент, — только он, видите ли, в отъезде…
Дебаты прошли прямо на мозаичном полу. Моя позиция заключалась в том, что в маленьком домишке я работать не смогу, а эта вилла станет настоящим вложением капитала из-за своей романтической обстановки, которая даст мне вдохновение. Позиция жены состояла в том, что восемь слуг очень много едят, и мы попросту не «потянем». Мы извинились перед агентом, с почтением пожали руку таксисту-миллионеру, вручив ему пять франков, и в подавленном настроении возвратились в Йер.
— Счет за отель принесли, — произнесла жена, когда мы в унынии шли ужинать.
— Слава богу, всего пятьдесят пять долларов!
Я взглянул на счет. К моему изумлению, под суммой были добавлены налог, и еще налог… Государственный налог, городской налог, плюс десятипроцентный налог в качестве «чаевых» персоналу.
Я хмуро посмотрел на лежащий у меня на тарелке кусочек не поддающегося описанию мяса, обмакнутый в бездыханную подливу.
— Мне кажется, это козлятина, — сказала нянька, проследив за моим взглядом; затем она повернулась к жене. — Вам доводилось пробовать козлятину, миссис Фицджеральд?
Но миссис Фицджеральд никогда не пробовала козлятину, и миссис Фицджеральд бежала из столовой.
В поисках его величества
Уныло слоняясь по отелю на следующий день, с надеждой думая о том, что, если наш дом на Лонг-Айленде еще не сдали новым жильцам, то мы можем отправиться на лето домой, я заметил, что в коридорах стало еще безлюднее обычного. Кажется, старых номеров «Иллюстрированных лондонских новостей[15]» прибавилось, и пустых кресел стало больше… За обедом нам опять подавали козлятину. Оглядев пустую столовую, я вдруг осознал, что последний англичанин сбежал отсюда в Лондон вместе со своей тростью и совестью! Владельцы держали открытым отель на двести номеров из-за нас одних.
В Йере становилось все жарче, и мы пребывали в беспомощном оцепенении. Теперь мы поняли, почему этот курорт так любила Екатерина Медичи[16]. Проводишь тут месяц летом — и можно спокойно возвращаться в Париж с дюжиной шкворчащих на огне Св. Варфоломеев в голове. Напрасно мы ездили в Ниццу, в Антиб и в Сен-Максимен — мы уже забеспокоились; четверть от наших семи тысяч уже улетучилась. А затем, ровно через пять недель после отъезда из Нью-Йорка, мы сошли с поезда в одном маленьком городке, о котором раньше даже не слыхали. Городок был цвета сурика, рядом с морем, красные крыши домов смотрелись весело, вокруг царил дух еле сдерживаемого карнавала — словно он вот-вот начнется прямо на улицах, едва придет вечер. Мы были уверены, что нам очень понравилось бы тут жить, и спросили у прохожего, где здесь агентство недвижимости?
— Ах, об этом вам лучше поговорить с королем! — воскликнул прохожий.
Княжество! Как Монако! Мы и не знали, что на французском побережье оно не одно!
— А банк, в котором можно получить деньги по аккредитиву?
— И об этом вам тоже лучше поговорить с королем.
Он указал нам дорогу к дворцу, вдоль по длинной тенистой улице, и жена торопливо вытащила зеркальце и принялась пудриться.
— Но наши костюмы… Мы ведь прямо с дороги, — во мне заговорила скромность. — Вы думаете, король соизволит…
Наш собеседник задумался.
— Насчет одежды не уверен, — ответил он. — Но, думаю… Король сможет помочь вам и в этом!
Ничего такого я в виду, конечно, не имел, и мы поблагодарили прохожего, и с сильным внутренним трепетом отправились к владениям суверена. Полчаса спустя, когда нам так и не удалось обнаружить башен королевского замка на горизонте, я окликнул другого прохожего.
— Простите, не могли бы вы указать нам дорогу к королевскому дворцу?
— Куда-куда?
— Мы бы хотели получить аудиенцию у его величества — у его королевского величества.
Слово «королевский» привлекло его внимание. Он с пониманием приоткрыл рот и указал на вывеску прямо над нашими головами. Я прочитал:
«В. Ф. Кинг. Британско-американский банк, агентство недвижимости, железнодорожные билеты, туры, экскурсии, библиотека».
Там, где все так дешево
Монарх оказался бойким энергичным англичанином средних лет, постепенно, лет за двадцать, прибравшим к рукам весь этот городок.
