Ф. Скотт Фицджеральд
Твоя улыбка, милый…
1
У всех бывают минуты раздражения.
В такие минуты вам хочется сказать безобидной старой леди, живущей по соседству, что с таким лицом ей надо работать ночной сиделкой в доме для слепых; или узнать у человека, которого вы прождали десять минут, не вспотел ли он, обгоняя почтальона; или сообщить официанту, что если бы за каждый градус, на который суп был холоднее просто прохладного, они вычитали цент из счета, то гостиница была бы должна ему уже полдоллара; или — и это бесспорный признак настоящего раздражения — вам не дают покоя улыбки других людей, как рубашка нефтяного магната не дает покоя фермеру.
Но раздражение проходит. Его следы остаются на вашей собаке, на воротничке, на телефонной трубке, но душа ваша уже благополучно улеглась на свое обычное место, где-то между нижним краем сердца и верхним краем желудка.
Однако с молодым Сильвестром Стоктоном все происходило иначе: дело в том, что чертенок, изливающий на людей душ раздражения, однажды так разогрел его, что потом никак не мог решиться прыгнуть внутрь и закрыть кран, и в результате ни один старик в любительской викторианской комедии не страдал и не корчился от каждодневной рутины так, как Сильвестр в свои тридцать лет.
Укоризненный взгляд за стеклами очков и довольно упрямый характер — таким описанием Сильвестра мы и ограничимся, ибо он не герой этой истории. Он, скорее, ее сюжет. Персонаж, дающий нам возможность ограничиться одной историей вместо трех. Он подает реплики в начале и в конце действия.
Вечернее солнце лениво бродило по Пятой авеню, когда Сильвестр, выйдя из уродливого здания публичной библиотеки, где он просматривал какую-то отвратительную книгу, сообщил своему невыносимому шоферу (я, в данном случае, смотрю на все происходящее его глазами), что он не нуждается в его неуклюжих и неумелых услугах. Покачивая тросточкой (слишком короткой, на его взгляд) в левой руке (будь его воля, он бы давно отрубил ее — такое неудобство она ему все время причиняла), он медленно шел вдоль авеню.
Прогуливаясь вечером, он обычно оглядывался по сторонам и оборачивался назад, чтобы узнать, не крадется ли кто-нибудь за ним. По этой причине он и не смог притвориться, что не заметил Бетти Тиэрл, сидевшую в машине перед магазином Тиффани.
В молодости он был влюблен в Бетти Тиэрл. Но на нее он действовал удручающе. С дотошностью мизантропа он анализировал все проведенные вместе обеды, автомобильные прогулки и музыкальные комедии, а в те редкие часы, когда она старалась быть с ним особенно ласковой, — по мнению ее матери, он был выгодной партией — начинал подозревать скрытые мотивы и погружался в еще большую мрачность. Потому однажды она сказала ему, что сойдет с ума, если он еще когда-нибудь явится в ее летнюю гостиную.
И с тех пор она, казалось, не переставала улыбаться — бесцельно, оскорбительно, обворожительно улыбаться.
— Привет, Сильво! — воскликнула она.
— Не может быть — Бетти… — лучше бы она не называла его Сильво… похоже на кличку.
— Как поживаешь? — весело спросила она. — Не слишком хорошо, как всегда?
— Да, — принужденно ответил он. — Понемножку.
— Пытаешься постичь, почему людям весело?
— Вот именно. — Он огляделся вокруг. — Бетти, почему они улыбаются? Чему так радуются? Чему вообще здесь можно радоваться?
Сияющий взгляд Бетти говорил, что она забавляется от души.
— Женщины могут улыбаться, потому что у них красивые зубы, Сильво.
— Ну а ты улыбаешься, потому что удачно вышла замуж и у тебя двое детей? Тебе кажется, что ты счастлива, значит, по-твоему, и все остальные тоже.
Бетти кивнула.
— Может быть, ты и угадал, Сильво… — шофер обернулся и она помахала рукой: — До свиданья.
