Ф. Скотт Фицджеральд
Боги тьмы
Они лежали на песке у крепости, и их тела жадно поглощали солнечное тепло лета святого Антония.
— Я теперь долго не буду купаться, — сказал Филипп.
— А вот и нет! Будешь мыться раз в неделю — или я в тебе разочаруюсь!
— Да? А ты мне вообще кто? — поддразнил он её.
— Вот и я о том же думаю, — ответила Гризельда. — Как насчет поскорее пожениться, а?
— Я за!
Он вдруг вскочил и, повинуясь инстинкту, схватился за пояс, где всегда, даже когда он купался, висел кинжал.
— Так… Это что ещё, черт побери, за легион?
Людей было около дюжины; это были богато одетые всадники в сопровождении слуг, гнавших по склону к броду небольшое стадо навьюченных животных.
— Проклятый лентяй Андре! — воскликнул Филипп. — Говорил же ему, чтобы поднимал шухер, как только кто-нибудь появится! Ну да ладно, сейчас мы добудем тебе обручальное колечко… Надень рубашку, дорогая!
— А тебе не кажется, что так я выгляжу привлекательней?
— Надевай! — резко приказал Филипп. — Мне сейчас не до шуток!
— Ладно… Но не надо так…
Торопливо просунув голову в дыру посередине овальной воловьей кожи футов десяти в длину и три в ширину, сняв ремень с тела и подпоясав им эту свою одежду, Филипп подошёл к кавалькаде.
— Храни тебя господь, брат! — дружелюбно произнёс главный всадник. — Это хороший брод?
— Лучший брод в Турени! — ответил Филипп. — Благослови вас господь!
— А мелкий?
Филипп снял с пояса олений рог и протрубил. Раздался печальный и властный звук; затем Филипп произнёс:
— Довольно мелкий.
— Что такое? — с тревогой осведомился всадник. — И какой тут на сегодня расклад? Что за здания там, на холме? Их там не было, когда год назад мы здесь переправлялись.
В ответ Филипп опять протрубил в рог. На этот раз его, по всей видимости, услышали на холме над бродом. С бурого песчаного склона под уклоном сорок пять градусов в беспорядке спускались вниз с полдюжины всадников.
— Это моя крепость! — сказал Филипп. — Нравится?
Главные в группе обменялись взглядами и принялись что-то обсуждать по-итальянски; разговор прекратился, как только, ведя на поводу коня Филиппа, подъехала Гризельда — уже одетая, и бросила Филиппу поводья. Сев в седло, Филипп спокойным тоном обратился к вожаку группы.
— Ещё на дороге вас должны были встретить и объяснить, где вы сейчас находитесь. Меня зовут Филипп, я граф Вильфранш. Эта земля принадлежит мне, как вассалу короля западно-франкского королевства. Мы защищаем границу и этот брод; естественно, не за просто так!
К этому времени подоспели люди Филиппа: несколько отборных гвардейцев, лучшие из его бойцов и всадников; фактически, его рыцари. Главному купцу, несмотря на численное превосходство, понадобилось совсем немного времени, чтобы решить, что лучше в конфликт не вступать.
Филипп обратился к этому, как ему показалось, венецианцу.
— За пользование бродом мы берем десятину, — прямо заявил он и указал на Гризельду: — Это моя невеста, и нам нужны кольца — у вас есть?
— О, нет, у нас…
— Ладно, — перебил он его. — Сам погляжу, когда покажете поклажу. Кстати, ваши люди могут уже приступать!
Слуги Филиппа распределились, словно таможенники. Поняв, что он не шутит, путешественники принялись сами распаковывать тюки.
Выложенный на всеобщее обозрение груз оказался богатым; впервые за полгода владения этим бродом Филиппу довелось наложить руку на столь богатый товар, и он с трудом скрывал радость и с трудом удержался, чтобы не нарушить свое же правило брать не больше десяти процентов — чтобы в будущем его брод не обходили стороной.
— Может, возьмем вот этой красной камки? — спросила Гризельда. — У нас ведь и станков-то нет, чтобы выткать что-то подобное…
— Это ручная работа! — сказал один из купцов.
— Оставь! — вмешался Филипп. — Бери вот эту, она потолще.
— Но она некрасивая! — ответила Гризельда.
— Зато от дождя спасет! Так, отрежь-ка нам кусок вот от этой. Длину мечом отмеришь, двадцать раз по длине лезвия. И вон туда в кучу положи. Вот этот меч возьми, я сказал! Свой коротенький можешь убрать!
Он обернулся, чтобы посмотреть в глаза главному купцу, который уже представился: его звали сеньор Гаравочи, отличные рекомендации из Венеции, Сиены, Милана и Константинополя.
— Ладно. Как насчет золота и серебра? — спросил Филипп.
— Богом клянусь, у нас ничего такого нет!
Филипп внимательно вгляделся в лицо купца.
— И я тебе верю! По нынешним временам металл, действительно, редкость. Я забрал бы у вас мечи, но вы, кажется, честные люди, и мне будет жаль, если вы продолжите свой путь по этой стране без мечей.