— Мы американцы, приехали в Европу экономить, — сказал ему я. — Прочесали вдоль и поперек всю Ривьеру, от Ниццы до Йера, и так и не нашли себе виллу. А наши деньги, между тем, постепенно улетучиваются.
Он откинулся назад, нажал какую-то кнопку и практически немедленно в дверях явилась тощая и костлявая женщина.
— Это Марта, — представил он её. — Ваша кухарка.
Мы едва поверили своим ушам.
— Хотите сказать, что у вас найдется для нас вилла?
— Да, я уже подобрал, — ответил он. — Мои агенты видели, как вы сошли с поезда.
Он нажал другую кнопку и рядом с первой почтительно замерла вторая женщина.
— Это Жанна, ваша камеристка. Она также штопает одежду, и еще прислуживает за столом. Ей вы будете платить тринадцать долларов в месяц, а Марте будете платить шестнадцать. Правда, Марта еще будет ходить на рынок за продуктами и рассчитывает на этом чуть-чуть зарабатывать сверху.
— А вилла?
— Как раз готовим договор аренды. Цена семьдесят девять долларов в месяц, готов принять у вас чек. Ваши вещи мы перевезем завтра.
Не прошло и часа, как мы осмотрели наш новый дом: чистую и прохладную виллу, расположенную в обширном саду на холме над городом. Именно то, что мы все это время искали! Там была беседка, и песочница, и две ванные, и свежие розы на столе каждое утро, и садовник, который звал меня «милордом». После того, как мы уплатили за аренду — всего три с половиной тысячи долларов — у нас осталась половина от нашего исходного капитала. Но мы, наконец-то, почувствовали, что можем прожить год практически даром!
Вечером 1 сентября 1924 года на песчаном пляже во Франции можно было увидеть отдыхающего там молодого человека с незаурядной внешностью, в сопровождении юной дамы. Оба загорели до глубокого шоколадного оттенка, так что на первый взгляд их можно было принять за египтян; но при более пристальном рассмотрении можно было заметить, что лица имели арийские черты, и разговаривали они слегка в нос, как жители Северной Америки. Рядом с ними играло невысокое смуглое дитя с белоснежной, как хлопок, шевелюрой, и время от времени дитя лупило жестяной лопаткой по ведерку и самым решительным тоном кричало: «Регарде муа!»[17]
Из расположенного поблизости казино доносилась причудливая и уже вышедшая из моды музыка: песенка о дефиците некоего желтого фрукта[18] на предприятиях торговли, где всего остального было в более чем достаточном количестве. Среди купальщиков суетились официанты — как сенегальцы, так и европейцы — с разноцветными напитками, то и дело останавливаясь, чтобы прогнать детей бедняков, которые одевались и раздевались прямо на песке, без какой-либо скромности или застенчивости.
— Какое хорошее у нас получилось лето! — лениво произнес молодой человек. — Мы превратились в настоящих французов.
— А у французов такой развитой вкус, — ответила молодая дама, прислушавшись на мгновение к банановой мелодии. — Они умеют жить! Подумать только, сколько всего вкусного они едят!
— Изысканные блюда! Божественные блюда! — воскликнул молодой человек, раскладывая ломтики пряной американской консервированной ветчины на бисквиты с меткой «Сделано в Спрингфилде, штат Иллинойс». — Но ведь они изучали вопросы еды целых две тысячи лет!
— И тут все так дешево! — с воодушевлением воскликнула молодая дама. — Взять хоть парфюм. Духи, которые стоят в Нью-Йорке пятнадцать долларов, здесь можно купить за пять!
Молодой человек чиркнул шведской спичкой и зажег американскую сигарету.
— Проблема большинства американцев во Франции в том, — высокопарно заметил он, — что они не живут французской жизнью. Околачиваются здесь вблизи больших отелей и разговаривают только о том, о чем сейчас говорят в Штатах.
— Точно, — согласилась она. — Именно об этом пишут в утренней «Нью-Йорк Таймс»!
Американская музыка смолкла, нянька-англичанка встала, намекая, что настало время вести ребенка домой ужинать. Вздохнув, молодой человек тоже встал и сильно встряхнулся, разбросав вокруг себя песок.
— Надо будет по дороге остановиться и купить бензин, возьмем «Аризона-ойл», — сказал он. — Тот, что мы брали в последний раз, был просто ужас.