Сильво смотрел ей вслед, испытывая острую зависть, а когда она снова улыбнулась ему на прощанье, зависть перешла в острое раздражение. Потом ее машина затерялась в потоке других машин, а он с тяжким вздохом вернул к жизни свою тросточку и продолжил прогулку.
Пройдя квартал, он зашел в табачную лавку и наткнулся там на Уолдрона Кросби. В дни, когда Сильвестр был желанной жар-птицей для молодых дебютанток, многие добрые души видели в нем куропатку на вертеле. Кросби — в то время начинающий комиссионер — одарил его множеством здравых советов и сберег ему тем самым изрядное количество долларов. Сильвестр любил Кросби, насколько он вообще мог кого-нибудь любить. Кросби любили многие.
— Привет, старый невротик, — вскричал Кросби радостно, — заходи, выбери себе «Корону» подлиннее, разгони меланхолию.
Сильвестр начал озабоченно разглядывать коробки с сигарами. Он знал: что бы он ни купил — ничто ему не понравится.
— Ты все еще в Ларчмонте, Уолдрон? — спросил он.
— Угу.
— А как твоя жена?
— По-прежнему.
— Послушай, — подозрительно проговорил Сильвестр, — у вас, маклеров, всегда такой вид, будто вы украдкой чему-то улыбаетесь. Веселая же у вас, наверно, профессия?
Кросби подумал.
— Пожалуй, — согласился он, — хотя там все так непостоянно… Как луна или цены на безалкогольные напитки. Но бывают и приятные моменты.
— Уолдрон, — серьезно попросил Сильвестр, — ты мне друг, сделай одолжение: когда я уйду, не улыбайся, а то это похоже на… на издевательство.
Кросби расплылся в широкой ухмылке.
— Ах ты, старый брюзга!
Но Сильвестр уже повернулся на каблуках и, ворча, исчез.
Он отправился дальше. Солнце совершило свой вечерний моцион и зазывало домой последние заигравшиеся на западных улицах лучи. Авеню чернело от высыпавших изо всех учреждений рабочих пчел; уличное движение взбухало в местах головоломных пробок; над густой толпой как железнодорожные платформы плыли утрамбованные до предела автобусы; но Сильвестр, для которого ежедневное превращение и преображение города было отвратительно однообразным, шел дальше, лишь время от времени бросая по сторонам взгляды через пасмурные стекла своих очков.
Он добрался до отеля и поднялся в свой четырехкомнатный номер на двенадцатом этаже.
«Если я пойду обедать вниз, — подумал он, — оркестр непременно заиграет „Улыбайся, улыбайся“ или „Твоя улыбка, милый“. А если я отправлюсь в клуб, то встречу там всех своих веселых знакомых, ну а в любом другом месте, где не играет музыка, я вряд ли смогу хорошо пообедать».
Он решил заказать обед в номер.
Через час, убив презрением бульон, цыпленка и салат, он бросил официанту пятьдесят центов и предупреждающе поднял руку.
— Вы меня очень обяжете, если не станете в благодарность улыбаться.
Но он опоздал. Официант уже улыбался.
— Не могли бы вы объяснить, — раздраженно спросил Сильвестр, — чему вы так радуетесь?
Официант задумался. Он не читал журналов и не знал, что характерно для официанта в такой ситуации, но догадывался, что от него ждут именно характерного.
— Как бы вам сказать, мистер, — ответил он, разглядывая потолок со всей бесхитростностью, какую смог изобразить на своей узкой желтой физиономии, — губы так сами и растягиваются, когда вижу чаевые.
Сильвестр поспешил отослать его.
«Официанты счастливы, потому что никогда ничего лучше не видели, — подумал он. — Желать чего-то большего у них просто не хватает воображения».
В девять часов, изнывая от скуки, он отправился в свою унылую кровать.
2
После того, как Сильвестр покинул табачную лавку, Уолдрон Кросби тоже вышел и, свернув с Пятой авеню на пересекающую ее улицу, вошел в маклерскую контору. Из-за стола поднялся, приветствуя его, толстый человек с дрожащими руками.
— Привет, Уолдрон.
— Привет, Поттер… вот зашел узнать от тебя самое плохое.
Толстяк нахмурился.
— Мы только что получили известия, — сказал он.