Синьор Гаравочи поклонился в ответ на этот благородный жест, но замер, когда Филипп, не скрывая нетерпения, произнёс:
— Ну, а где же камушки? Доставайте! И если они будут не так хороши, как я думаю, то я знаю способ, как их из вас вытрясти!
***
Полчаса спустя, когда купцы отъехали, Филипп ощутил тепло удовлетворения; потянувшись к Гризельде, он так сильно её обнял, что она чуть не упала с коня.
— Ты только посмотри, милая! — он указал на вьючных животных впереди. — Практически всё, что нам надо, чтобы пережить зиму, если не считать еды. Но и её мы добудем! Ты понимаешь, что эти мешки гвоздей и мешки с иглами гораздо ценнее, чем золотая проволока? Да и сколько тебе этих обручальных колец надо, а?
Гризельда рассмеялась, радуясь его предусмотрительности.
— Что касается свадьбы… — тут же ответила она. — Мне так будет спокойней!
— Да хоть сегодня, если хочешь — дай только раздать все эти вещи.
— А зачем делиться с этим мартышками из долины?
Она заметила, что его виски стали пульсировать от подступившей к ним по венам крови; она уже пожалела, что так сказала.
— Они не мартышки! А если мартышки, то и я тогда тоже мартышка! И если ты не перестанешь говорить в таком духе, то какая из тебя вообще жена для вождя? Они — это мы! Я — один из них. Это сложно объяснить…
Она заговорила вновь, лишь когда они проехали сквозь засеку из заостренных бревен, защищавшую новую крепость.
— Любимый… — сказала она, но он всё ещё злился.
— Замолчи! — рявкнул он.
— Сам замолчи! — вспылила в ответ Гризельда. — А по ночам-то совсем не так разговариваешь! И что же я, по-твоему, должна думать — что мне повезло, если найдется хоть какая-то одежда помягче, от которой у меня кожа со спины не слезет?
— Умолкни, милая! — мягко произнёс он. — И будь добра, на встрече с аббатом болтай поменьше, чтобы всё не испортить!
Прошёл час, прежде чем они достигли группы окруженных забором зданий, составлявших расположенный по соседству монастырь. Графа с графиней заметили ещё издали и сразу впустили внутрь. Всё, что касалось церемонии оглашения помолвки, было тут же улажено, но затем аббат, к которому Филипп относился с уважением, но без особой приязни, кивком отозвал его в сторону.
«Наверняка попросит денег, — холодно подумал по себя Филипп. — А у нас там, на холме, и без того небогато».
Вслух же Филипп произнёс:
— На следующей неделе я хочу съездить в Тур. Обменяю там несколько камней на зерно, чтобы хоть как-то прокормить людей зимой.
Они сели на скамейку, с которой открывался вид на виноградник; ягоды там были кислые, и вряд ли стоили усилий, потраченных на уход за ними, но вид в это время года был просто прекрасный.
— Твои люди тебя слушаются? — неожиданно спросил у Филиппа аббат.
— Делают, что я им говорю! — ответил Филипп.
Похлопав Филиппа по колену, аббат, словно не решаясь приступить к разговору, произнёс:
— Мальчик мой, ты мне нравишься! Признаю: когда ты впервые здесь появился, я решил, что ты — очередная кара Господня… Но теперь ты мне нравишься!
— Так я вам и поверил! — насмешливо ответил Филипп; но затем, подумав, сказал: — Простите, святой отец! Продолжайте. К чему вы это?
— Так что ты можешь сказать о своих людях? — повторил аббат.
— Они… — Филипп замялся. — Очень интересно, святой отец, о чем это вы? Ну, они ведут себя нормально…
— Ты понимаешь, почему они пошли за тобой?
— Потому что я им нравлюсь! Я даю защиту им и их семьям.
— Да, — согласился аббат, — отчасти это так… — Он понизил голос, словно у виноградин вдруг выросли уши. — Но есть и кое-что ещё.
— Что же?
— Как ты думаешь, почему Жаку удалось за пару часов склонить на свою сторону целую дюжину семейств?
Он говорил о весеннем разгроме норманнского отряда, после которого Филипп приобрел свой нынешний авторитет.
— Потому что я ему понравился? — повторил Филипп.
— Потому что он — важный человек в культе, — лаконично прервал его аббат.
— В каком еще культе? В исламском?
— Вряд ли, — вздохнул аббат. — Я бы и сам очень хотел знать, о чем именно мы сейчас с тобой разговариваем.
Филипп торопливо перекрестился и постучал по деревянной скамье. Проследив за его движениями взглядом, аббат тут же ухватился за возможность проиллюстрировать предмет разговора:
— Вот именно об этом я и говорю! Здешние люди не совсем ещё христиане. Они крестятся — а затем стучат по дереву! Это и есть культ.
Предмет разговора стал для Филиппа чересчур академичным.
— Что-то вроде тайного общества? — спросил он.
