Стентон Пил, Арчи Бродски
Любовь и зависимость (главы из книги)

Глава 1
Пока смерть не разлучит нас

Я нуждаюсь в твоей любви, чтобы выжить.
Без нее я жив лишь наполовину.
Я забываю всю свою гордость.
Я не мог оставить тебя, девочка, если даже пытался.
Прежде чем я полюблю кого-нибудь другого,
Мне лучше побыть одному.
Детка, я должен иметь тебя, детка!

Несколько лет назад я начал думать, что то, что люди называют любовью, иногда может быть аддикцией. Это было моим способом осмысления некоторых наблюдений, касающихся наркотиков и людей. Это случилось в конце 60-х, в разгар наркотического бума, когда рассказы о наркотических переживаниях были так же широко распространены, как употребление марихуаны и героина. В это время газеты и журналы начали печатать списки наркотиков, чтобы просветить публику в том, каковы их эффекты. Две вещи потрясли меня во время чтения этих данных — во-первых, насколько неправильными были мои (и людей, которых я знал) представления о наркотиках; и, во-вторых, насколько много неточной информации содержали сами таблицы. Предположения, которые я и другие делали по поводу силы и власти психоактивных веществ, казалось, не подтверждались какими-либо реально существующими доказательствами. Для меня это свидетельствовало о существовании большой неопределенной области, где играют роль мотивы и установки людей, употребляющих наркотики. Это также указывало на основные страхи нашего общества и его иррациональный подход ко всему, касающемуся наркотиков и их действия.

Примерно в это же время, хотя и по другим причинам, я стал более критично смотреть на понятие романтической любви, с которым я вырос. В нынешнем открытом обществе, в жизни, в кино, в романах и лирических песнях могут встречаться самые разные вариации отношений между женщинами и мужчинами. В этом контексте то, что я видел, часто было обескураживающим. Отношения, которые, предположительно, вели бы к чему-то вроде совместного развития, в реальности основывались большей частью на безопасности и комфорте проводить столько времени, сколько возможно, с кем-то, полностью приспособленным к твоим потребностям. В этом случае «любить другого» в действительности означало «сократить сферу своей жизни». Что делало эти отношения замечательными для меня, так это ощущение, что было что-то фундаментальное в их природе, что делало их именно такими. Я находил только одно слово для их описания - аддикция. Индивиды «подсаживались» на кого-то, кого рассматривали как объект; их потребность в объекте, их «любовь» была на самом деле зависимостью.

Сначала эта идея была для меня только метафорой. Я не принимал ее всерьез, пока не прочитал один рассказ о повседневной жизни трех женатых пар. В своей веселой манере он показывал, что написавший его думал примерно о том же, что и я:

«Удивительно, как женитьба влияет на пользование телефоном. Например, Майк и Бетти. Когда бы я ни звонил Майку, даже если это касалось бизнеса, я должен был выносить длительные перерывы, удлинявшие разговор в два раза по сравнению с необходимым, пока он передавал Бетти, что я только что сказал. Однако, это была еще доброкачественная форма вмешательства. Бетти считала меня также и своим другом, и можно было сказать, что она проявляет интерес к моему благосостоянию, когда она прыгала перед телефоном, крича «Что он сказал?». Злокачественным это становится, когда пытаешься говорить с Германом. Мы все знали, что его жена даже с трудом отпускала его на баскетбольный матч, и когда она все же разрешала ему пойти, то сама шла с ним и заставляла его садиться как можно дальше от его друзей. А в последнее время он не мог даже говорить по телефону без того, чтобы не закрывать микрофон каждый раз, когда я что-нибудь говорил, и не повторять мое сообщение дословно своей жене, чтобы она могла сказать ему, что отвечать.

Дженет также имеет свой стиль обращения с телефоном. В редких случаях, когда Арнольд задерживается вечером больше, чем на час или два, она звонит мне и заводит долгий, бесцельный разговор, призванный избавить ,ее от необходимости делать что-либо самой. (Часто, отчаявшись найти замену, она напивалась - плохой ход, он делал три часа без Арнольда похожими на все шесть.) Но стоило Арнольду вернуться, даже если мы только начали разговор или были в середине обсуждения важной темы, Дженет выкрикивала его имя, как только слышала звук ключа в замке, и вешала трубку, так что я не успевал даже попрощаться».

Автор продолжает описанием обычаев двух из этих пар, связанных с учебой:

«Дженет и Арнольд тщательно вырабатывали способ действий при учебе, что составляло интересный контраст в своей детальной строгости с примитивным подходом к этой проблеме Майка и Бетти. Майк, как известно, не очень хорошо выносит, когда его отвлекают. Несмотря на это, Бетти не чувствует никакой ответственности за то, чтобы не беспокоить его во время подготовки к выпускным экзаменам. Для нее настолько невыносимо терять время в своей комнате, не разговаривая с ним, что она отвлекает его до тех пор, пока он на нее не разозлится. Эта атмосфера комедии положений далека от способности Дженет и Арнольда к конвейерной работе. Эти двое имеют набор правил, гласящих, в частности, что если один из них готовится к экзамену, а у другого в это время не случилось ничего, сравнимого по безотлагательности, то вся нормальная жизнь (работа, знакомства, свобода передвижения) запрещена и для второго партнера, который должен все то время, когда первый действительно занимается, быть (а) дома, (б) в бодрствующем состоянии, и (в) в той же комнате, что и первый, но бесшумно — чтобы быть готовым исполнить любое его пожелание.

Господи, что же не так со всеми этими людьми? Неужели у них нет понятия о том, что два человека, которые едят, спят, веселятся и делают еще множество вещей вместе, могут иметь по крайней мере некоторые отдельные занятия и интересы, и отдельные места для того, чтобы этим заниматься? Или хотя бы с достоинством говорить по телефону по-отдельности?».

В раздраженном тоне писателя сквозит ощущение пустоты — он видит искажение индивидуальной идентичности и ограничение индивидуальных возможностей под влиянием интенсивного стремления найти безопасность в другой личности. Это универсальный паттерн, выражающий себя в разнообразных личных стилях. В конце концов, я решил рассмотреть, насколько близко этот паттерн к аддиктивной модели. В качестве иллюстрации я приведу смешанный случай, который передает суть отношений, похожих на три вышеописанных примера. Поскольку это подразумевает получение схематического примера аддикции, я произвольно очистил его от искажающих деталей и сложностей мотивации. В нем нет ни хаотического любовного конфликта и комичной домашности Майка и Бетти, ни насилия, практикуемого женой Германа, ни странной регламентации Дженет и Арнольда. Отношения Брюса и Вики ровны и гармоничны. Именно это и называют взаимным согласием.

Эгоизм на двоих

Вики и Брюс являются индивидуальными человеческими существами только в телесном смысле; они постоянно борются за преодоление раздельности своей кожи, которая является единственным барьером на пути их полного объединения. Их прошлое объяснит кое-что в их истории. Они оба выросли в комфортных и защищенных условиях в пригороде Лос-Анджелеса. С раннего возраста они думали о профессиональной карьере и домашнем существовании. Брюс, закончивший школу годом раньше Вики, отказался от учебы в университете Плющевой Лиги, в который всегда мечтал поступить. Вместо этого, не желая покидать Вики, он поступил в университет в районе Лос-Анджелеса. Вики последовала за ним туда годом позже. Она не хотела слишком далеко уезжать от своих родителей, и фактически она жила скорее дома, чем в кампусе, так же как сделал и Брюс за год до этого, чтобы иметь возможность быть при ней. Пара каждый день вместе совершала часовое путешествие в школу и обратно, а потом они продолжали видеть друг друга в комфортном окружении своих старых соседей и в домах своих родителей. Было похоже, что они убивают время, ожидая того возраста, когда можно будет пожениться, не вызвав этим осуждения. Недостаток опыта общения с другими людьми в колледже, естественно, не дал им шанса получить правильное впечатление о себе и о том, как их видят другие. В результате, они не развили в себе взрослых качеств, которые могли бы сделать их привлекательными для людей, которые еще не знали и не любили бы их.

И вот что мы имеем. Два человека, вынужденные сохранять безопасность своих школьных отношений — возможно, в той же мере из страха разочаровать друг друга и никогда не найти ничего лучшего для себя, как и из желания, их сохранять, — соединяются до срока, «пока смерть не разлучит их». В промежутке они упускают возможность пожить вне дома, хотя этот опыт их родители, принадлежащие к верхушке среднего класса, охотно бы субсидировали. Вознаграждение, которое они получают друг от друга за все жертвы, нужные для поддержания отношений — это постоянная уверенность в компании друг друга. Отдав такую большую часть себя просто за то, чтобы быть вместе, они оба чувствуют, что отношения очень много им должны. И, чтобы оправдать свое решение, они постоянно раздувают ценность друг друга, до тех пор, пока уже ничто другое не сможет сравниться в важности с партнером.

В скором времени они оставляют любые независимые интересы, которые у них были. Вики отказалась от идеи пойти в драматический клуб колледжа, потому что это отняло бы слишком много ее времени у Брюса. Они не видятся с большинством своих старых друзей, уехавших в другие колледжи. Также они не заводят и новых друзей в университете, за исключением нескольких одноклассников. Они говорят с ними об учебе и учителях, и вместе ходят на редкие вечеринки, но из-за того, что так мало их свободного времени проходит в кампусе, эти внешние отношения имеют мало значения. Пара начинает все более и более цепляться друг за друга, они все больше обращаются друг к другу за тем, чего хотят, и постепенно разрывают все связи с остальным миром, за исключением школы и своих родителей.

Вики и Брюс поженились перед его выпуском. Они решили вместе поехать в Сан-Франциско на выпускную практику. Брюс собирался пойти работать в начальную школу, а Вики планировала стать доктором философии в области истории, поскольку закончила колледж с этой специализацией. Не то, чтобы она хотела быть историком. Она считала курс истории скучным и, хуже того, ужасно трудным. Напрягаемая, а не вдохновляемая программой предыдущих лет, она прошла этот путь при помощи стимуляторов и транквилизаторов. Можно было бы поинтересоваться, почему она не восстала против этой муки и не оставила академическую карьеру. Однако, это неудивительно — личность, настолько мало расположенная рисковать безопасностью своей семьи и брака, вряд ли будет искать что-нибудь более увлекательное, чем продолжение бессмысленной академической деятельности. Фактически, она не видит альтернативы для себя, раз ее муж будет работать в начальной школе.

Вики и Брюс были озабочены отъездом в такую даль от своих семей. Они просто наслаждались регулярными визитами родителей на выходные, и часто отдавали эти визиты, заботливо разделяя время между двумя семьями или собирая их вместе на общие сборища. Они никогда не возвращались в Сан-Франциско без того, чтобы не начать разрабатывать детальный план своего окончательного переезда в Лос-Анджелес, где они купят дом поблизости от обеих семей, как только Брюс станет зарабатывать как адвокат, и их Сан-Францисский «богемный» период подойдет к концу.

К этому моменту они обустраиваются в том виде семейной жизни, который описан в начале данной главы. Женитьба дала их отношениям, благословленным родительским потаканием с самого начала, дополнительные удобства домашней жизни. Иногда они выбираются на вечернюю лекцию или другое университетское культурное событие. Однако, их знакомство с Сан-Франциско никогда не идет дальше этого. При наличии нескольких друзей, их социальная жизнь настолько же ограничена и поверхностна, как была в колледже. Несмотря на то, что они признают местные взгляды, они, безусловно, не являются частью нового Западного побережья.

Эти два недоразвитых эго образовали то, что Д. Лоуренс называл эгоизмом на двоих: два человека связываются вместе не по причине любви или возрастающего понимания друг друга, а скорее из-за своих чремерных затруднений и общей для обоих партнеров потери Я. По мере возрастания своей взаимной зависимости Брюс и Вики обрывали все больше связей, которые соединяли их с другими людьми, вещами и занятиями. И когда связи исчезали, они все больше и неистовей вверяли себя друг другу, чтобы защититься от все более чуждого окружения.