— Ну и как? Очередное понижение?
— Остановились на семидесяти восьми. Извини, старина.
— Фью-ю!
— Сильно погорел?
— Дотла!
Толстяк покачал головой, как бы говоря, что жизнь — тяжелая штука, и отвернулся.
С минуту Кросби сидел не двигаясь. Потом поднялся, зашел в кабинет Поттера и взял телефонную трубку.
— Будьте добры, Ларчмонт, 838.
Его тут же соединили.
— Миссис Кросби дома?
Ответил мужской голос.
— Да, это вы, Кросби? Говорит доктор Шипмэн.
— Доктор Шипмэн? — в голосе Кросби послышалась тревога.
— Да… Я весь день пытаюсь вас поймать. Ситуация изменилась, похоже, что ребенок родится сегодня вечером.
— Сегодня вечером?
— Да. Все в порядке. Но вам лучше сейчас же приехать домой.
— Конечно. До свидания.
Он повесил трубку и уже направился к двери, как вдруг ему в голову пришла одна идея. Он вернулся к телефону и на этот раз набрал манхэттенский номер.
— Привет, Донни. Это Кросби.
— А, привет, старина. Хорошо, что ты меня застал, я как раз собирался…
— Послушай, Донни, мне срочно нужно место.
— Для кого?
— Для себя.
— Но почему…
— Неважно. Потом все объясню… Так у тебя есть место?
— Послушай, Уолдрон, тут абсолютно нет вакансий, кроме, разве что, места клерка. Может быть, в следующем…
— Какой оклад?
— Сорок… ну, сорок пять в неделю.
— Пойдет. Начинаю с завтрашнего дня.
— Хорошо. Но послушай, старина…
— Извини, Донни, мне нужно бежать.
Взмахнув рукой и улыбнувшись Поттеру, Кросби выбежал из маклерской конторы. На улице он выудил из кармана горсть мелочи, критически оглядел ее и подозвал такси.
— В центр и побыстрей! — сказал он шоферу.
3
В шесть часов Бетти Тиэрл подписала письмо, вложила его в конверт и написала на нем имя мужа. Она зашла к себе в комнату и, подумав минутку, положила на кровать черную подушку, а на нее белый конверт так, чтобы муж обязательно его заметил, зайдя в комнату. Быстро обежав глазами комнату, она вышла в коридор и поднялась в детскую.
— Клер, — нежно позвала она.
— Мамочка! — Клер бросила кукольный домик и кинулась к маме.
— А где Билли, Клер?
Билли тут же появился из-под кровати.
— Ты мне что-то принесла? — вежливо поинтересовался он.
Его мать рассмеялась, но смех тут же оборвался и она, крепко прижав к себе малышей, расцеловала их. Она обнаружила, что плачет и что детские румяные личики холодят ее охваченное внезапным жаром лицо.
— Позаботься о Клер… Билли, милый…
Билли казался растерянным и слегка напуганным.
— Ты плачешь, — обличающе сказал он.
— Да… да… я…
Клер, всхлипнув несколько раз для пробы, затихла на минуту, а потом с оглушительным ревом прижалась к матери.
— М-мне плохо, мамочка… мне плохо.
Бетти нежно утешала ее.
— Ну вот, никто уже больше и не плачет, ни мама, ни Клер.
Но когда она поднялась, чтобы уйти, во взгляде ее, обращенном к Билли, читался молчаливый призыв, напрасный призыв, она это знала, — он был слишком мал, чтобы его понять.
Спустя полчаса она переносила к такси чемодан и вдруг остановилась, поднеся руку к лицу, — она осознала, что вуали, скрывающей ото всех ее лицо, больше нет.
«Я сама это выбрала», — вяло подумала она.
Когда такси завернуло за угол, она снова заплакала, подавляя желание отказаться ото всего и вернуться.
— О господи! — прошептала она. — Что же я делаю? Что я натворила! Что я натворила!
4
После того как Джерри, бледный узколицый официант, покинул номер Сильвестра, он пошел к своему начальнику и отпросился на весь оставшийся вечер.