— Да.
— Но я так и не понял, какое это имеет отношение ко мне?
— Мне нужна твоя помощь, чтобы искоренить ложное учение! Культ губителен — он таится подспудно и сеет раздор между людьми.
Филипп задумался.
— Что вам ещё об этом известно, святой отец?
— Боюсь, что немного. Мне вряд ли удастся что-то узнать. Я думал, что, может, ты о чем-то знаешь? То тут, то там я слышу лишь обрывки разговоров. Это языческий культ — он сохранился с тех времен, когда у нас ещё не было Слова Божия. — В голосе аббата прозвучало яростное негодование. — И я считаю, что ты обязан всё разузнать!
— Я разберусь, — сурово произнёс Филипп. — Мои люди будут поклоняться только Христу. И если Жак что-нибудь об этом знает, то сегодня же днем я это из него вытрясу!
— И если я не ошибаюсь, — столь же сурово произнёс аббат, — боюсь, тебе придется вырвать у него вместе с признанием и язык.
***
Филипп с досадой прервал беседу. Она показалась ему интересной, но нисколько не встревожила, и он поместил её в свой мысленный «портфель» как нечто не требующее срочных действий. Будучи сам по себе убежденным христианином, он давно уже мечтал о храме в своих землях, ну а вопрос о том, во что верили люди, его не сильно занимал — главным для него было, что это были именно его люди.
Увидев свой выстроенный на холме замок, он на мгновение остановил коня, потянув за уздечку, и с восхищением оглядел плод своего труда. Новое деревянное сооружение заменило прежнюю грубую постройку, разрушенную королевскими поджигателями. Как и прежняя, она была из брёвен, но при этом была гораздо выше и искуснее. На сегодня осталась лишь одна проблема: как вырыть ров и заполнить его водой из Луары? Он никогда не учился инженерному делу, и никто из его людей в этом не разбирался, так что всё предприятие свелось к рытью прекрасно смотревшихся канав, которые привередливые воды реки либо прямо на глазах размывали, либо просто кокетливо избегали.
— Но он всё же хорош, правда? — спросил он Гризельду. — У нас теперь есть дом, а у наших людей есть казарма; для животных есть пастбище, а у подножия холма понемногу разрастается городок. Сначала было десять домов, скоро будет двенадцать; к нам переедет кузнец Жозеф — ему только дай хороший металл, и он выкует отличный клинок — да ещё те сестры-горбуньи, что умеют прясть, да ещё семья прачек…
— Боже мой! Это те самые, что испортили мое единственное…
— Будет у тебя новое! Сшей из того, что мы сегодня взяли…
— Да, ткань неплохая, — согласилась она, — но не так хороша, как та, что ты не позволил мне взять! Был бы здесь приличный портной, можно было бы из неё справить новое платье и плащ…
— Да! — согласился Филипп. — А была бы у меня пара десятков каменщиков, я бы выстроил тут каменный замок! Но приходится довольствоваться тем, что есть.
***
На лугу на полпути к вершине Гризельда, утомившись, спешилась. Бледная и красивая, она села на пышную увядающую октябрьскую траву.
— Я люблю тебя, Филипп! — сказала она, когда он тоже спешился и уселся рядом с ней. — Ах, да я не про это! Я просто подумала: иногда не ждёшь, а любовь сама приходит — ты ведь не станешь ей противиться?
Её изумительно-бледная кожа почему-то напомнила ему о смерти, и на мгновение Филипп перестал понимать, что держат сейчас его вдруг ставшие мягкими руки? Лишь когда какой-то водонос прошел мимо них вниз, а затем опять вверх, Гризельда вновь пошевелилась и прошептала:
— Я знаю, со мной нелегко, Филипп; но и с тобой нелегко; ещё никогда в жизни со мной ничего подобного не бывало!
— Выше нос! С тобой всё в порядке, — сказал Филипп. Ему стало страшно, что её может подвести её хрупкое здоровье.
Но вскоре он уже выслушивал новости. Дозорные дали сигнал, что со стороны Тура приближается большая группа всадников.
— Ты ведь не станешь слушать, что скажет самая обыкновенная женщина, правда? — задумчиво произнесла Гризельда.
Филипп, уже пустившийся в путь к своей крепости на холме, чтобы организовать людей, развернул коня прямо на скользком склоне.
— Филипп! — воскликнула она. — Неужто ты думаешь, что не способен ошибаться? Ты считаешь себя безупречным?
Он грустно покачал головой.
— Думаю, что это так! — признался он.
— Не води людей вниз им навстречу! — с особенным выражением произнесла она.
— Что? Женщина указывает, что мне делать?!
Но смирение, с которым она высказала свою просьбу, его обезоружило. Бросив взгляд вниз, в долину, где уже виднелось приближающееся войско, он помог ей забраться на лошадь.
— Ладно; надо торопиться. Что у тебя на уме, Гризельда? У тебя предчувствие?
— Спроси у Жака, как лучше обойтись с этими людьми.