Мы можем частично проследить происхождение таких аддиктивных личностей, посмотрев, как росли Вики и Брюс. Ни тот, ни другая не освободились от детской зависимости от своих родителей. Они подходили к любому опыту за пределами семьи как к чему-то внешнему по отношению к себе. Хотя они оба были успешными студентами, тянувшими ярмо школьных требований, учеба имела для них мало смысла, и они говорили о ней с изрядной долей цинизма, Также они не были способны сформировать какие-либо отношения за пределами семьи, кроме одних — друг с другом. Как будто это изолированное отклонение истощило всю их энергию, которая могла пойти на то, чтобы узнать других людей. Их родители были настолько великодушны, настолько быстро готовы обеспечить потребности Брюса и Вики, что те не имели возможности осознать, насколько они ограничены своим детским опытом. Когда Вики начала встречаться с Брюсом, ее родители, с благословения родителей Брюса, предоставили молодым любовникам свой пляжный домик, а сами сняли домик поменьше на озере Эрроухед. Парочка могла отправиться в пляжный домик и быть вместе без помех. За исключением тотальной помехи, заключавшейся в том, что молодым людям так никогда и не пришлось развить собственную отдельную волю. У Вики не было причин выходить во внешний мир, поскольку ее мать и отец были настолько внимательны к ее потребностям, настолько высоко ценили ее очарование и ум, что она не могла надеяться найти лучшее отношение где-нибудь еще. Перейдя напрямую из родительского дома в дом мужа, эта женщина никогда не имела опыта жизни в одиночестве, на своих собственных эмоциональных ресурсах, и, возможно, никогда этого не переживет. Таким образом, родители Вики и Брюса обеспечили все стадии развития своих детей, за исключением последней — независимости: не только здорового отделения от отчего дома, но и подлинной психологической независимости — того, что личность проносит через всю свою жизнь. Именно эта завершенность Я обеспечивает ту целостность, которая является условием любого настоящего объединения двух или более людей.

Параллель с опиатной аддикцией

Похожа ли эта история на более известную модель аддикции, которую мы видим у наркоманов? Тому, насколько глубоко их сходство, и посвящена эта книга. Аддикт — это человек, не научившийся целеустремленности в отношениях с миром, который поэтому ищет стабильности и уверенности в некоторой повторяющейся, ритуализированной деятельности. Эта деятельность развивается по двум направлениям: во-первых, это комфортное ощущение благополучия, порождаемое наркотиком или другим аддиктивным объектом; во-вторых — это атрофия других интересов и способностей аддикта, общее ухудшение его жизненной ситуации вследствие аддикции. Поскольку альтернативы сокращаются, аддикция усиливается, пока не вытеснит все остальное. Настоящий аддикт движется по направлению к мономании, будь объект аддикции наркотиком или любовником. Защищенное и обеспеченное детство Вики и Брюса не дало им понять, что полная жизнь базируется на уверенности в себе и доброкачественном энтузиазме. В результате они сделали сосредоточенность друг на друге своей повседневной привычкой, и эта привычка стала raison d"etre (смыслом) их существования.

Важно отметить, как действует здесь закон порочного круга. Недостаток у аддикта внутренней направленности или целеустремленности создает потребность в ритуализированном бегстве, а она, в свою очередь, осложняется исключительной вовлеченностью в аддикцию и уходом от содержания нормальной жизни. Воздействуя на болезнь личности, наркотик, как ощущает аддикт, дает ему искусственное чувство самодостаточности, которое уничтожает и ту небольшую мотивацию к сложным или трудоемким занятиям, которая у него была. Так же, как Вики и Брюс пришли друг к другу скучающими, без интересов, которые были бы достаточно глубокими, чтобы их занимать. Найдя друг друга, они стали еще менее мотивированы к обзаведению друзьями или к тому, чтобы посвятить себя работе. Их зависимость — такая же, как у наркомана — могла только возрастать с отпадением всех других занятий.

Случай Вики и Брюса не может прямо проиллюстрировать только одну важную особенность аддиктивного цикла — синдром отнятия, мучительную реакцию аддикта на прерывание его аддиктивной реализации. Вики и Брюс организовали окружение настолько тотально вокруг себя самих, что не возникало даже легкой угрозы перерыва в отношениях. Пара сопротивлялась даже временным отделениям, как в случае, когда Брюс пошел учиться туда, где ему не нравилось, только чтобы остаться со своей невестой. Любовники часто страдают от симптомов отмены (или отнятия «withdrawal symptoms"), если разлука все же случается. В случае Вики и Брюса, страстное желание оставаться вместе было большей частью страхом и избеганием синдрома отмены. Вики и Брюс похожи на благополучного, респектабельного опиатного аддикта, который способен гарантировать себе, что никогда не будет вынужден страдать от ломки.

Зависимость от личности — только продолжение социального проявления всех аддикций. Люди, подверженные аддикции, обычно формируют для себя приватный мирок. Например, группа употребляющих один и тот же наркотик склонна давать своим переживаниям коллективные интерпретации, которые непонятны для тех, кто в группу не входит. Их не беспокоит такое непонимание, поскольку для них имеет значение только одобрение других членов группы. Это верно и для Брюса и Вики с их семейными и домашними ритуалами, их исключительной озабоченностью тем, как доставить удовольствие друг другу, и их раздутой оценкой себя. Фактически, такие аддиктивные романтические отношения — это наименьшая и самая изолированная из всех возможных групп.

Однако недостаточным было бы просто определить, что две вещи похожи. Чтобы показать, насколько реальна такая параллель, нам нужно задаться вопросом, что такое вообще аддикция и как она функционирует - касается ли это наркотиков или чего-то другого. И тогда мы увидим, что определенные межличностные привязанности могут действительно быть названы аддикциями.

Глава 4
«Любовь» как аддикция»

«Я никогда не видел более многообещающей склонности. Он рос достаточно невнимательным к другим людям, а теперь был целиком поглощен ею. Каждый раз, когда они встречались, это было все более бесспорным и заметным. На своем собственном балу он обидел двух или трех молодых леди, не пригласив их на танец, и я сам дважды заговаривал с ним, не получая ответа. Могут ли симптомы быть более ясными? И не является ли общая невежливость истинной сущностью любви?»
Джейн Остин «Гордость и предубеждение»

Существует понятное сопротивление идее, что человеческие отношения могут быть психологическим эквивалентом наркотической аддикции. Однако, вполне разумно искать аддикцию между любовниками, если психологи находят корни наркотической аддикции в детской потребности в зависимости и в препятствующих росту семейных отношениях. Чейн, Виник и другие считают наркотики способом замещения человеческих уз. В этом смысле аддиктивная любовь даже в большей степени, чем наркотическая зависимость, и к тому же напрямую связана с тем, что было признано источником аддикции.

Почти каждый из нас знает людей, которые заменяют романтические отношения другими видами бегства, включая наркотическое, по крайней мере до тех пор, пока не возникнут другие отношения. Непосредственно после или непосредственно перед любовным приключением такие индивиды глубоко погружаются в психиатрию, религию, алкоголь, марихуану или что-то подобное. Как некоторые аддикты переключаются с опиатов на алкоголь или барбитураты, так же мы находим и других, которые употребляют наркотики, чередуя их со всеобъемлющими системами верований или социальными увлечениями. Рассмотрим утверждение члена фанатической религиозной коммуны: «Я обычно употреблял кислоту, и еще кое-что. Я думал, что это было ответом. Но это меня не удовлетворяло, так же как и все остальное. Я ходил к психоаналитику… Ничто не удовлетворяло, пока я не пришел к Иисусу». Он мог бы добавить: «Вместе с девчонками», поскольку другие новообращенные - брошенные любовницы, которые в предыдущую эпоху ушли бы в монастырь. Я знаю о мужчине, который начал сильно пить после того, как давняя подруга покинула его. Он описал свои реакции на разрыв:

«С тех пор, как Линда ушла, я в основном лежу в кровати. Я слишком слаб, чтобы двигаться, и я все время простужен… Я много плакал… Я пытаюсь успокоить себя скотчем, который оставила моя сестра… Я чувствую себя так ужасно, настолько не владею собой — как будто реального меня больше нет».

Он не мог спать, и его сердцебиение периодически пугающе ускорялось, когда он ничего не делал. Таковы симптомы острой отмены. Мы знаем, что они могут проявляться — возможно, достаточно часто у определенных групп и в определенном возрасте — в ответ на лишение любовника. Популярная музыка поет гимны этому переживанию, как отличительному признаку настоящей любви: «Когда я потерял мою детку, я почти обезумел… С тех пор, как ты ушла, детка, моя жизнь кончена». Как насчет любви, которая порождает симптомы похмелья у людей, которых мы все знаем, а может быть, и у нас самих? Можем ли мы представить любовь, которая не оставляет за собой такого опустошения? Давайте посмотрим поближе, как «любовь» может быть аддикцией, и чем аддиктивная любовь отличается от истинной любви.

В монографии, названной «Влюбленность и гипноз», Фрейд подметил важные параллели между любовью и другим психологически непреодолимым процессом — гипнотизмом. Согласно Фрейду, любовь к себе может быть перенесена с собственного эго на любимый объект. Когда это случается, другой человек все более приходит к «обладанию всей любовью к себе эго, чье самопожертвование, таким образом, становится естественным последствием этого. Объект, так сказать, поглотил эго». Крайнее развитие этого сорта любви — это состояние, в котором эго любовника «истощено, сдалось объекту, замещено объектом как собственной самой важной составляющей». Фрейд продолжает:

«От влюбленности до гипноза - очевидно, один короткий шаг. Очевидно, что то и другое - отношения согласия двоих. Это такое же скромное подчинение, такая же уступчивость, такое же отсутствие критики по отношению к гипнотизеру, как к любимому объекту. Такое же истощение собственной инициативы… Гипнотизер (как модель любимого другого) — единственный объект, и ни на что, кроме него, не обращают внимания».

Любовь — идеальный двигатель аддикции, потому что она может исключительно претендовать на человеческое сознание. Если для того, чтобы служить аддикцией, нечто должно быть одновременно утешающим и пожирающим, тогда сексуальные или любовные отношения наилучшим образом соответствуют этой задаче. Если оно также должно быть повторяемым, предсказуемым и изолированным, тогда опять же отношения могут быть идеально приспособлены для аддиктивных. целей. Тот, кто не удовлетворен собой или своей жизненной ситуацией, может найти в таких отношениях самую содержательную замену довольства собой и тех усилий, которые требуются для его достижения.

Когда человек приходит к другому с целью заполнить пустоту в себе, отношения быстро становятся центром его жизни. Они предлагают ему утешение, которое резко контрастирует с тем, что он находит в других местах, так что он обращается к ним больше и больше, пока не станет нуждаться в них для того, чтобы прожить каждый день своего наполненного стрессами и неприятностями существования. Когда постоянный прием чего-то настолько необходим, чтобы жизнь была переносимой, то речь идет об аддикции, как бы романтично она ни была украшена. Всегда имеющаяся опасность отнятия порождает постоянную тягу.

Кто такой межличностный аддикт?

Поскольку человек, пристрастившийся к любовнику, чувствует в сущности ту же самую неадекватность, что и наркотический аддикт, почему же он выбирает другого человека, а не наркотик, в качестве объекта аддикции? Одной из характеристик, которая разделяет эти две группы аддиктов, является их социально-классовая принадлежность. Употребление опиатов привлекает в первую очередь представителей низших социальных и экономических слоев, особенно расовые меньшинства. Белые из низшего класса чаще всего пользуются алкоголем как способом бегства. Американцы из среднего класса, не будучи достаточно склонными к алкоголизму и, конечно, не интересуясь героином, не менее подвержены аддиктивным тенденциям; только они проявляют их по-разному.