— Ваш чек, сэр! — произнес официант-сенегалец с акцентом, свойственным областям сильно ниже линии Диксона-Мэйсона[19]. — Итого десять франков за два бокала пива.
Молодой человек выдал ему эквивалент семидесяти центов позолоченными французскими жетончиками. Пиво было чуть дороже, чем в Америке, но только тут можно было послушать историческую песню о бананах в исполнении настоящего (ну, почти настоящего) джазового оркестра. А дома его ждал обычный французский ужин: печеные бобы, выращенные в чудесном старинном норманнском городке Акрон, штат Огайо, омлет, благоухающий беконом из ля Чикаго и чашечка английского чая.
Но вы уже, вероятно, узнали в этих двух просвещенных европейцах тех самых американских варваров, что всего пять месяцев назад покинули Америку. И, может, вам интересно — разве перемена может произойти так быстро? Весь секрет в том, что они полностью погрузились в жизнь Старого Света. Вместо питания в ресторанах туристических отелей они стали ездить в чудесные местные ресторанчики вдали от проторенных маршрутов, с настоящей французской атмосферой, где ужин на двоих редко обходится больше, чем в десять или пятнадцать долларов. Им нет дела до блестящих столиц — Парижа, Брюсселя, Рима… Им достаточно кратких экскурсий в красивые исторические места, например Монте-Карло, где они как-то раз оставили свой автомобиль любезному владельцу автомастерской, который оплатил их счет за отель и приобрел им билеты домой.
Дорогая экономия
Да, наше лето можно расценивать как полный успех. Мы его прожили практически даром — точнее, практически даром, не считая тех семи тысяч, которые были у нас в самом начале. Они полностью кончились.
Проблема в том, что мы приехали на Ривьеру не в сезон — точнее, не в тот сезон, а в разгар другого. Потому что летом те, кто пытается сэкономить, едут на юг, а проницательные французы знают, что эта публика и есть самая легкая добыча — так всегда бывает с людьми, которые хотят что-то получить, но ничего при этом не потратить.
Куда именно подевались наши деньги, мы не знаем — мы никогда этого не знаем. Были у нас, например, слуги. Я очень привязался к Марте и Жанне — а потом и к их сестрам, Евгении и Серполе, которые приходили им помогать — но по своей собственной инициативе я бы, конечно, и не подумал оформлять для них страховки. Этого требовал закон. Если бы Жанна задохнулась в своей москитной сетке, или если бы Марта поранила палец о кость, ответственность была бы на мне. И я бы даже не очень возражал, если бы то «чуть-чуть сверху», которое Марта зарабатывала на покупке провизии, не составляло бы, по моим подсчетам, примерно пятьдесят пять процентов.
Бакалейщик и мясник присылали счета в среднем по шестьдесят пять долларов в неделю — больше, чем мы когда-либо тратили в нашем дорогом городке на Лонг-Айленде. Но, сколько бы на самом деле ни стоило мясо, практически всегда оно было несъедобным; что касается молока, надо было кипятить каждую его каплю, потому что у коров во Франции была эпидемия туберкулеза. В качестве свежих овощей у нас выступали помидоры и немножко спаржи, и все — чесноком нас можно накормить лишь тогда, когда мы заснем и не сможем сопротивляться. Я часто задумывался о том, как на Ривьере может выжить «средний класс» — допустим, какой-нибудь банковский клерк, которому на зарплату от сорока до семидесяти долларов в месяц еще надо содержать семью?
— Зимой тут еще хуже, — рассказала нам французская девочка на пляже. — Англичане и американцы взвинчивают цены, и мы уже не можем ничего купить и не знаем, что и делать. Моей сестре пришлось отправиться в Марсель искать работу, а ведь ей всего четырнадцать! Следующей зимой и я тоже поеду.
Нет денег — и никаких сожалений
Здесь всего попросту недостаточно, чтобы хватило на всех, и естественно, что американцам, желающим получать все самое лучшее в силу высоких стандартов материального комфорта, приходится платить. А кроме того, французские жуликоватые торгаши всегда не прочь воспользоваться американской беспечностью.
— Что-то не нравится мне этот ваш счет, — говорю я разносчику припасов и льда. — Мы договаривались, что я плачу вам по пять, а не по восемь франков в день.
Чтобы выиграть время, он на мгновение притворяется, что ничего не понимает.
— Счет составляла жена, — говорит он.