— Может, это норманны? Да что вообще может мне сказать Жак?
— Если бы это были норманны, мы победили бы их в бою; но это не норманны!
Она, не отрываясь, смотрела на запад, и его поразил её неожиданный ответ.
— Ты сегодня так и будешь говорить загадками?
— Спроси у Жака!
— Спросить что?
Она указала на дорогу, шедшую вдоль Луары.
— Ты даже не подозреваешь, кто это! — спросила она, указав на движущееся бело-коричнево-серое пятно, которое периодически мелькало из-за колышущейся листвы. — Это человек, который может прихлопнуть и тебя, и твоих людей, словно надоедливых комаров! Видишь этот стяг — белый, с черным кругом? Я много раз его видела. Это герцог Мана! Я узнала его десять минут назад! Он сильнее любого короля — это я тоже знаю — я еле пережила его осаду! А ты, кажется, собираешься спуститься туда вниз и сказать: «Здрасьте! Будьте так любезны, зовите меня Филипп!»
Его конь, взволнованный её голосом, в котором он почувствовал надвигающуюся угрозу, которая может затронуть и его, принялся бить копытом по мягкой земле.
— Ты ведь не думаешь, что девушка прямо всё-всё-всё должна рассказывать мужчине? — добавила Гризельда.
То, что происходило в долине, вызывало все более нехорошие предчувствия. Понимая, что обычно здравый смысл Гризельду не подводил, Филипп послушался её совета и передумал спускаться вниз в одиночестве.
Они вместе поднялись на вершину холма.
— Где сир Жак?
Без него он был как без рук.
Жак, занимавшийся осмотром лошадиной спины, натертой седлом, узнал повелительный тон Филиппа и тут же откликнулся:
— Что такое?
— Похоже, у нас неприятности, — произнёс Филипп. — В долине появилось войско. Расставь везде надежных дозорных. А потом надо будет поговорить — у Гризельды какое-то странное предчувствие.
Он пошёл к валу.
— Да, там человек пятьсот… — размышлял он вслух. — А мы ров не успели закончить!
Гризельда теперь вела себя неестественно-спокойно, как обычно ведут себя женщины, когда чувствуют, что полностью сыграли свою интуитивную роль и передали проблему в мужские руки. Всё также спокойно, словно спросив стакан воды, она обратилась к Жаку:
— Эста эс буэна пара ти, эста пара ти ло тома!
Филипп заметил, что Жак заволновался. Было видно, что между Жаком и Гризельдой установился контакт, словно это был некий условный знак. Но Филипп не захотел придавать этому значения.
— Надо торопиться! — нетерпеливо произнёс он. — Надо их встретить, пока они не доехали до вершины.
— Подожди минуту, — сказала Гризельда, а затем обратилась к Жаку: — На эсбат я не хожу, а вот на шабаше всегда стараюсь быть.
Она искоса взглянула на Филиппа, а затем её серо-зеленые глаза пытливо уставились прямо в карие глаза Жака.
— Хорошо, — сказал Жак. — Приходите вдвоём.
— Так мы сможем не дать этим ребятам сесть нам на шею, — почти с мольбой произнесла Гризельда. — Мы ведь едва начали готовиться к зиме!
Но на пути вниз, навстречу приближающимся всадникам, Жак, всё ещё с сомнением, спросил:
— Но разве могу я быть уверен, что вы из наших?
Гризельда медленно повторила:
— Эста эс буэна пара ти, эста пара ти ло тома!
— Ну, ладно! — проворчал Жак. — Вы ведь знаете, что за графа я душу готов продать — но я должен убедиться, что всё правильно понял.
Филипп с раздражением вмешался:
— Что ещё за странные речи? Я пока не могу точно определить, кто там, внизу, в долине!
— Ну, это просто… женские штучки, — ответила Гризельда.
Филипп с раздражением ответил:
— Хорошо, что у меня в ножнах есть штучка поострее! Надо торопиться, пока их разведчики не нашли проход в нашем частоколе.
Поглощенный мыслью, что ничего, по сути, так и не сделано, а в его долину всё так же продолжает прибывать чужая кавалерия, он развернулся и повторил:
— Я ничего не понимаю.
Гризельда тяжело вздохнула.
— Милый, ты иногда такой глупый!
— Да, пока я ничего не понимаю…
— Хорошо, скажи ему! — вмешался Жак.
Гризельда кивнула и быстро заговорила, обращаясь к Филиппу.
— Милый, мы договоримся с этими людьми, и они не тронут наши владения. От тебя потребуется только умаслить их главного — обещай ему что угодно. А мы с Жаком договоримся с остальными.
Дивясь, как это он позволил женщине диктовать, что ему делать, и в то же время признавая, что Гризельда лучше него разбирается в здешней жизни и местных обычаях, Филипп продолжил спускаться по склону вниз.
— Боже мой! — воскликнул он; войско внизу не уступало легионам Ганнибала и о сопротивлении не могло быть и речи.