Как правило, другие человеческие существа играют гораздо большую роль в стиле жизни представителя среднего класса, чем для низшего. Ли Рейнуотер, описавший эти социально-классовые различия в «Семенном дизайне», обнаружил, что сексуальные отношения низшего класса имеют тенденцию не доходить до такой степени общности жизни. Если взять крайний случай, то анализ Чейном героиновых аддиктов Нью-Йорка показывает, что они не доверяют людям; наркотики — единственная вещь в их жизни, на которую, как они чувствуют, они могут положиться. Даже принадлежащие к среднему классу английские опиатные аддикты, описанные Эдвином Щуром в «Наркотической аддикции в Британии и Америке», в общем отчуждены от других людей. Тогда возможным объяснением широкого распространения злоупотребления наркотиками среди молодых выходцев из среднего класса является то, что разрушительная природа их жизненных привычек приводит лишь к фрагментарным и временным отношениям. И хотя эта неспособность сформировать прочные межличностные связи характеризует наркотических и алкогольных аддиктов из любого социального класса, ослабленная и нестабильная социальная сеть все же более обычна в экономически и в других отношениях депривированных группах. Следовательно, индивиды в этих обстоятельствах чаще уступают героиновой аддикции и тяжелому алкоголизму, в то время как люди (и особенно любовники) служат этой же цели для тех, кто лучше обеспечен. В обоих случаях комбинация зависимости и манипулятивности, которую Чейн наблюдал у героиновых аддиктов, стоит за аддиктивной склонностью эксплуатировать. Не уверенный в своей собственной идентичности, аддикт видит в других людях объекты для удовлетворения своих потребностей. Но для Наркомана использование людей — только средство для других целей; для аддикта из среднего класса обладание людьми и есть цель.

Рейнуотер проясняет эту разницу в статье «Изучение личностных различий подростков среднего и низшего класса». Там он утверждает, что «Представитель низшего класса… менее зависим от людей и более ориентирован на те виды удовлетворения, которых можно достичь без осложняющей кооперации с другими человеческими существами». Среди детей среднего класса проявился отчетливый паттерн, объясняющий, как люди могут быть наркотиком. Две трети этих детей (в сравнении с одной пятой из семей низшего класса) показали признаки «констелляции социальной зависимости». Последняя может быть определена как потребность цепляться за один человеческий объект для получения любви и поддержки. Причем этот объект может даже быть не реальной личностью, а лишь концепцией личности.

Когда люди экономически обеспечены, но все еще ощущают большой недостаток в своей жизни, их стремления вынуждены быть более экзистенциальными, чем материальными. Именно такие стремления связываются в их базовую концепцию себя и определяют чувства относительно себя. Д.Лоуренс описывает такой случай в романе «Женщины в любви». Герой — Джералд Крич, состоятельный сын индустриального магната. Когда его отец умирает, мир Джералда начинает рушиться, и он переживает духовную катастрофу, которая приводит его к отчаянным отношениям с Джадрен Брэнгуэн.

«Но по мере продолжения борьбы все то, чем он был, продолжало разрушаться, так что жизнь стала пустой раковиной вокруг него, ревущей и шумящей, подобно морю. В этом шуме он внешне участвовал, но внутри этой пустой раковины везде была темнота и пугающее пространство смерти. Он знал, что должен найти подкрепление, иначе он рухнет внутрь, в огромную темную пустоту, которая кружилась в центре его души. Его воля поддерживала его внешнюю жизнь, внешний разум, внешнее бытие, неразрушенное и неизменное. Но давление было слишком велико… День за днем он чувствовал себя все более и более похожим на пузырь, наполненный темнотой…».

Эмоциональное состояние, которое изображает Лоуренс, очень похоже на то, что Р.Д.Лэйнг называл шизоидной отчужденностью, в которой индивид настолько отделен от своего переживания, что не может извлечь из него ощущения себя как интегрированного существа. Шизоид не чувствует, что живет свою жизнь, что его личность находится в своей собственной коже. В «Расколотом Я» Лэйнг утверждает, что шизоидное отчуждение является не только обычной современной формой безумия, но также и превалирующей характеристикой жизни в современном обществе. «Онтологическая тревога» — неуверенность в самом нашем существовании, о которой говорит Лэйнг, и есть то самое, что заставляет некоторых из нас компульсивно искать отношений.

Джералд Крич - фантазийный пример отсутствия хорошо развитого бытийного ядра, надежного ощущения себя. Человек, чувствующий эту внутреннюю пустоту, должен стремиться заполнить ее. В отношениях это может быть сделано только путем включения чьего-то чужого бытия внутрь себя, или позволения кому-то другому включить тебя. Результат этого — полностью оформившаяся аддикция, где каждый партнер тянет другого назад при любом признаке ослабления тех сил, которые держат их вместе.

Ф. Скотт Фицджеральд и Шейла Грэхем

Чтобы показать конкретно, что это значит «подсесть» на любовника, мы можем взять хорошо известный пример — любовную историю Ф.Скотта Фицджеральда и Шейлы Грэхем. В период, последовавший за последним эмоциональным срывом его жены Зельды, Фицджеральд чувствовал, что то, что обещала ему жизнь, по большой части не осуществилось, и что он истощил свою духовную и эмоциональную энергию. Всю свою жизнь он пытался и не мог достичь прочного чувства своего места в мире. Он добивался социального положения, которого так никогда и не достиг, финансового — которого не получил, и литературного, которое очень часто было сомнительным во время его жизни. В «Дальней стороне рая» Артур Мизенер показывает, что все вещи, казалось, сговорились, чтобы не допустить психологического мира и безопасности Для Фицджеральда, который писал о себе: «В общем — я знал, что на самом деле мне не хватает самого необходимого. Во время последнего кризиса я понял, что не имею настоящей смелости, упорства и самоуважения».

После его первоначального писательского успеха Фицджеральд и Зельда покатились по нисходящей спирали, которая закончилась только за небольшое время до его смерти в 1940. В течение этого периода он с трудом выносил свою работу, которую он и Зельда часто прерывали пьянством и переездами, а также большей частью утомительной погоней за удовольствиями. Вследствие таких периодов безответственности Фицджеральд мучался раскаянием. Чтобы облегчить свое чувство вины и осознание провала, он часто затем входил в новый период пьянства и безответственности. К концу двадцатых годов пустое неистовство его существования начало требовать ужасной дани. Зельда перенесла срыв, который в конце концов привел ее в больницу. Сам Фицджеральд начал чувствовать физический и умственный упадок и перенес множество неконтролируемых алкоголических эпизодов. Его финансы, которыми он был озабочен всегда, стали еще большей проблемой. Когда он наконец смог закончить последний роман, «Ночь нежна», тот не был хорошо принят после публикации в 1934. Период, следующий за этим ударом по его самонадеянности, во время которого его личные трагедии также невыносимо возросли, был более болезненным, чем когда-либо ранее. Его алкоголизм достиг совершенно неуправляемого состояния.

В 1937 Фицджеральд переехал в Голливуд, чтобы писать сценарии, оставив (но не покинув) Зельду в санатории в Северной Каролине. В июле этого же года он встретил кинообозревательницу Шейлу Грэхем. Она стала его главной поддержкой до конца его короткой жизни, помогая ему большей частью удерживаться на плаву и быть относительно довольным, делая свою уважаемую работу сценариста и работая над романом. И хотя это было некоторым спасением для измученной души, их отношения, описанные в книге Шейлы Грэхем «Неверный возлюбленный», иллюстрируют ту искаженную, аддиктивную форму, которую может принять человеческая интимность, когда она вплетена в изуродованную жизнь.

Во-первых, Фицджеральд, бросив пьянство, не отказался полностью от химической поддержки. Шейла Грэхем ссылается на то, что «…он был на своей диете, состоящей из кока-колы и кофе», и что он полагался на «снотворные средства и, чтобы проснуться утром, бензедрин». Но все же главным его стимулятором и успокоительным была его любовь. Хотя он и был драматически привязан к Зельде (в качестве одной из ошибок Дика Дайвера, героя, воплотившего его собственное падение, Фицджеральд назвал «отчаянное цепля-ние за одну женщину»), он теперь — когда его первоначальный энтузиазм по отношению к жизни был так основательно притушен — снова отдал всю свою жизнь одной женщине и требовал такого же самопожертвования от нее. Грэхем пишет:

«В начале 1938 мы были настоящими отшельниками в Голливуде. Я посещала мало вечерних событий или производственных вечеринок. Так что я могла все время быть со Скоттом [и еще писала свои статьи], Джонах Рудди за еженедельную плату предоставил мне эту возможность. Мы редко выходили: нам было достаточно быть вместе, и когда мы были порознь, редкий час проходил без того, чтобы Скотт не дал мне знать о своем присутствии. Он звонил мне пять или шесть раз в день».

Однажды, когда она хотела совершить путешествие в Нью-Йорк, Фицджеральд запротестовал: «Но кто эти люди, которых ты увидишь? Они не настоящие. Я был там. Я бросил все это. Чего ты хочешь от этих людей? Чего ты хочешь от Нью-Йорка?»

«О…» — я не могла подобрать слов. «Нью-Йорк возбуждает меня. Он заставляет меня трепетать».

«Шейла, ты уже нашла то, что ты ищешь. Ты ищешь любовь, того, кто поймет тебя. У тебя есть я. Я люблю тебя и понимаю тебя. Тебе незачем ехать в Нью-Йорк».

Более того, когда ее лучшая подруга приехала в Голливуд из Нью-Йорка, Фицджеральд настоял, чтобы они уехали на уикенд, когда она должна была прибыть, и чтобы подруга ехала в свою собственную квартиру немедленно. Он даже дошел до выбора квартиры для нее и внесения депозита. Когда подруга приехала в резиденцию Шейлы, она нашла записку с извинением и ключ. Грэхем комментирует: «Так Скотт заставил меня поступить с лучшей подругой. Он ревновал к ней. Он был настолько очевидно несчастен, что я не могла ему отказать». Возможно, даже более крайним был способ, которым Фицджеральд и его любовница реагировали на ожидаемый визит ее босса, Джона Уилера:

«По мере того, как приезд Уилера приближался, Скотт становился все более и более угрюмым. Увещевания не помогали. И как случалось множество раз до того, когда я находилась в затруднении, решение пришло по вдохновению. Ночью перед приездом Уилера я легла в Госпиталь Доброго Самаритянина на небольшую операцию, которую мой доктор советовал сделать «когда-нибудь — никакой спешки». Я выбрала это время, чтобы быть слишком больной для встречи с Джоном Уилером. Скотт отвез меня в госпиталь, утешившись наконец».

Хотя она временами находила поведение Фицджеральда своеобразным, все же Грэхем не считала его непривлекательным. Она рассматривала эти два последних случая как примеры «непрекращающейся нежности Скотта». Ее собственное отношение характеризуют ее слова: «я начала жить, когда он появился». Она рассказывает и о своем желании быть заключенной внутрь своего любовника:

«Я смотрела в его лицо, ища его, стараясь найти его тайну, его чудо для меня, и я говорила, почти молитвенно: "Если бы я только могла войти в твои глаза и закрыть веки за собой, и покинуть весь этот мир снаружи…"

Он обнял меня, и я прильнула к нему…»

Их отношения были аддикцией. Ф.Скотт Фицджеральд и Шейла Грэхем изолировали себя от внешнего мира, пренебрегая своей работой и прервав все свои другие личные отношения в Голливуде. Каждый из них, кажется, чувствовал, что любой опыт был ценным, или вообще допустимым, только если он был опосредован другим. Убеждение, которое стоит за этим чувством — и всеми отношениями — выразила Грэхем, сказав, что «начала жить, когда появился он». Если появляется потребность участвовать во всех аспектах жизни другого, то ее заключительной формой является полный контроль над другим, или уверенность в другом, так что один человек не существует без того, чтобы и другой также не был здесь. Это, в сущности, то же самое, что и наркотическая аддикция, где человек чувствует себя живущим, только находясь под действием наркотика. Предельное утверждение желания быть пожранной любовью — последний отрывок из Грэхем, где она хочет пробраться в разум Скотта, потерять свое сознание в его, и сформировать одно человеческое существо из двух незавершенных созданий.