Ах, уж эти драгоценные ривьерские женушки! Они всегда составляют счета для своих муженьков, но милые дамы попросту путаются в цифрах. Этакий талант у жены президента железнодорожной компании превратился бы в самый настоящий актив, приносящий миллионы долларов!
Я пишу это в сумерках, и из моего окна видны темнеющие зеленые рощицы, во множестве разбросанные одна за другой на отлогом спуске к вечернему морю. Жаркое солнце скрылось за вершинами Эстерель[20], и луна уже повисла над романским акведуком в Фрежюсе[21], до которого отсюда пять миль. Через полчаса придут на ужин офицеры-авиаторы Рене [22]и Бобби, в своих белых парусиновых брюках; и Рене, которому всего двадцать три года и который так никогда и не успокоится из-за того, что не успел на войну, будет романтично рассказывать нам о том, как ему хочется отправиться в Пекин, чтобы курить там опиум, и как он кое-что пишет, «только для собственного удовольствия». А потом, в саду, их белоснежная форма будет терять свою белизну в опускающейся и густеющей мягкой тьме, до тех пор, пока они сами, словно тяжелые розы и поющие в соснах соловьи, не превратятся в неотделимую и неотъемлемую часть красоты этой гордой и радостной земли.
Пусть мы ничего не накопили, зато научились танцевать карманьолу[23]; и не считая дня, когда жена перепутала лосьон от комаров с жидкостью для полоскания рта, и еще одного момента, когда я попробовал закурить французскую сигарету и, как сказал бы Ринг Ларднер[24], «выпал в осадок», мы ни разу не пожалели о том, что приехали.
Шоколадного цвета ребенок стучится ко мне в дверь пожелать спокойной ночи.
— Плывем на большой лодке, папочка? — говорит моя дочь на ломаном английском.
— Нет.
— Почему?
— Потому что мы хотим прожить тут еще год. И кроме того, не забывай про парфюм!
Мы с ребенком всегда так. Она считает нас самыми остроумными родителями на свете.
Примечания:
Эта статья была опубликована в журнале «Сатердей ивнинг пост» 20 сентября 1924 года. Вероятно, успех статьи «Как прожить год на 36 тысяч» побудил Фицджеральда написать её продолжение. Примерно через полгода он написал и третью статью этой серии («Дорогие макароны»), в которой рассказывалось о жизни Фицджеральдов в Италии следующей зимой, но редакция «Пост» её, скорее всего, отклонила, поскольку при жизни писателя она так и не была напечатана. Как и большинство продолжений, эта статья не так хороша, как предыдущая. На пике своих творческих сил Фицджеральд (как в статье «Как прожить год на 36 тысяч») мог не только превратить свой личный опыт в типичный — здесь это тоже есть — но мог и совершить обратное: вдохнуть жизнь в типичный случай, изображая его как личный опыт. Несмотря на прекрасную проработку отдельных деталей, кажется, что личный опыт Фицджеральда, относящийся к жизни за границей, не был столь глубоким, чтобы обеспечить возможность создать на материале Французской Ривьеры то же самое, что удалось создать для Грейт-Нек в статье «Как прожить год на 36 тысяч».
Но процесс углубления уже шел, и в статье налицо первые признаки новых качеств, который жизненный опыт Фицджеральда приобретет на Ривьере — в частности, меланхолическое очарование, вызывающее нечто вроде «дежа-вю» в самом конце очерка, где описан тихий миг, когда герой сидит в саду вместе с Рене и Бобби (оба персонажа имеют реальных прототипов, а Рене еще сыграет очень важную роль в жизни автора в то же лето) в «густеющей мягкой тьме». Эта грань чувственного восприятия автора до сих пор выражалась либо в виде юмористической беспомощности, либо в виде преувеличенного отчаяния, и ни одно из них не подразумевало реального вовлечения; новый стиль, который начинает проявляться в этом тексте, достиг своего расцвета в романе «Ночь нежна», где уже весь мир окутан мягкой тьмой.
[1] Выставка в Уэмбли — Британская имперская выставка, проходившая в 1924-1925 гг. в Уэмбли (Мидлсекс); рекламная компания этой колониальной «выставки достижений» Британской империи началась за два года до открытия, в выставке приняли участие практически все из 58 имевшихся на тот момент колоний Британской империи; выставку посетило около 27 миллионов человек, что сделало её крупнейшей выставкой в мире на момент её работы, конечно.
[2] Довиль и Трувиль — разделенные рекой Тук престижные морские курорты во французской Нормандии, на побережье Ла-Манша.