Его собственная маленькая гвардия на этом фоне выглядела декоративной: ведь у него было всего десять человек: двое норманнов и восемь самых доблестных крестьян Турени, деливших с ним его жребий и судьбу.
***
До встречи Филиппа с приближающимся отрядом прошло меньше времени, чем понадобилось на описание его гвардии. Встреча вышла несколько скомканной: в последний момент Филипп решил перескочить на коне через частокол, но конь приземлился неудачно, поскользнувшись и рухнув вперед, и если бы конь герцога Мана любезно не отошел на шаг в сторону, вышло бы так, будто Филипп буквально выкатывается герцогу под ноги. В ярости от такого унижения, Филипп кое-как смог встать на ноги.
— Как быстро вы спустились, — произнёс, рассмеявшись, герцог. — Прошу, переведите дыхание! Я никуда не тороплюсь. Мне надо видеть вашего хозяина.
Всё ещё тяжело дыша и ничего не видя после падения, Филипп не смог произнести ни слова в ответ.
Герцог повернулся и обратился к своей свите:
—Эй, дайте ему глотнуть вина — может, это местный шут и он нам ещё пригодится?
Кто-то из свиты взял кувшин, свисавший у герцога с пояса. Но Филипп понемногу приходил в себя. Тихо и ласково — так говорят лишь с детьми и животными — он шепнул на ухо своему коню: «Только не подведи! Я стану за тебя держаться, и если ты пошевелишься, я упаду. Когда-нибудь и я тебе пригожусь!»
Конь стал ровно, и Филипп, уцепившись за него, сделал глубокий вдох и к нему, наконец, вернулось зрение; сделав ещё один глубокий вдох, он смог разглядеть лошадиный круп. Взгляд его переместился выше и встретил другой, такой же, как и у него, безжалостный взгляд.
— Доброе утро! — наконец, произнес он.
— Да кто ты такой, черт возьми? — спросил, слегка разозлившись, герцог.
Филипп, голова которого всё ещё покоилась на шелковистом конском боку, сделал ещё один глубокий вдох.
— Я Филипп, граф Вильфранш.
Герцог Мана, с которым Филиппу в дальнейшем предстояло еще не раз встретиться, был высок, худ и выглядел зловеще. Но в тот момент Филипп воспринимал его лишь с формальной точки зрения. Он сам себя застал врасплох, и вовсе не желая произвести дурное впечатление, старался собрать воедино все свои находившиеся в беспорядке после падения мысли.
— Я… это… приболел, — произнес он.
— Это точно!
Филипп смог расставить ноги врозь.
— Прошу вас… Быть моим гостем!
Но у него над ухом настойчиво жужжал голос; говорил Жак, повторявший снова и снова:
— Нужно действовать быстрее, как можно быстрее! Скажите его конюшему лишь одно слово: «Бикетт».
— Бикетт! — громко произнёс Филипп; затем он, наконец, понял, что в действие вступили подспудные, неподвластные ему, силы; он тут же принял решение и повернулся к Жаку.
— Хватаем их, пока можно! Нас десять, а их четверо!
— Годится, шеф!
И Филипп сразу овладел ситуацией, словно это он напал, а не на него напали.
Герцога Мана без церемоний сбросили с коня, приставив к горлу кинжал, и столь же бесцеремонно спешили остальных членов его свиты; рядом с каждым оказалось по два человека, и при малейшем намеке на попытку схватиться за оружие и они, и их вождь были бы убиты.
Убедившись, что результат достигнут, Филипп, Жак и Гризельда посмотрели, что творится в долине — не привлекла ли суматоха на склоне чьего-либо внимания? Так оно и было — хотя внизу по ошибке сочли, что с лошади был сброшен Филипп.
Вверх по склону стал подниматься отряд кавалеристов, и они явно очень спешили.
Усевшись на коня, Филипп сказал Жаку:
— Пожалуй, придется его освободить. Спросите, готов ли он признать себя пленником? Нам надо получше приготовиться к встрече.
— Хорошо, хозяин! Эй, слушайте: заберите у них мечи, кинжалы и булавы! Отпустите их коней, пусть себе бегут.
Герцог со свитой были теперь просто маленькой группой униженных и безоружных людей.
— Лучше умереть! — воскликнул герцог.
— Это можно! И глазом не успеете моргнуть! — ответил Филипп. Он вновь отвернулся, чтобы рассмотреть, что происходит у подножия холма.
Пытаясь принять решение, он опять услышал у себя над ухом голос Жака:
— Хозяин, у них там лучник, видите? Вон там, слева. У него полный колчан стрел — а вдруг у него приказ стрелять без лишних вопросов?
Филипп пришпорил коня и направил его вперед, но Жак ухватился за уздечку — возможно, именно здравый смысл и стал причиной того, что на троне Франции впоследствии оказались его потомки?
— Не делайте этого, хозяин! Мы что-нибудь придумаем. Пусть с ними поговорит Пьер!
Пьер, сын Жака, выехал вместе с отцом вперед и, укрывшись за насыпью, прокричал:
— Герцог у нас в плену! Хотите верьте, хотите нет, но это так!