Фицджеральд претендовал на большинство прерогатив в этих отношениях. Он сохранил за собой право возвращаться на Восток, чтобы навестить Зельду, и приглашать к себе свою дочь, в то время как Шейле это было запрещено. Он также (когда хотел) настаивал на соблюдении своего рабочего расписания, с легкостью вмешиваясь в планы Шейлы. Личное доминирование Фицджеральда характеризовало их отношения даже в тех областях, где он помогал своей любовнице, к примеру, когда он наставлял ее в истории и литературе. Такое мужское превосходство - не то чтобы единственная форма, которую могут принять аддиктивные отношения, но в них это не является чем-то необычным. Не следует интерпретировать это как признак того, что один партнер в большей степени контролирует себя или ситуацию, чем другой. Потребность Фицджеральда в Грэхем была такой же сильной, как и ее потребность в нем. Вспомним описание взаимной потребности при неравных отношениях из «Искусства любви» Эриха Фромма:

«Садист так же зависит от подчиненного партнера, как и последний от первого; ни один не может без другого жить. Разница только в том, что садист командует, эксплуатирует, бьет и унижает, а мазохист позволяет собой командовать, эксплуатировать, бить и унижать себя. Это значительная разница в реалистическом смысле; в более глубоком эмоциональном смысле разница не так велика, как то, что является общим — слияние без целостности».

Интенсивность потребности Фицджеральда показывает его поведение в то время, когда Грэхем все же порвала с ним во время очередного запоя. В итоге он добился ее возвращения, поклявшись бросить пить, но сначала совершил несколько не имевших успеха выходок, которые ясно показали его отчаяние. Например, он всю ночь звонил ей, угрожая ее убить. Самым же наполненным ненавистью актом была телеграмма, посланная ее боссу и имевшая целью разрушение ее карьеры.

«ШЕЙЛА ГРЭХЕМ СЕГОДНЯ ЗАПРЕЩЕНА ВСЕМИ СТУДИЯМИ… СОВЕТУЮ ВАМ ОТОСЛАТЬ ЕЕ ОБРАТНО В АНГЛИЮ ГДЕ ЕЙ САМОЕ МЕСТО ОСТАНОВИТЕСЬ ВЫ ЗНАЕТЕ ЧТО ЕЕ НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ ЛИЛИ ШЕЙЛ?» Испытывая глубокие опасения относительно своего происхождения, Грэхем сообщила это имя в Голливуде одному Фицджеральду.

Невозможно недооценить стоящую за этой атакой злобу на ее жизненность и персональную идентичность. Фицджеральд мог, конечно, быть пьян до невменяемости, но в его поведении видна враждебность, которая могла быть направлена только на того, кого он ненавидел. Мог ли он испытывать эти чувства по отношению к женщине, которой был абсолютно предан несколькими днями раньше? С другой стороны, в мыслях Шейлы Грэхем, процесс был примерно таким же:

«Я не сожалела о затруднениях Скотта… Пусть Скотт страдает. Чем больше я думала об этом, тем более разгневанной становилась. Я его прикончу. Я взяла подаренные им первые издания его книг — каждая с посвящением — и медленно разорвала их от корки до корки… Я не хочу больше видеть его имя, я не хочу больше слышать его имя, я не хочу, чтобы мне напоминали о чем. Я ненавидела этого человека. Он предал меня».

Естественно, у нее была веская причина действовать таким образом, и возможно, что ее отношение было временным приступом раздражения. Однако, оно отражает полное отчуждение от того, с кем она до этого чувствовала себя единым существом.

Кроме всего прочего, эти крайние эмоциональные реакции позволяют окончательно убедиться в том, что их отношения были аддикцией. Все это время действия любовников по отношению друг к другу были продиктованы их собственными потребностями. Следовательно, когда их единство было разрушено — даже временно — они не имели той основы, которая бы их связывала. Каждый из них был неспособен уважать другого, или хотя бы представлять его с его собственной точки зрения, как человека, продолжающего жить своей собственной жизнью. Для каждого невозможно было заботиться о благополучии другого; если один любовник не удовлетворял потребности другого, значит, он перестал существовать. К тому же, после прекращения отношений их предшествующее странное поведение стало казаться гротескным. Эти любовные аддикты были похожи на людей, которые не могут употреблять наркотик, к которому пристрастились, в умеренных дозах. Когда аддикт прекращает прием, он должен прекратить его совершенно. Поскольку аддикцию выбирают ради продуцируемого ею тотального переживания, она может быть приемлема эмоционально только в этой форме. Бывший аддикт не может даже представить себе меньшей, чем тотальная, связи с тем, что было его аддиктивным объектом.

Эрих Фромм: позитивное понятие любви

Любовь — это противоположность межличностной аддикции. Отношения любви основаны на желании расти и развиваться через их проживание, и на желании того, чтобы то же самое делал партнер. То, что положительно влияет на переживания любимого, приветствуется — частично потому, что оно обогащает любимого ради него самого, а частично потому, что это делает его более стимулирующим компаньоном по жизни. Если человек самодостаточен, он может даже принять те переживания, в связи с которыми любовник «вырастает» из него, если это то направление, которое должно принять самоосуществление любимого. Если два человека надеются полностью реализовать свой потенциал как человеческих существ — одновременно и вместе, и порознь — тогда они создают такую близость, которая включает, вместе с доверием и участием, надежду, независимость, открытость, смелость, способность рисковать и любовь.

Когда мы говорим о желании интимности, которая уважает целостность любимого, мы естественным образом думаем о классической работе Эриха Фромма «Искусство любви». Фромм убежден, что мужчина или женщина может достичь любви только в том случае, если разовьет себя до того уровня, на котором может существовать как целостная и уверенная личность. «Зрелая любовь», утверждает Фромм, «есть единство при условии сохранения целостности, индивидуальности». Она требует «состояния напряжения, пробуждения, повышенной жизненности, которая может быть только результатом продуктивной и активной ориентации во многих других сферах жизни». Она позволяет нам, как любовникам, проявлять «активную заинтересованность в жизни и росте того, кого мы любим».

Пока мы не достигли этого состояния, и «пока мы не имеем веры в постоянство своего Я, наше чувство идентичности находится под угрозой, и мы становимся зависимыми от других людей, чье одобрение затем становится базисом нашего чувства идентичности». В этом случае нам угрожает переживание единства без целостности. Такое единство — «полное обязательство во всех аспектах жизни», которому, однако, не хватает существенного ингредиента - учета остального мира: «Если человек любит только одного другого человека и безразличен к остальным, его любовь — не любовь, а симбиотическая привязанность, или расширенный эгоизм».

Эти комментарии, как и все остальное, написанное Фроммом, позволяют ясно осознать аддиктивный потенциал, присущий «могучему стремлению» к «межличностному слиянию"6, ощущаемому человеком. Фромм замечает, что два человека, страстно влекомых друг к другу, «принимают интенсивность влюбленности, это состояние «безумия» друг от друга, за доказательство интенсивности своей любви, в то время как это может доказывать только степень их предшествующего одиночества».

Фромм хочет предупредить своих читателей о вредоносном влиянии, которое общество, особенно современное капиталистическое общество, может оказывать на индивида и на личные отношения. Именно поэтому он подчеркивает материалистическую сторону поиска себя, направленного на других, особенно на любовников — тенденцию рассматривать социальных партнеров в качестве товара. Люди, обладающие такой ориентацией, «влюбляются, когда чувствуют, что нашли лучший из доступных объектов на рынке, с учетом ограниченности их собственной меновой стоимости». Фромм чувствует, что каждый человек, склонный к занятию «бизнесом любви», серьезно инвалидизирован, потому что «рыночный характер готов что-то отдавать, но только в обмен на получение; давать, не получая, для него означает быть обжуленным». Ищущий любовников таким образом похож на «покупателя недвижимости. В этом случае скрытые потенциальные возможности, которые могут быть развиты, играют заметную роль в сделке». Фромм подчеркивает, что уважение, присущее любви, требует того, чтобы любовник думал: «Я хочу, чтобы любимый человек рос и раскрывался ради себя самого, и своими собственными способами, а не для того, чтобы обслуживать меня».

Как утверждает Фромм, такой альтруизм поощряет развитие любимого. Но мы должны спросить также, включает ли он в себя некритичное отношение к любовнику, напоминающее о бездумном романтизме, который Фромм подвергает критике. Фромм смотрит на оценивание субъектом того, что другой может внести в его собственную жизнь, как на незаконный расчет в любви. Похоже, его, как и многих других, сбила с толку привычка представлять себе любовь исключительно с точки зрения отношения любовников друг к другу — как будто это может быть отделено от контекста их индивидуальной жизни. Это действительно романтический взгляд, и внутри него суждение о том, насколько стоящим является другой, может смотреться только как обслуживание себя. Однако, отвержение Фроммом стерильной, исключительно самоудовлетворяющей взаимозависимости подразумевает другой порядок суждения. Потому что, если ты не собираешься использовать другого только как дегуманизированную замену — или продолжение — себя самого (как и любой другой аддиктивный объект), тогда ты захочешь спросить, является ли сам этот человек зрелым и сильным. Зрелые люди, заинтересованные в качестве своей жизни, естественным образом постоянно оценивают свои отношения, пробуя альтернативы и подвергая сомнению свои обязательства. Независимый, открытый человек, серьезно исследующий жизнь, будет инстинктивно (если не сознательно) рассматривать, имеется ли в другом некое содержание, которое может быть Добавлено к его существованию.

Жермен Греер указала на это же в своей книге «Женщина-евнух». Разделяя нелюбовь Фромма к поверхностным, коммерческим стандартам при оценке потенциальных супругов, она признает потребность в некоторых внешних аспектах обоснования отношений: «женщина показывает собственную ценность своим сестрам, выбирая успешного и представительного мужчину. Это, возможно, является частью процесса естественного отбора, действующего с самого начала ухаживания, и в этом есть здоровый эгоизм, если только критерии, на которых основываются эти суждения, не являются имитационными, коммерческими и тривиальными».

Критерии различения любви и аддикции

Указания Фромма на цельность в любви и акцентирование Греер самоактуализации и личной гордости - элементы позитивной концепции любви. Противопоставляя ее модели аддиктивной любви, мы можем выработать специфические критерии для оценки характера наших отношений. Эти критерии следуют из более общих стандартов различения аддиктивного и неаддиктивного подхода к жизни. Они являются пунктами, в которых отношения либо показывают здоровье и перспективу роста, либо склоняются к аддиктивности:

Имеет ли каждый любовник твердую уверенность в своей собственной ценности?
Улучшают ли любовников их отношения? По каким-то внешним меркам, стали ли они лучше, сильнее, привлекательнее, совершеннее или чувствительнее? Оценивают ли и они сами свои отношения по этим основаниям?
Сохраняют ли любовники серьезные интересы вне отношений, включая другие значимые личные отношения?
Интегрированы ли отношения в жизнь любовников в целом (в отличие от исключенных из нее)?
Могут ли любовники не опускаться до собственнических чувств и ревности к росту другого и к расширению его интересов?
Являются ли любовники еще и друзьями? Искали ли бы они общества друг друга, если бы перестали быть в первую очередь партнерами?

Эти стандарты представляют собой идеал, и, как таковой, он не может быть воплощен полностью даже в самых здоровых отношениях. Но, приняв тот факт, что каждые отношения вынужденно содержат некоторые элементы аддикции, мы можем все же сказать, что делает их в преобладающей степени аддиктивными. Это случается, как и в случае наркотической аддикции, когда единственное переполняющее увлечение чем-то или кем-то одним служит для отсечения человека от жизни, закрывания его для опыта, для того, чтобы сделать его менее открытым, сильным, свободным и позитивным в его взаимодействии с миром.