[3] На этой улице в Париже расположены знаменитые магазины, но не модные, а ювелирные (например, с 1898 г. — бутик Картье).
[4] Дуглас Фэрбенкс – американский актер кинозвезда.
[5] Максфилда Пэрриша - американский живописец, прославившийся
[6] Синей книги – сборники официальных документов правительств штатов США (стенограммы парламентских заседаний и т.д.)
[7] синего масла – отфильтрованный парафиновый дистиллят, в быту используется как машинное масло; до 1930-х годов для изготовления длинных узких бутылок, в которых продавалось машинное масло, часто использовалось стекло в цвете «кобальтовая синь».
[8] принца Эдуарда Уэльского – речь идет о британском короле Эдуарде VIII, правившем в 1936 году и отрекшемся от престола ради женитьбы; еще будучи принцем Уэльским, Эдуард пользовался колоссальной популярностью во всем мире.
[9] Йер (или Гиер) — самый южный курорт Французской Ривьеры в департаменте Вар; в этом месте была древнегреческая колония, а с XVIII века место превратилось в фешенебельный курорт (здесь проводили лето как короли Франции, так и британская королева Виктория).
[10] тристе (triste) – печальный, мрачный, угрюмый (фр.)
[11] Да, на сегодня у нас виллы в дефиците — имеется в виду популярная песенка «Да, у нас нет бананов», припев из которой превратился в мем, который по воспоминаниям в 1920-х почему-то очень любил повторять писатель Эрнест Хемингуэй.
[12] государственного секретаря - министр иностранных дел в США.
[13] шато – загородная резиденция, дворец (фр.)
[14] Великий князь Михаил — в Каннах на вилле «Казбек» (бульвар короля Альберта) до 1909 г. постоянно (затем – наездами) проживал великий князь Михаил Михайлович Романов (фамильное прозвище «Мих-Мих», 1861 — 1929) , внук Николая I и дядя Николая II; из-за морганатического брака с графиней Софией Николаевной Меренберг, вызвавшего гнев Александра III, с 1891 года князю был запрещен въезд в Россию; после вступления на престол Николая II этот брак был признан законным, князь был восстановлен на службе, получил все права частного лица и право на титул, но без привилегий члена императорского дома, и в Россию так никогда и не вернулся (умер и похоронен в Англии, где жил с 1910 года).
[15] Иллюстрированных лондонских новостей – популярнейшая газета викторианской Англии; она издавалась с 1842 года, максимальный тираж в 300 тысяч экземпляров был достигнут в 1862 году, а в начале XX века газета потеряла влияние из-за высокой конкуренции на рынке печати, хотя продолжала издаваться вплоть до 2003 г.
[16] Екатерина Медичи – королева Франции, самая влиятельная женщина XVI века. Она отличалась излишней жестокостью, преследуя цель любой ценой сохранить на троне династию Валуа; в частности, она спровоцировала Варфоломеевскую ночь.
[17] Регарде муа – посмотрите на меня (фр.)
[18] песенка о дефиците некоего желтого фрукта – имеется в виду песня «Да,у нас нет бананов»
[19] линии Диксона-Мэйсона
[20] вершинами Эстерель – горный массив Эстерель расположен на юго-востоке Франции, на средиземноморском побережье во французских департаментах Вар и Приморские Альпы, в исторической области Провансе; вблизи него расположены города Манделье и Канны к востоку, Сен-Рафаэль и Фрежюс — к западу. Высшая точка 614 м, общая площадь 320 кв. км.
[21] Фрежюс – крупный курорт во французском департаменте Вар, с песчаными пляжами и стоянками фешенебельных яхт; морская гавань на месте современного города была заложена еще Гаем Юлием Цезарем, от римских времен сохранились развалины укреплений, амфитеатра и акведука.
[22] Рене – речь идет об авиаторе Рене, к которому Скотт Фицджеральд ревновал Зельду.
[23] Карманьола – пляска (и песня) времен Великой Французской революции. Так описывается в романе «Повесть о двух городах» : …
[24] Ринг Ларднер – спортивный репортер, писатель-юморист, близкий друг и собутыльник Фицджеральда; в оригинале употреблен боксерский термин, означающий «упасть в обморок», но в контексте Ларднера в переводе представляется совершенно верным употребление аналогичного выражение, общее и для спортивной, и для алкогольной лексики.
Оригинальный текст: How to Live on Practically Nothing a Year, by F. Scott Fitzgerald.