Лучник тут же определил, откуда кричат, и пустил стрелу, просвистевшую мимо паренька и вонзившуюся в бедро Жаку.
— Ваша шайка ещё за это поплатится! — взбесился Жак, пытаясь выдернуть стрелу.
Этот эпизод оказал заметное влияние на судьбу замка Вильфранш. Командир отряда всадников взглянул на вершину холма и убедился, что герцога, действительно, нигде не видно. Мальчишка Пьер опять крикнул вниз:
— Мы захватили вашего главаря и его людей! Но мы пока никого не убили!
Все силы Жака ушли на последнюю попытку вытащить наконечник стрелы из ноги. Филипп увидел, что настал момент для начала переговоров. Он распорядился, чтобы пленников вели к замку, а сам спешился и взобрался на пригорок.
Переговоры он начал вести сам.
— Будете стрелять — мои ребята вам ответят!
Всадники внизу принялись переговариваться. Затем один из них крикнул:
— Что вы хотите сделать с герцогом?
— Он будет чувствовать себя как дома! — выкрикнул в ответ Филипп. — Вы получите любой его приказ, когда он соизволит его отдать! А пока я желаю видеть ваши спины, когда вы двинетесь отсюда вниз по склону.
***
Когда по его же приказу Гризельда разбудила его около полуночи, Филипп сонно пробормотал, словно продолжая начатый во сне разговор:
— Ну вот, захватил я его — и что мне с ним теперь делать?
Она встала; помещение освещалось лишь слабым светом звезд из амбразур.
— Положись на меня и на Жака! — произнесла она.
— Ты всё про эти свои волшебные штучки?
— Что, любопытно? — спросила она, приводя в порядок свои красивые растрепанные волосы.
— Милая, расскажи!
— Я тебе уже сказала: спроси у Жака!
— Расскажи!!! Я сейчас спущусь вниз по лестнице, и мне придется смотреть этому герцогу прямо в глаза!
— Он ничего не должен знать, идиот! От тебя требуется только сохранять таинственный вид.
— Я сначала решил, что это все какое-то дешевое надувательство, но это явно не так, — признался он. — Расскажи мне, Гризельда! Расскажи!
Она ненавидела, когда к ней пристают с нудными расспросами в столь поздний — или столь ранний — час, и продолжала расчесывать волосы в напряженной тишине, пока он не воскликнул:
— Черт бы побрал всех этих баб!
— Ха, как у тебя всё просто. А что, если им черт не нравится?
— Беру свои слова обратно! Но прошу тебя, расскажи мне!
— Будешь на меня давить, буду защищаться — как умею!
— Вы ведь почти проиграли эту битву, нашу общую битву!
— Да? А как ты думаешь, чем сейчас занят Жак?
— Он что, не на посту? Боже мой…
— Он сейчас всё улаживает, и люди герцога не станут на нас нападать.
Филипп задумался. Хотя у него имелся талант полководца и большие организаторские способности, ему понадобилось некоторое время, чтобы оценить новую мысль из чуждой для него области.
— Вы подали им этот ваш знак?
— Да!
Он принялся мысленно увязывать все это с тем, что вчера рассказывал ему аббат. Значит, мощный тайный союз действительно существовал — и сила его была такова, что связывала его людей с людьми герцога Мана!
— Надень что-нибудь, — сказала Гризельда. — Ты весь дрожишь.
Филипп надел рубашку, которая обычно защищала его кожу от более грубой верхней одежды, и принялся надевать поверх неё доспехи. У него была кольчуга из железных колец, нашитых на кожаную подкладку. Едва он успел одеться, как на лестнице показалась голова Жака:
— Граф, госпожа — вы готовы? — прошептал он.
— Мы готовы, — ответила Гризельда.
Они спустились по лестнице, стараясь не потревожить тех, кто был в караульной на первом этаже. Пленники спали на соломе.
Они прошли по двору замка к конюшне; лишь краткий ответ Филиппа на оклик часового нарушил тишину:
— Это наша земля!
— И она всегда будет нашей!
В полутьме, в густом теплом запахе стойла Филипп прошептал Гризельде:
— Не знаю, куда ты меня ведешь, но разок я всё же готов рискнуть!
— Ты можешь забрать с поста кого-нибудь из гвардии?
— А на сколько?
— Ну, на пару часов.
— Хорошо.
Филипп вывел лошадей из конюшни, а затем, вместе с Жаком и вторым сопровождающим, они поехали вниз, к подножию холма.
***
Филиппу был хорошо знаком большой каменистый холм, где были вырыты жилища крестьян — в одной из этих кроличьих нор раньше жил Жак, его первый и самый главный помощник. Но к последовавшей затем заминке он оказался совершенно не готов. Отряд остановился, и Жак произнес:
— Не будет ли граф любезен скрыть ненадолго своё лицо платком?
— Я никогда в жизни не скрывал лица и никакого платка у меня нет!