Межличностная аддикция не обязательно должна быть чем-то, происходящим один-на-один. Аддикт может сформировать последовательные или одновременные отношения: или потому, что никогда не допускает себя до серьезной вовлеченности, или потому, что не может найти партнера, который бы полностью его принимал. Во всех случаях, однако, в сердцевине аддикции находится ослабленное чувство самости. Аддикт использует отношения для того, чтобы изолировать себя от пугающего окружения. В результате этого уже изначально ослабленная самость перестает развиваться, и жизнь аддикта сжимается все больше.

Д.Лоуренс использовал термин «эгоизм на двоих», чтобы описать такую слишком разросшуюся, квази-постоянную связь между двумя любовниками. Как и любая форма аддикции, эгоизм на двоих объединяет людей, которые не достигли самозавершенности, которая дала бы им возможность прийти к переживанию Целостности в себе самом. В результате их влечет к объекту — любовнику — который может укрепить и обезопасить их неглубокую или фрагментированную часть. Но они попадаются в ловушку этого объекта, Кипу что, выполняя стабилизирующую функцию, он удерживает их от распространения вовне, где можно встретить других людей или столкнуться с новыми событиями. По мере усиления своей неадекватности и ригидности, каждый вынужден еще больше повисать «другом. Таким образом, они тянут друг друга во все более закрытые, изолированные и взаимно покровительственные отношения.

Партнеры по аддиктивным отношениям мотивированы более своей собственной потребностью в безопасности, чем признанием личных качеств другого. И поэтому то, чего они хотят друг от друга больше всего это убежденность в постоянстве. По этой причине они, вероятно, будут требовать от партнера безусловно принимать себя такими, какие они есть, включая пороки и странности. Взамен они готовы пассивно сносить подобные же выкрутасы в натуре другого. Фактически, для того, чтобы оправдать свою тотальную вовлеченность, любовники могут объявлять особенности друг друга стандартом привлекательности. Таким образом они создают приватный мир, в который другие не могли, да и не хотели бы входить.

Такие любовники, конечно, требуют друг от друга определенных изменений. Но такое приспособление осуществляется исключительно друг к другу, не приводя к возрастанию способности иметь дело с другими людьми или средой. Наоборот, изменения, которых один партнер требует от другого, чтобы он лучше удовлетворял его потребности, почти всегда являются вредными для общего развития другого как личности. Любовников не заботит то, что их «внутреннее» приспособление ослабляет их в целом. Фактически, снижения способность справляться с кем-то или чем-то другим приветствуется в партнере как более сильная гарантия его преданности. Вот почему ревность и собственничество являются такой большой частью аддиктивной любви. Вот почему аддикт на самом деле надеется, что его любовник не будет встречать новых людей и наслаждаться миром, поскольку это принесло бы конкурирующие связи и интересы, которые бы сделали его менее зависимым от партнера. Как показывает проницательный анализ Жермен Греер, «отличительный признак эгоистической любви, даже когда она маскируется под альтруистическую, заключается в отрицательном ответе на вопрос: «Хочу ли я того, чтобы мой любимый был счастлив, больше, чем того, чтобы он был со мной?» Как только мы обнаруживаем, что стараемся быть необходимыми, поддерживая уязвимость своих любимых, мы должны знать, что наша любовь приняла форму социально санкционированного эгоизма. Каждая жена, которая трудится как рабыня, чтобы оставаться хорошенькой, готовит любимую еду своего мужа, увеличивает его гордость и уверенность в себе в ущерб его чувству реальности, старается быть его самым близким, а лучше единственным другом, поощряет его к отказу от согласования своих мнений с кем-либо еще, когда им можно находить подтверждение в ее объятиях, привязывает к себе супруга стальными обручами, которые будут душить их обоих. Каждый раз, когда женщина заставляет себя смеяться над сотый раз услышанной остротой мужа, она предает его. Мужчина, который смотрит на свою женщину и говорит: «Что бы я без тебя делал?», уже разрушен. Женщина одержала полную победу, но эта победа — Пиррова. Они оба пожертвовали столь многим из того, что изначально делало их достойными любви, ради того, чтобы построить симбиоз взаимной зависимости, что вряд ли они теперь составят вместе одно человеческое существо».

Парадоксально, но в момент, когда они отвергают остальной мир — когда они нуждаются друг в друге больше всего — любовники становятся наименее критичными и способными осознавать друг друга в качестве уникальных индивидуальностей. Партнер просто здесь, как совершенно необходимая точка уверенности в запутанном и опасном мире. При этих условиях принятие другого — это не распознавание целостности данной личности. Там, где потребность друг в друге столь интенсивна, в умах любовников нет места для такого понимания достоинства, своего или партнера. Их недостаточное чувствование себя заставляет их желать впитать друг друга, и именно недоразвитие самости и способности выражать свою индивидуальность делает возможным для них такое поглощение.

И далее, крайняя недостаточность интереса любовников друг к другу опровергает романтическое представление об аддиктивной любви как о некоей сильной страсти. Интенсивность, которую мы видим, исходит из отчаяния, а не из желания узнать друг друга получше. В здоровых отношениях растущая привязанность к другому человеку сопутствует возрастающему признанию и высокой оценке этой личности; это те любовные отношения, в которых два человека постоянно находят друг в друге новые грани, которые восхищают и приносят наслаждение. В аддикции же очевидна не интенсивность страсти, а ее мелкость. В таком сорте отношений нет эмоционального риска или, по крайней мере, аддикт старается исключить этот риск настолько, насколько возможно. Из-за того, что он так уязвим, аддикт стремится в своем воображениии к безупречной неуязвимости. Он отдает себя только в обмен на гарантии безопасности.

С этой точки зрения, любовь с первого взгляда становится так же понятна, как и пристрастие к героину с первого укола. Описание своего первого приема героина аддиктом в «Дороге в Н» может быть с тем же успехом применено к переживаниям аддиктивных любовников: «Я чувствовал, что всегда хотел чувствовать себя именно так, как тогда». Оба аддикта открыли для себя что-то утешительное, что, как они надеются, никогда не изменится. Находясь в смятении своего внутреннего мира, они вдруг узнали одно ощущение, которое единственное, как они чувствуют, может принести им покой.

Аддиктивные любовники видятся все чаще и дольше, чтобы сохранять это безопасное состояние. Они буквально поселяются друг в друге, требуя все более частого взаимодействия, пока не обнаружат, что находятся постоянно вместе и не способны перенести значительной сепарации. Когда они разделены, они тоскуют друг по другу. Два человека срастаются до такой степени, что (как в нашем примере Вики и Брюс из Главы 1) ни один из них не чувствует себя целым человеком, будучи один. Это — развитие толерантности в любовных отношениях. Возбуждение, которое изначально сводило любовников вместе, рассеялось, однако они меньше, чем ранее, способны критически отнестись к своей договоренности. Они не могут расстаться, даже если контакт перерастает в постоянный конфликт.

Как в случае с героином и его безвозвратно ушедшей эйфорией, или с сигаретами, привычно выкуриваемыми в излишке, что-то, изначально призванное приносить удовольствие, держится более прочно после того, как перестало выполнять эту задачу. Теперь это поддерживается скорее негативными, а не позитивными соображениями. Любовный партнер должен быть здесь, чтобы удовлетворять глубокую, болезненную потребность, иначе аддикт начинает ощущать боль отнятия. Его эмоциональная безопасность настолько зависит от этого другого индивида, вокруг которого он организовал всю свою жизнь, что быть лишенным любовника — невыносимый удар для системы его существования. Если мир, построенный вместе с любовником, разрушен, то он отчаянно пытается найти какого-то другого партнера, чтобы восстановить искусственное равновесие. Потому что (так же, как в случае с героином и другими аддикциями) для аддиктивных любовников крайне травматично вновь входить в широкий мир, связь с которым они потеряли. «Это было так, словно я потерялся в мире сновидения» говорит такой аддикт, «Я думал, что все, что мы делали, было так здорово, а теперь я вижу, как все это было тошнотворно».

Аддиктивная природа подобных отношений становится очевидной, когда они заканчиваются внезапным, полным и мстительным разрывом. Поскольку отношения были для человека единственным существенным контактом с жизнью, их удаление неизбежно ввергает его в состояние мучительной дезориентации. Из-за тотальности предшествующего вовлечения, его окончание должно быть весьма бурным. Таким образом, для двух людей, которые были самыми близкими друзьями, становится возможным вдруг переключиться и возненавидеть друг друга. Это - следствие того факта, что все это время каждый из них думал больше о себе, чем друг о друге. Эксплуатация, пропитывающая все их отношения, просто становится более открытой, когда происходит разрыв. В этом случае двое бывших любовников меняют свое эмоциональное отношение настолько, что, возможно, будут стараться повредить друг другу. Такое предательство наиболее поразительно, когда любовник обрывает выстроенные отношения, обнаружив нового партнера, который лучше удовлетворяет его потребности. Только там, где «любовь» является приспособлением для обслуживания самого себя, внешнее событие может разрушить те чувства, которые два человека, предположительно, питают друг к другу. Случайное, кажущееся невинным соединение аддиктов в пару более непостоянно и деструктивно, чем объединение людей, привыкших испытующе и с сомнением относиться к своей жизни и к своим отношениям.

При наличии готовности исследовать свою мотивацию и поведение по отношению к другим, идея аддикции может выглядеть не как угрожающий диагноз, но как средство повышения осознавания некоторых опасностей, которые очень обычны в любых отношениях. Установив, что же является антитезой аддикции, мы можем очертить идеал, которому противоположны тенденции к самоподавлению и подавлению других, которые могут возникать в любви. Очень важно удерживать аддиктивные элементы, которые где-то присутствуют в любых человеческих контактах, от превращения в цветущие буйным цветом аддикции. И по меньшей мере так же ценно развивать позитивный жизненный потенциал, который в них тоже существует.

Любовные отношения, как выяснил Эрих Фромм, утверждаются на основе психологической цельности и чувства безопасности вступающих в них индивидов. Исходя из своей собственной целостности, любовники ищут возможности продолжающегося, непрерывного роста друг для друга и для своих отношений. Уважая людей такими, какие они есть и какими были, и ту жизнь, которую каждый из них построил, они стараются поддерживать свои прежние интересы и привязанности. Там, где возможно, они хотят включить их в отношения, чтобы расширить свой общий мир. Но также они отводят время (и чувства) для тех занятий или дружб, которые было бы невозможно или неуместно предлагать друг другу.

Поскольку они являются хорошо уравновешенными личностями до начала отношений, их подход к ним не отличается неистовством. Их может страстно влечь друг к другу, они могут испытывать большое желание стать лучшими друзьями. Но также они понимают, что существуют пункты, в которых попытки оказать давление или чрезмерная интенсивность вредят тому, чего они желают. Они принимают потребность другого в уединении, разность своих точек зрения и вкусов. Они понимают, что принуждение к определенным решениям или декларациям неразумно и крайне саморазрушительно. Они учитывают то, что узнавание двумя людьми друг друга и изучение ими степени и глубины своей совместимости требует времени. Они могут теперь перенести на свои отношения те добрые чувства, которые испытывают друг к другу — как к цельным, надежным и разумным людям.

Что делает эти отношения осуществленными для них, что убеждает их в том, что это любовь? Ощущение и видение того, что то, что они имеют, будучи вместе — это нечто особенно стоящее среди альтернатив, которые есть у каждого из них. Эта перспектива, вовсе не делающая отношений сухими или безэмоциональными, дает им возможность отдавать безоговорочно, как зрелым людям, которые знают, почему они любят и жертвуют, и почему они могут вдохновить на подобные чувства кого-то другого. Они ясно понимают тот факт, что их выбор друг друга исходил у обеих сторон из чего-то другого, нежели отчаяние, и, таким образом, не может быть изменен случайным дуновением ветра. Им нет резона сомневаться в том, что их чувства друг к другу истинны, прочны и долговременны, и, следовательно, исследование жизни как внутри отношений, так и вне их не вызывает опасений.