Сев в метро, он поехал на юг, вышел на Уильямc-стрит, прошел несколько кварталов пешком и зашел в биллиардную.
Через час он вышел из биллиардной с сигаретой в бескровных губах и остановился на тротуаре, как будто раздумывая, куда идти дальше. Потом двинулся на восток.
Вблизи одного из домов он вдруг ускорил шаг, а потом так же внезапно снова замедлил. Похоже было, что он хотел пройти мимо, но какая-то таинственная сила удержала его и, сделав поворот кругом, он вошел в дверь дешевого ресторанчика, — не то кабаре, не то китайской забегаловки — где по вечерам собиралась весьма разношерстная публика.
Джерри пробрался к столику в самом темном и уединенном углу. Усевшись, он с брезгливостью оглядел соседей, располагающих скорее к фамильярности, чем к презрению, и заказал стакан кларета.
Вечер был в разгаре. Толстая женщина за пианино извлекала остатки живости из заигранного фокстрота, а хилый скучный мужчина помогал ей хилыми скучными звуками скрипки. Внимание клиентов привлекла танцовщица в грязноватых чулках, явно злоупотреблявшая перекисью и румянами, которая как раз поднималась на небольшой помост, но задержалась, обмениваясь любезностями с толстым поклонником за ближним столиком.
Джерри наблюдал из своего угла за парочкой у помоста, и пока он смотрел, потолок как будто исчез, стены превратились в высокие дома, а помост стал верхней площадкой автобуса, движущегося по Пятой авеню весенним вечером три года назад. Толстый поклонник пропал, коротенькая юбочка танцовщицы удлинилась, румяна на ее щеках побледнели… и он снова был с ней в фантастическом путешествии, огни больших домов приветливо подмигивали им, и уличные шумы сливались в приятный шепот.
— Джерри, — сказала девушка на верхней площадке автобуса. — Я сказала, что попытаю с тобой счастья, когда ты начнешь получать 75 долларов. Но, Джерри, я не могу ждать вечно.
Джерри не отвечая смотрел на проплывающие мимо номера домов.
— Не знаю, что происходит, — сказал он беспомощно, — меня не повышают. Если бы я смог найти другую работу…
— Поторопись, Джерри, — сказала девушка. — Мне опротивело жить так. Если я не выйду замуж, то пойду, пожалуй, работать в кабаре… Может, буду выступать на сцене.
— Не ввязывайся в это, — быстро сказал Джерри. — Зачем тебе там работать, подожди месяц-другой, все уладится.
— Я не могу ждать вечно, Джерри, — повторила девушка. — Я устала от бедности и одиночества.
— Уже недолго осталось ждать, — сказал Джерри, сжимая свободную руку в кулак. — Я заработаю деньги в другом месте, ты только подожди немного.
Но автобус уже начал таять, показался потолок и шепот апрельских улиц превратился в пиликанье скрипки — ведь все это происходило три года назад, а сейчас он сидел тут.
Девушка взглянула на помост и обменялась с унылым скрипачом равнодушной металлической улыбкой. Джерри откинулся еще дальше в угол, неотрывно следя за ней.
«Теперь каждый, кто захочет, может взять тебя за руку, — беззвучно и горько кричал он про себя. — Мне не хватило силы воли, чтобы удержать тебя от этого, не хватило силы воли, о господи, господи!»
А девушка у двери улыбалась, ожидая выхода на сцену.
5
Сильвестр Стоктон беспокойно метался в постели. Большая комната давила на него, а ветерок, занесший в комнату полосу лунного света, казалось, был весь пропитан будничными заботами, ожидавшими его завтра.
«Им не понять, — думал он. — Им не видно так ясно, как мне, убожество, скрытое за всем этим. Все они улыбаются, потому что думают, что всегда будут счастливы».
«Да, да, — сонно размышлял он, — завтра я пойду к Рэю и снова буду терпеть эти улыбки и эту суету. В этом вся жизнь — всего лишь улыбки и суета, улыбки и суета».
Оригинальный текст: The Smilers, by F. Scott Fitzgerald.
Публикация перевода в журнале «Сельская молодежь», 1995.
Иллюстрации - автор не указан.