Жак, не говоря ни слова, обратился за моральной поддержкой к даме Гризельде.
Она оторвала кусок от своей туники, и Филипп засунул эту ткань за воротник, полускрыв таким образом своё лицо. Мавританский шлем, по которому его мог узнать каждый в этой местности, он снял и сунул в седельную сумку.
— Как только окажешься там, они уже ничего не смогут сделать, — сказала Гризельда.
— Да куда им! А, кстати, куда ты меня ведешь?
Ему снова пришлось слушаться произносимых шепотом указаний Жака. Откуда-то, видимо, был подан условный знак; из темноты появился крестьянин, которого Филипп уже где-то видел, и увел лошадей. По тропинке сквозь редкий сосновый лес они поднялись наверх. Время от времени на пути появлялись какие-то люди, которым надо было показывать условный знак. Путь неожиданно закончился у неприметного входа в пещеру в склоне холма. И снова надо было дать ответный знак — на этот раз его спрашивали с уступа наверху.
— Теперь придется ползти, хозяин, — предупредил Жак.
Взращенный в седле, привыкший к постоянному движению, Филипп испытывал неприязнь к замкнутым пространствам. За входом, куда ему пришлось вползти, был каменный лаз, узкий и душный.
Лаз шёл ступенями, было много поворотов. С каждым мигом тревога Филиппа росла — и вдруг коридор кончился, выведя их в зал раза в четыре шире лаза; высота свода была такая, что внутри мог встать во весь рост даже великан. Вдали виднелась широкая стена из воды, стекавшей из расщелины в зальном своде и уходившей в какую-то нижнюю пещеру.
Перед стеной воды лежала прямоугольная каменная плита, высокая, словно постель; спустя мгновение, когда глаза перестал жечь едкий дым, Филипп разглядел, что на этом камне лежит девушка в белом, а на голове у неё укреплен какой-то золотой образок. У изголовья и в ногах стояли другие женщины с факелами, а по бокам от камня были навалены кучами плоды осеннего урожая: виноград и яблоки, снопы ржи и пшеницы.
Все было готово к еженедельному эсбату ведьмовского культа.
Значит, в этой глубоко запрятанной в земле раздевалке действительно почивало некое божество?
— Мы ненадолго встанем вот здесь, у стены, — прошептал Жак. — Девушка в белом — это старшая ведьма.
— Вот эта девчонка?
— Она родилась в семье колдунов. Её приобщали тайнам с раннего детства. Сейчас её нужно приветствовать. Видите знаки у неё на руке? Приветствовать её нужно… ну, как христиане крестятся… хотя, конечно, креститься нужно только для святых отцов.
В темном подземном храме началось какое-то движение; среди присутствующих Филипп увидел своих крестьян и десятка два других людей — по всей видимости, из свиты герцога Мана.
В этот момент послышался звон от удара меча о меч; по этому сигналу Гризельда быстро подошла к алтарю, вытянулась и поцеловала лоб и глаза девушки, а затем повторила заклинание, уже произнесенное ею сегодня днем Жаку:
— Эста эс буэна пара ти, эста пара ти ло тома!
Все остальные стали делать то же самое.
— Теперь наша очередь, хозяин! — сказал Жак.
— Что? Да я ведь по-вашему ни слова не знаю!
— Ничего страшного, вы и не должны ничего знать. Вы не прошли обряд инициации, и на настоящий шабаш вам нельзя. Это всего лишь еженедельный эсбат. Они поймут — большинство из них уже и так вас узнали.
Они приблизились к алтарю, где распростерлась жрица. Когда Филипп склонился, чтобы выполнить ритуал, ведьма приоткрыла глаза и вскрикнула; он её тоже узнал: это была Бикетт Ле-Пуар, дочь прежнего главы местной общины.
— Граф Филипп! — воскликнула она. — Как ты осмелился явиться сюда?
Услышав это проклятие, стоявшие вдоль стен люди ринулись вперед; их напор вынес Гризельду к алтарю.
— Наш хозяин, граф — он один из нас! — воскликнула она. — Мы с ним поженимся прямо здесь, по нашему тайному обряду!
— Он убил моего отца! — воскликнула Бикетт.
— Погоди! — вмешался Жак. — Это неправда. Твоего отца убили норманны!
Вытянувшись к краю своего каменного ложа, Бикетт плюнула.
— Он не один из нас! — с яростью крикнула она. — Он ведёт двойную игру — и с нас тянет всё, что можно, и попам помогает!
— Они уже просили его стереть вас всех с лица земли, — твердо и сурово сказала Гризельда. — А он отказался! Он защищает вас!
С ледяным спокойствием, которое всегда охватывало его в опасный момент, Филипп отодвинулся назад, почти до самого водопада; нащупывая рукоятки меча и кинжала, он был готов ко всему. Примерно четверть из всех, кто был здесь, были из его графства, и лишь на половину из них он мог положиться. Все остальные люди были из лагеря герцога Мана — все, кому удалось получить увольнительную на ночь.