Побуждение к исследованию — жизненный инстинкт таких людей: они были растущими существами до своей встречи, и они приступают к объединению в качестве позитивного выбора продолжения роста, в это время осуществляемого вместе (хотя и не исключительно) с другим человеком. Любовники подходят к самим отношениям как к возможности для роста. Они хотят понять больше в них, в себе и друг в друге. По этой причине любовные отношения по необходимости становятся глубже — из-за опыта, который любовники разделяют, и из-за их постоянного желания раскрыть новые грани своей связи и лучше понять старые. Каждый из любовников хочет и сам стать лучшим человеком, и чтобы другой стал лучше. Это желание исходит одновременно из любви к этому человеку и желания, чтобы с ним или с ней случилось все самое лучшее, и из знания, что это сделает его или ее более стимулирующим, удовлетворяющим, счастливым человеком для любви и совместной жизни.

Чтобы эти вещи произошли, любовные отношения обязательно должны быть помогающими. Любовники должны поддерживать друг друга в своих слабых и сильных областях, хотя и с разным подходом в каждой. Первое понимается как что-то нежелательное, что, может быть, трудно исправить. Второе приветствуется, вызывает восхищение, используется и развивается. В обоих случаях присутствует любящее внимание, признание индивидуальности друг друга и стремление выявить друг в друге лучшее. Это может требовать мягких, но постоянных напоминаний, с одной стороны, или поощрения и поздравлений с другой. Нo цель и того, и другого одна: поддержка ради того, чтобы партнер стал самым лучшим человеческим существом, исходя из действительно заложенных в нем способностей.

В то время как невозможно преувеличить роль взращивающей, питающей и утешающей стороны любви, также правдой является то, что сама любовь многого требует и иногда утомительна. Разница между аддикцией и любовью в том, будут ли требования предопределены и непосредственно направлены на обслуживание себя, или они будут служить некоему большему смыслу индивидуального и взаимного прогресса. Изнурение, которое иногда порождает интенсивный контакт двух людей, может быть вызвано как отвращением к себе и отчаянием аддикции, так и нетерпением и ужасом от вида запущенных проблем и жизненных вызовов, оставшихся без ответа. Человеческие эмоции обязательно влекут за собой риск. Он может быть связан с возможностью катастрофического разрыва жесткого супружества каким-то новым, неожиданным переживанием; или с возможностью того, что два человека, которые не позволяют своим жизням быть полностью предсказуемыми, будут развиваться в разных направлениях. В любви всегда присутствует эта опасность; отрицать ее — значит отрицать любовь. Но там, где любовники были искренни и самостоятельны, и где они действительно любили, разделение — совершаемое с болью и сожалением - не будет их концом как индивидуальностей или как любящих друзей.

Это чувство экзистенциальной уверенности в себе и в своих отношениях трудно достижимо и может встречаться в очень редких случаях. Множество социальных сил работают против него и, в результате, как это ни грустно, легче найти примеры аддикции, чем самоосуществления в любви.

Глава 5
Аддиктивные любовники вместе

Ты не нравишься мне, но я люблю тебя.
Кажется, я всегда думаю о тебе.
Хотя ты ужасно терзаешь меня,
Я безумно тебя люблю.
Ты действительно держишь меня.

Смоки Робинсон «Ты действительно держишь меня», 1962, Jobete Music Company, Inc. Голливуд, Калифорния, США.

Следующие рассказы, подобно истории Вики и Брюса нетипичны для книги такого рода. Мы считаем психологическое исследование описанием некоторых очевидных аномалий. Это не так в случае психологических виньеток, представленных здесь. Люди, изображенные в этих рассказах, не считают себя, и не выглядят в глазах других носителями патологии. Напротив, они считаются здоровыми, полезными членами общества. Некоторые из наших героев — действительно многого достигшие, признанные профессионалы. Их отношение к собственной жизни варьирует от самодовольства до легкой неудовлетворенности, и от тотальной неосознанности до фаталистического самопознания. Эти люди ведут жизнь, которую большинство считает приемлемой, но они могли бы реализовать себя и на совершенно другом уровне, если бы не были аддиктами.

Аддикция не всегда подразумевает установку «все или ничего». Хотя существуют индивидуальные различия в сохранении равновесия индивида между аддиктивной и неаддиктивной ориентацией, все мы в большей или меньшей степени восприимчивы к аддикции. Привычка и подражание — необходимые части любой жизни, и ни один из нас не свободен полностью от импульса отступить на безопасные позиции. Когда такой импульс выходит из-под контроля и управляет нашим существованием, то это — аддикция, и каждый из нас должен сам решить, когда была достигнута эта точка. Герои этой книги были созданы, чтобы проиллюстрировать паттерны, обычные в нашем окружении. Использование относительно «нормальных» индивидов в качестве гипотетических случаев для изучения может помочь нам ухватить тонкости и универсальные аспекты аддикции. Если серьезное личностное недовольство и паралич могут быть присущи людям, которые соответствуют общественному определению нормальности, то общество принимает — и даже санкционирует — некий вид духовной инвалидности.

Безмятежный союз нашей пары, Вики и Брюса, иллюстрирует то, чем аддиктивные отношения стремятся быть в идеале — чем-то независимым от времени и места. Что случается с такой парой десятью, двадцатью, тридцатью годами позже? Могут ли нездоровые отношения продолжать существовать бесконечно? В случае с Вики и Брюсом, вероятно, что они смогут продолжать считать свой брак успешным, пока им будет удаваться изолировать себя от мира. Эта изоляция, во многом, не физическая, поскольку она происходит из рассмотрения взаимодействия со всеми остальными людьми как внешнего и формального. Имея дело всерьез только друг с другом и своими семьями, такие пары не сталкиваются с напряжениями, возникающими в результате воздействия более изменчивой среды.

Следующие истории одновременно и более сложны, и более типичны. В них аддиктивные потребности находятся в конфликте с другими личными побуждениями и с культурными воздействиями, которые подвергают опасности стабильность хрупких отношений. Эти случаи показывают, что характер аддиктивных отношений наиболее ясно обнаруживается в моменты, когда они испытывают давление. Они также показывают, почему, вероятно, нет такой вещи, как односторонняя аддикция, и как различные, но взаимно дополняющие потребности, в комбинации с определенными социальными давлениями, могут временно объединять дисгармоничные пары.

Брак под ударом

Подобно Вики и Брюсу, Гейл и Аллен были поначалу мотивированы созданием эгоизма на двоих. Но так как они решили поддерживать контакт с остальной частью мира, то не смогли изолировать себя так эффективно, как это сделали Вики и Брюс. Их история — пример того, что случается с аддиктивным браком, когда на его слабостях играет изменяющийся культурный климат.

Аллен и Гейл были студентами Государственного Университета Штата Огайо. В то время, когда они встретились, он был студентом предпоследнего курса, а она - первокурсницей. Двое молодых людей жили весьма по-разному до встречи в колледже. Родители Гейл погибли в автомобильной катастрофе, когда ей было пять лет. К счастью, тетя и дядя, которые были близки ее семье, немедленно приняли Гейл (и ее восьмилетнего брата) в свой дом в Акроне. Новые родители Гейл были добры и внимательны к ней, поскольку у них были собственные дети — два мальчика и девочка на полтора года моложе Гейл. Но новое место жительства также имело свои тревожные стороны. Дядя Гейл был многообещающим инженером-химиком в большой каучуковой производственной компании, пока не заявил, что его изобретение было использовано без его согласия, и не поссорился со своими работодателями. В конечном счете, он оставил эту работу и занялся собственным бизнесом, продолжая, однако, тяжбу с целью получить прежнее место. Впоследствии у него было несколько материально обеспеченных и несколько плохих лет. Возможно, из-за того, что он никогда не мог обезопасить своего места в обществе, его жена была особенно обеспокоена тем, чтобы все ее дети поступали должным образом и были приняты социумом.

Аллен вырос в гораздо более стабильной и консервативной семье, строго управляемой отцом, который посещал медицинскую школу, но был вынужден ее оставить и стать вместо этого преподавателем естественных наук. Теперь, как директор школы, он был уверен, что двое его сыновей были выдающимися студентами. Еще в средней школе Аллен должен был бороться с авторитетом старшего брата, чья популярность и яркость уже были подтверждены личными и профессиональными успехами. Но Аллен также был хорошо одарен от природы, и в Университете Огайо его притягивал естественно-научный факультет, который продемонстрировал его технические способности в лучшем свете. Но у него было и другое желание — он искал развлечений, что привело его к связи с людьми, не принимающими внешний лоск и лицемерие. Он стал одним из молодых людей, которые критиковали правила и негласные социальные формы, управляющие жизнью большинства студентов в Огайо. Он и его друзья носили немного более длинные, чем у остальных, волосы, гордились более широким кругозором и любыми другими способами выделяли себя из массы своих однокурсников.

Но когда Аллен встретил Гейл, он потерял интерес к продолжению своего сотрудничества с этими людьми. В одно мгновение все самые близкие друзья стали лишними для него. Как он выразился, он больше «не нуждался» в них теперь, когда влюбился в Гейл. Фактически , роль наставника этой молодой женщины очень привлекла мужчину, который чувствовал, что никогда должным образом не был оценен другими мужчинами. Старые приятели Аллена в некоторой степени принимали его отделение от них, потому что также верили в идеал близких отношений с женщиной — единственное, что оправдывает отказ от многих других вещей в жизни. С другой стороны, однако, они были недовольны переменами в Аллене. Его соседи по комнате, например, расценивали то, что он время от времени приводил Гейл в комнату, когда они пытались учиться, как эгоизм и невнимательность. Однажды однокурсник пришел к Аллену за помощью в связи с завтрашним экзаменом. Вместо этого он был вынужден ждать целый час (по прошествии которого он ушел), пока Аллен говорил по телефону с Гейл, успокаивая ее после болезненной неудачи на одном из занятий.

Множество вещей расстраивало Гейл в колледже. Привыкнув к теплой атмосфере семьи и испытывая привязанность к своим приемным родителям, она вступила в юность, внешне выглядя как счастливая и хорошо приспособленная девочка, внутренне, однако, терзаемая неуверенностью, которая, казалось, была ненормальна в ее возрасте. Привлекательная и энергичная, она была также своенравна и темпераментна, но даже в университете все еще полагалась на регулярные звонки своей тети, чтобы чувствовать себя уверенно. В то же самое время, она хотела более глубоких реакций на жизнь, чем могли бы предложить ее тетя и общество города Акрона. Встретившись с трагедией в начале своей жизни, а затем идентифицировавшись с позицией своего дяди-индивидуалиста, она чувствовала, как будто была выбрана судьбой для глубокого опыта, который пропустило большинство ее знакомых. Будучи не особенно хорошей студенткой, Гейл писала поэмы и хотела лучше понять себя и жизнь. Но у нее не было интеллектуальных форм, соответствующих ее мыслям и. наблюдениям. Их обеспечивал Аллен в длительных разговорах, происходивших во время вечерних совместных прогулок вокруг кампуса.

По мере того, как Гейл сближалась с Алленом в этот первый год вне дома, звонки ее тети приобрели новый характер. Она, казалось, проверяла Гейл. В частности, у нее вошло в привычку звонить рано в выходные дни, чтобы удостовериться, что та ночевала в своей комнате. Кроме того, тетя начала занимать время разговоров с Гейл жалобами на ее кузину, которая была капитаном болельщиков и социальной знаменитостью в старшей школе, встречаясь с разными мальчиками каждый вечер в пятницу и субботу. Кузина всегда была более способна выйти из той роли, которую определила для девочек ее мать. Теперь, когда Гейл имела близкие отношения с мужчиной, казалось, что в семье образовывалась трещина. Человек, у которого Гейл наиболее последовательно искала любви и эмоциональной поддержки, не одобрял ее.

Вместо преданности своей тете, Гейл все больше и больше привязывалась к Аллену и следовала его указаниям. Аллен давал ей советы относительно того, как думать и как жить. Он поощрял ее и давал ей уверенность в себе, но смысл был в том, что все, что он давал, он мог и отобрать. В ответ Аллен призывал Гейл принять его сторону в различных конфликтах, которые были нормальной частью жизни молодых людей колледжа, даже тех, кто критиковал университетское общество и, тем не менее, оставался в его рамках. Сам Аллен не был агрессивен, поэтому вызовы со стороны других вызвали в нем потребность в уединении, ведущую его к отступлению на домашние позиции. Он вообще предпочитал уединенную жизнь, с удовольствием работал над своими заданиями поздней ночью, и Гейл, как он чувствовал, была всем, в чем он нуждался, чтобы реализовать себя. Пока он пользовался уважением и преданностью Гейл, и она без сомнений принимала его версии повседневных событий, Аллен не искал большего.

Чрезмерная опора Аллена на Гейл была сложным вопросом. Хотя его тенденция к изоляции могла бы называться защитной, она не затеняла полностью его значительной личной привлекательности и интеллектуальных способностей. Аллен использовал мозги не только для университетских занятий, и, находясь среди людей, он мог им многое предложить. Остроумный и проницательный, он был очень привлекателен в общении. Сам Аллен наслаждался компанией серьезных и широко образованных людей больше, чем кругом ограниченных технически-ориентированных коллег-ученых. И все же, замкнутый образ жизни и личная инерция, которая заставила его желать замкнуться на одном человеке, отражали его глубокий фатализм. Ал-лен был пессимистично настроен относительно своей способности направлять собственную жизнь или осуществлять какое-либо воздействие на свой мир. Эта инерция характерным образом победила его энергичную сторону и привела к осторожности, с которой он оснастил свою жизнь множеством приспособлений, обеспечивающих его комфорт. Слепо преданная подруга была еще одним таким приспособлением.

В целом, эти отношения не особенно отличались от отношений других студентов, недавно осознавших возможности совместной жизни, совершенно отличной от того, что они могли позволить себе дома. Мужчина, который может защитить свою женщину, И женщина, принимающая сторону своего мужчины в любом споре — идеал нашей культуры. Но Аллен и Гейл образовали постоянный союз из очень незрелой связи — из отношений, созданных почти исключительно ради преодоления собственной неуверенности.

Однажды после уикэнда, проведенного дома, Гейл возвратилась в университет ужасно угнетенной. Дома она вынуждена была выносить одну критическую лекцию за другой. Апогеем всего происшедшего стал тайный разговор с кузеном, который рассказал, насколько поведение Гейл делало несчастной ее тетю. Сидя с Алленом и обсуждая, как обойти правила студенческого общежития, которые мешали им проводить вместе столько времени, сколько они хотели, Гейл начала задаваться вопросом, стоит ли оно того. Тогда Аллен сделал потрясающее предложение: «Почему бы нам не пожениться, и не прекратить все скрывать?» Для Гейл это вдруг оказалось очевидным решением. Она могла забыть неприятную семейную атмосферу и соединиться с молодым человеком, которого любила. Аллен был хорошо осведомлен в областях, имеющих для Гейл значение, и был добр, так что она видела в нем шанс осуществить все, что хотела, но не могла получить сама. Она особенно восхищалась интеллектуальными способностями Аллена и его членством в группе выделяющихся, критично настроенных студентов. Хотя она испытывала некоторый страх перед этой группой, она завидовала их ясному и четкому видению вещей. Нельзя сказать, что Гейл ожидала каких-то определенных преимуществ от бракосочетания с Алленом. Она вступала в брак с подлинным энтузиазмом и оптимизмом, а не под влиянием оппортунистических расчетов. Но, никогда не имея дела с личным самоопределением, она также пошла на это как ребенок, ища способа поддержать свою детскую роль. Что касается Аллена, он был счастлив иметь привлекательную жену, которая составит ему компанию и разделит его жизненные перспективы. Никогда прежде, до получения подобной надежной привязанности другого человека, он не сделал бы того, что было необходимо для гарантии продолжения отношений.

Летом, после первого года учебы Гейл и гладкого функционирования отношений в течение этого срока, они поженились. Их друзья и знакомые с готовностью приняли такой ход в качестве разумного шага. Так как даже самые чуждые предрассудков студенты в это время и в этом месте одобряли постоянство и моногамию, не было никакой причины для сомнений, даже если женитьба и казалась несколько преждевременной. Что касается семей, это были различные истории. Родители Аллена были подозрительно настроены к девушке, которая хотела воспользоваться происхождением и связями их сына и его многообещающим будущим, а тетя Гейл яростно протестовала, считая, что студентка должна больше вращаться в кругу сверстников и выходить замуж только тогда, когда есть возможность выбрать из многих мужчин. На тетю не произвели впечатления академические заслуги Аллена, особенно когда она узнала, что ему нужно еще несколько лет учиться, прежде чем он сможет содержать жену. Но поскольку Аллен и Гейл упорствовал в своих намерениях, их родители постепенно принимали тот факт, что они серьезно относятся друг к другу. Наконец, эти два семейства встретились и согласились в том, что, раз уж молодые люди так глубоко увлечены друг другом, то их близость могла бы быть утверждена и превращена в семью. Итак, Аллен и Гейл поженились, когда Аллен еще не закончил колледж, а Гейл только поступила в него. Никогда не имея никаких серьезных друзей или подруг, Гейл не ходила на свидания и не поцеловалась с другим мальчиком до своего восемнадцатого дня рождения.

Поскольку женатая пара устроилась в квартире вдалеке от главного университетского городка, они иногда видели своих старых друзей, но главным образом проводили время наедине. Они больше не должны были иметь настолько интенсивные отношения, как в то время, когда отчаянно искали утешения друг у друга перед лицом внешних угроз. Вместо этого, они погрузились в тихое домашнее существование — с уравновешенной атмосферой, которая преобладала в этом городке. Но все это закончилось, когда Аллен через год завершил учебу. Чувствуя, что ограниченность научных курсов, которые он прошел, не отражала его собственных более широких интересов, Аллен решил изучать науки об окружающей среде. Он надеялся таким образом повернуть свои способности в русло практического применения, что было и полезнее, и больше поощрялось.

Поскольку Аллен оказался от абстрактной научной работы, он также отклонил возможность остаться в Университете Огайо. Вместо этого он решил переехать на Западное Побережье, в Университет Штата Орегон, где было хорошо развито экологическое направление была ясная возможность решения некоторых из проблем. Гейл также приветствовала этот шанс вступить в новый, захватывающий мир. Она чувствовала, что, в отличие от Университета Огайо, Юджин мог бы быть действительно интеллектуальным сообществом. Гейл была энергичным человеком — в конце концов, выбор Аллена против мнения ее семьи не был тем, что способен совершить робкий и уступчивый человек — и именно ее и Аллена живая, любознательная сторона повлекла их в более изменчивое окружение. Приняв этот шанс индивидуального роста, однако, они невольно поместили себя в условия, которые могли быть фатальны для их совместной жизни.

Прибыв в Юджин, Гейл нашла мир более воодушевляющим, чем она воображала. Начав свой второй год учебы в колледже, она включилась в программу, которую университет недавно разработал. Она называлась «Человеческое Развитие» и охватывала больной диапазон социальных, психологических и биологических наук для понимания человеческого поведения. Многие из ее товарищей-студентов по программе стремились, как и она, достичь более удовлетворяющего существования путем преодоления прошлых травм, таким образом, курсы делали акцент на современных психологических направлениях, подобных Гешталь- и Райхианской терапии. Гейл привлекла группа приверженцев Райха, и в процессе обучения и практики она нашла способ высвободить то, что, как она чувствовала, было ее истинной самостью (self).

Увлеченная этими исследованиями, Гейл попробовала привести с собой и Аллена. Но он отказался. Возможно, он не привык к тому, чтобы Гейл брала на себя инициативу. В любом случае, его жизнь в Университете Орегона очень отличалась от ее. Как серьезный аспирант, он занимался исследованиями, которые проводил в одиночестве или в компании нескольких коллег. Аллен был удовлетворен тем, что уединение и замкнутость его жизни на Среднем Западе были перенесены в эту новую обстановку, ища в окружении только некоторого небольшого отвлечения в форме наблюдения за различными движениями Западного Побережья. Гейл не удовлетворялась косвенным участием. Первое время, смотря на Аллена, она продолжала ощущать его стабильность и компетентность, на которые она полагалась, чтобы получить желаемое, но теперь она начала видеть, что он не соответствует ее потребностям. Она всегда считала его более опытным человеком, чем она сама, но теперь она видела его живущим в ограниченном мире. Через некоторое время, приходя каждый день домой из университета и находя Аллена поглощенным научно-исследовательской работой, она проявила свое негодование. Она чувствовала, что живет на обочине жизни.

Что касается Аллена, то возрастающее безразличие к постоянным требованиям Гейл, возможно, сигнализировало о его разочаровании. У него, конечно, вызывал опасения новый энтузиазм Гейл, хотя он не показывал того, что на самом деле чувствовал. Он, казалось, продолжал находиться в старой колее больше по привычке, чем из-за действительного желания, больше потому, что боялся последствий раскола, чем потому, что все еще получал удовлетворение от отношений, которые однажды установил. Также как Гейл теперь, имея свое собственное окружение интеллектуально равных людей, нуждалась в нем меньше, возможно, то же происходило и с ним, когда он оказался на безопасном расстоянии от студентов, эмоциональная связь с которыми приносила столько дискомфорта. Поскольку личные отношения среди аспирантов были гораздо менее сложными, он чувствовал меньшую потребность в постоянной поддержке женщины, которая все еще требовала весьма немногого от него.

Аллеи, однако, не делал ничего сам. Он только пытался оставить все таким, как оно было, когда отказался от предложения Гейл присоединиться к коммуне сторонников Райха, куда она была приглашена. Всякий раз, когда он поворачивался к ней спиной, как в этом случае, она чувствовала себя на грани завершения отношений. Затем в Лос-Анджелесе с большим шумом обнаружилась ее младшая кузина. Радикально перевернув свою жизнь, кузина приехала жить жизнью Западного Побережья, став одной из последователей влиятельного гуру, который, но слухам, использовал духовное учение как прикрытие для своих сексуальных утех. Когда Гейл услышала об этом, она ошеломляюще отреагировала завистью и фрустрацией в связи с тем, что оказалась таким странным образом обойденной человеком, которого она было оставила позади. Это было последней каплей.

Однажды утром, когда Аллеи был в лаборатории, Гейл взяла диктофон и рассказала о том, что чувствует себя задыхающейся, о своем сильном желании отделиться и намерении начать свою собственную новую жизнь. Несколько минут записанного на пленку сообщения, после которого она оставила их квартиру в поисках лучшего — и их совместная жизнь была закончена. Аллен пришел домой, прочитал записку с просьбой включить диктофон, и обнаружил, что его жизнь сломана пополам. Их любовь превратилась в негодование - негодование Гейл, подобной ребенку, чей потенциал к независимой жизни подавлялся, и Аллена, преданного неблагодарным ребенком. Она отвергла то, каким он был, а он возмущался тем, кем она стала. В идеале, они могли бы попробовать сблизиться друг с другом совершенно по-новому, переоценивая друг друга в качестве независимых существ. Но на самом деле, они не имели достаточно общего, чтобы эта попытка могла стоить усилий. Как часто случается при аддикции, выбор партнера был почти случайным.