Взгляд Филиппа выделил одного из них: это был дородный, внушительный, хорошо вооруженный кавалер. Филипп обратился к нему в своей неотразимой манере, иногда вызывавшей любовь, иногда ненависть — но никогда не оставлявшей никого равнодушным:
— Если через полчаса меня не будет в крепости, у ваших людей больше не будет вождя. Так я приказал, когда отправился сюда.
— Это правда! — сказал Жак, уловив его мысль.
— А если мы дадим вам уйти, вы отпустите герцога? — спросил командир.
Филипп притворился, что раздумывает, а затем произнёс:
— Если ваше войско пойдет дальше своей дорогой и оставит нас здесь в мире и покое.
— Мы и не собирались на вас нападать. Мы шли вверх по Луаре за большим стадом оленей. Пока мы не увидели твою крепость, мы и не подозревали, что какой-то забияка открыл тут лавочку!
Тишину в пещере нарушали лишь звуки падающей воды да брань Бикетт, и Филипп всё ещё не был уверен, что ему удастся отсюда выбраться; он был в ярости от того, что Гризельда с Жаком его сюда привели. Несмотря на договоренность, он заметил странный огонек в глазах кавалера из свиты герцога — словно тот думал: а почему бы и ему не взять сейчас в плен того, кто сам только что взял пленника? Да и культ довлел над всеми здесь присутствующими — несмотря на то, что Бикетт утратила самообладание, она всё так же оставалась богиней здешних колдунов и ведьм. Она была священна. И никакие перемирия не устоят против силы её слова.
Бикетт снова принялась выкрикивать:
— На шабаше мы зажарим его сердце в свином сале! Он христианин! Он осквернил нас! Это говорю вам я! Я, жрица и пророчица!
В воцарившейся тишине Гризельда с презрением произнесла:
— Дура! Ты сейчас находишься перед лицом верховной жрицы ведьм Турени! Вот знак, а вот и доказательство!
Она сорвала с шеи кулон, который Филипп часто на ней замечал — зеленый камень, вставленный в зеленое золото, всегда свисавший с теперь разорванной золотой цепи. И тогда даже одержимой Бикетт стало ясно, что в кулоне — изумруд, да такой огромный, что стоило его только покрутить, как в нем отразился даже свет факелов в пещере.
— Истинная жрица здесь — я!
***
Занималась заря. Они шли вверх по склону к замку Филиппа, и Гризельда чуть не падала от усталости. Жаку даже пришлось ехать с ней рядом, держась наготове, чтобы ухватить её за пояс, если она вдруг рухнет прямо в конскую гриву. Филипп волновался; он смотрел, как рассветные ветры гонят тучи к западу, и думал:
«Нет у меня никакой совести, если только речь не идет о моём графстве или о тех, кто здесь живет… Ну и ладно! Этот культ я буду использовать в своих интересах, пусть мне потом и придется вечно гореть в аду. Может, Господь всемогущий меня поймет?»
Он поглядел на быстрое течение Луары.
«Может, и Он когда-то тоже строил крепость? Тогда Он всё это поймет».
А затем — дерзко:
«Ну а если эти ведьмы и колдуны знают больше Него, так лучше мне стать одним из них!»
Он очень устал, ему хотелось любви и сна, и он расслабился.
«А я бы не прочь отшлепать эту малышку Ле-Пуар! Чем больше она злилась, тем больше мне это нравилось».
***
Они доехали до вершины холма. Дожидаясь, пока часовой откроет ворота на условный свист Жака, Гризельда, кажется, угадала, о чем сейчас размышляет Филипп.
— Надо бы на этих воротах вырезать какой-нибудь символ. Ну, зверя какого-нибудь…
— Можно! А какого? Твою лошадку?
— Нет, я хочу вырезать льва…
Филипп слегка раздулся от гордости.
— Хорошо! Это будет…
Но она его перебила:
— … а нижняя часть у него будет как у свиньи.
Филипп спросил:
— Это ещё почему?
— Надо завести что-то вроде хранителя дома, как было принято у древних римлян. Твой кузнец Жозеф может сделать чеканку на твоем щите.
— Но почему вдруг лев и свинья? — возразил он.
— Полжизни — борьба, полжизни — хозяйство! Наполовину — лев, наполовину — поросенок.
В голосе её звучала неприкрытая ирония; она чувствовала, что он не очень-то рад, что только что закончившаяся история кончилась хорошо лишь благодаря её влиянию.
— Ладно! Бери кинжал, и вперед — и ещё вырежи вокруг такие слова: «Там, где другие отступают, я наступаю».
И он задумался:
«Полулев, полусвин!»
И сказал себе:
«Полубог, полубес! Да, я буду играть во все их игры, ведь мне нужна только победа!»
В конце дня они лежали на песке у крепости, и их тела жадно поглощали солнечное тепло лета святого Антония. И сейчас они готовы были благодарить любое божество. Прямо сейчас им было всё равно, какое именно.
Оригинальный текст: Gods of Darkness, by F. Scott Fitzgerald.