Это становится очень ясным в ретроспективе. Но в то время старые знакомые Аллена и Гейл по колледжу были потрясены внезапностью и тотальностью разрыва. До сих пор каждый был вынужден судить об их отношениях в рамках своих собственных понятий. Как еще было возможно объяснить огромные жертвы в виде дружб и интересов обоих партнеров — прошлых, настоящих и будущих — кроме предположения, что это — большая любовь? И все же, когда Гейл вышла из союза - стремительно и односторонне - это был ответ на ряд меньших односторонних отъединений Аллена. Ни тот, ни другая не пытались проработать свои трудности с другим. Могло ли это быть любовью? Неожиданная развязка побудила нас, как это было с ними, переоценить их отношения в целом с самого начала, и увидеть, что то, что все назвали любовью, было скорее аддикцией. Близость пары была искусственной, основанной на полезности друг другу в то время, когда они имели определенные потребности. Как только их потребности изменились, или нашлись лучшие способы удовлетворить их, они поняли, что им не обязательно и дальше использовать друг друга. Их отношения не давали возможности роста любого из участников. А они оба готовы были расти.

После окончательного раскола, венчавшего их разделение, Гейл и Аллен погрузились в культуру Западного Побережья, которая ожидала их за пределами брака. Сегодня они едва могут вообразить, что они — те самые люди, которые однажды поженились. Они прошли через богатый опыт, и оба датируют начало своего роста в «реальную» жизнь моментом их раскола и независимого выхода в мир. Они разошлись в разных направлениях. Гейл чувствует, что ее интеллектуальное подражание Аллену и его друзьям по колледжу было заблуждением, тем более, что теперь она считает их «рациональный» подход ошибочным, продуктом предрассудков среднего класса. Но вскоре после погружения в терапию Райха она решила, что коммуна, к которой она присоединилась, была не для нее.

Более того, она подозревала, что ее лихорадочная вовлеченность в жизнь Западного Побережья была поверхностной и не позволяла ей в действительности разобраться со своими психологическими конфликтами. В результате она вернулась в Акрон и в ту жизнь, которая не подвергает ее чувствительную природу таким напряжениям. Она продолжила анализ по Райху в попытке разобраться в своих мотивах и желаниях, и освободить большее количество того, что она все еще расценивает как свою заблокированную энергию. Она выбрала делать это, живя поблизости от тети и дяди и разбираясь в семейной ситуации с помощью новых психологических инструментов.

Аллен, как ни удивительно, сделал Западное Побережье своим домом. Во время внезапного разрушения брака он столкнулся с ситуацией, которая казалась более суровой, чем у Гейл. Перебравшись в коммуну, Гейл имела готовые эмоциональные ресурсы для продвижения, в то время как Аллену, не имевшему ни единого близкого человека в Юджине, не на кого было положиться. Его отчаянное положение в долгосрочной перспективе оказалось удачей. После несчастных шести месяцев, на протяжении которых он работал немного, но ходил в лабораторию каждый день, он начал участвовать в жизни сообщества университетского городка. Среди прочего, он присоединился к коммуне, действующей в направлении решения экологических проблем, где он мог применить свои академические знания на практике. Его участие в этой группе привело к близкому контакту со множеством людей и приему множество хороших дружеских и рабочих отношений. Это также привело к тому, что он стал меньше посвящать себя академической работе и начал сомневаться, много ли значит для него академическая карьера. С другой стороны, он не желал просить должности, которую мог бы легко получить в государственной организации, занимающейся сохранением природных ресурсов и красот Штата Орегон. Он, казалось, не был уверен, что хочет делать это профессионально.

И Аллену, и Гейл теперь предоставилась возможность следовать курсом своей жизни, который, казалось, был им предназначен. Движение Гейл вовнутрь и Аллена — наружу сделали их более завершенными индивидами, скорректировав некоторую прошлую неуравновешенность. В этом смысле, они разрушили барьеры, которые их отношения выстроили вокруг них как пары. Ни один из них не самокритичен относительно их брака, однако, каждый, кажется, расценивает его как другой опыт, который внес свой вклад в становление их такими, какими они являются сегодня. Они чувствуют, что отдали друг другу все, чем они являлись, когда встретились, и должны были побыть в этом; учитывая то, какими они стали позже, эти отношения были тем, что они должны были пройти. В то время как принятие такой установки, вероятно, является здоровым решением для них — было бы, конечно, глупо обременять себя виной -- может все еще быть так, что Аллен и Гейл не готовы встретиться с тем, что в них так сильно отбросило их назад, когда они чувствовали, что формировали длительные любовные отношения.

Ни один из них не нашел еще единственных, стабильных отношений с другим человеком, которых оба, по их словам, хотят, даже при том, что теперь они знают намного больше о себе. Гейл вообще уклоняется от серьезных, долгосрочных увлечений. Аллен прилагает усилия к тому, чтобы достигнуть более честных, зрелых отношений с женщинами, но он тоже не может найти того, чего хочет, и его романы кончаются потерей интереса или разочарованием в себе или в партнерше. И для Аллена, и для Гейл понимание того, в чем их брак не удался, не было опытом, позволяющим осознать, что что-то идет не так и при вступлении в новые отношения. Возможно, они не идентифицировали свою неуверенность достаточно хорошо. Возможно, они неверно понимают свои цели, и, думая, что хотят другого постоянного возлюбленного, они должны в действительности подумать о личном удовлетворении в других, менее важных областях. Наконец, ни один не нашел основного интереса в карьере — они поставили ее ниже личных интересов — их жизни демонстрируют недостаток устремлений и направленности, который может сделать надежные личные решения почти невозможными для них.

Аллен и Гейл, кажется, не преодолели детского воспитания, которое сделало их пассивными, когда пришла пора придать своей жизни большее ускорение. Не случайно, что Аллен все еще студент, хотя ему под тридцать, и что самые глубокие эмоциональные связи Гейл все еще находятся в пределах ее семьи. Очевидно, культура, в которой они были рождены, создавала индивидов, не способных эффективно действовать вне структур семьи и школы. Это то, почему они в первую очередь обратились к аддиктивной панацее. То, через что они прошли в своем браке и в годы после него — это своего рода переоборудование, которое требуется многим людям, потому что они были неадекватно подготовлены к новым требованиям, предъявляемым к ним обществом.

После того, как Гейл и Аллен поженились, тетя Гейл приехала, чтобы принять и даже одобрить их отношения. Как же она была поражена, когда Гейл призналась в своем дезертирстве несколькими неделями позже того, как оно произошло! Тетя теперь не одобряла то, что Гейл сдалась так быстро. «Я не понимаю, почему два взрослых человека не могут сесть и решить все это», — настаивала она. «Не всегда все было легко и между мной и папой». Для Гейл и Аллена это не име-ло смысла, так как они хотели от жизни большего, чем безопасность паллиативного партнерства. Если чему-нибудь можно научиться из этой истории, так это тому, что «влюбиться» и взять на себя псевдо-взрослые роли женатой пары в виде замены личностного роста становится все проще, а выбраться из них — все тяжелее.

Странная пара

Карл и Шелли, пара примерно тридцатилетнего возраста, также построили аддиктивные отношения, которые разрушились под влиянием стресса. Но их история имеет отличный от истории Аллена и Гейл аромат. Здесь не было никакого идеализированного брака и родительского руководства; отношения складывались в рамках сложного и порой жестокого мира молодых одиноких профессионалов. Этот случай также имеет дополнительную трудность, поскольку здесь один партнер, казалось, был аддиктивен, а другой — нет. Это фактически тот случай, когда два контрастирующих и конфликтных личностных стиля, взаимодействуя, породили удивительно стойкую взаимную зависимость. Мы получаем представление об этих отношениях из истории, рассказанной другой парой, о поездке, которую они совершали с Карлом, Шелли и еще одним человеком. «Был снегопад, мело отсюда и до Монреаля, так что мы, взяли наш джип, с двумя местами впереди и скамьей сзади. Три человека могут поместиться на скамейку, только если сильно прижмутся друг к другу, но это очень неудобно. Мы были единственными двумя людьми, которые могли управлять джипом, так что мы разработали следующий план размещения: тот из нас, кто не вел машину, сидел сзади. Другие три пассажира менялись местами, по очереди оказываясь около водителя, где они могли немного вытянуться. Все так и делали, кроме Шелли. Она всегда уступала свою очередь ехать впереди, чтобы оставаться с Карлом сзади. Она делала это на протяжении всего 800-мильного путешествия туда и обратно, и это при том, что Карл использовал все шансы, когда он мог выбраться, чтобы сидеть впереди, и она никогда ничего не говорила ему об этом».

Кто эта пара, и почему они так вели себя? Карл был молодым доктором, который приехал в Нью-Йорк в интернатуру. Когда он приехал, он позвонил всем женщинам, которых знал в Нью-Йорке, как он привык делать в любом новом месте. Среди этих женщин была и Шелли, которую Карл встретил при кратком предыдущем посещении города. Он не испытывал к ней особенной симпатии, но когда некоторые из других контактов не сложились, он договорился увидеться с Шелли снова. Она жила за городом в полусельском доме с несколькими другими женщинами. Карл приятно провел там время, так что он продолжил общаться с Шелли, подвозя ее до дома или сажая на поезд из города.

Карл очень приветствовал эти расслабляющие перерывы. Как интерн, он был погружен в работу больницы в течение целых дней, а временами даже недель. После такого напряжения он обнаруживал в себе сильное желание отвезти Шелли домой и расслабиться. Он наслаждался сельской местностью, домом Шелли, пищей, которую она готовила для него, сексуальными удовольствиями и компанией, которую она обеспечивала. Хотя Карл считал себя жизнелюбом, в период, когда он прибыл в Нью-Йорк, ему было трудно встречаться с другими женщинами из-за рабочего графика. Так что он, естественно, глубже погружался в эти отношения. Шелли же могла быть с Карлом всякий раз, когда (и как долго) он был свободен, потому что ее работа коммерческим художником позволяла ей иметь собственный график. Карл мог рассчитывать на то, что она всегда рада видеть его, и мог строить планы, о которых не уведомлял ее заранее. Шелли, казалось, не имела других радостей. Она, конечно, не очень интересовалась другими женщинами, с которыми жила; фактически, она обычно жаловалась на них Карлу вовремя его визитов, и держалась на расстоянии от них, когда он бывал у нее.

Если бы Карл думал об этом, он мог бы быть удивлен, что имеет такой полный доступ к признанному профессионалу ее возраста. Но происхождение Шелли было необычно для женщины ее положения. Начав как молодая невеста, она быстро стала матерью, а затем вдовой — все это прежде, чем ей исполнилось двадцать пять. В этом возрасте она пережила полный упадок. После того, как ее родители приняли на воспитание ее ребенка, Шелли начала строить карьеру. Тем не менее, она раз за разом отыскивала мужчин, за которых могла бы уцепиться. Одна из таких привязанностей только что закончилась, когда она встретила Карла.

Через некоторое время Карл стал беспокоиться из-за количества времени, которое он проводил с Шелли, и о своих великих проектах, связанных с женским населением Нью-Йорка. Он подготовил Шелли к планируемому им уменьшению контакта, сообщив ей, что не может тратить так много своего свободного времени, приезжая, чтобы видеть ее, и что, так или иначе, ему было немного некомфортно в напряженной атмосфере, созданной ее соседками. При следующем визите Карл заметил, что Шелли упаковала все свои вещи в коробки. Когда он спросил ее об этом, то обнаружил, что она поняла его замечание как просьбу переехать в его квартиру вместе с ним. Карл был потрясен, но он не видел никакого простого выхода из этого затруднительного положения. Потом он представил, что это может быть весело - иметь компаньона в городе, а также кого-то, кто обеспечит ему домашние удобства. Таким образом, он покорно забрал Шелли и ее вещи с собой.

Карл говорил каждому, кого знал — но главным образом себе — что это не является постоянной договоренностью. Он пытался подтвердить это, обращаясь с Шелли все более и более отстраненно. Но он никогда не делал движений к тому, чтобы прекратить отношения. Когда его интернатура была закончена, и он получил должность, его рабочие часы стали более нормированными, так что он больше не имел внешних ограничений, которые ранее обвинял в своем тяжелом положении. Безотносительно своих дальнейших целей, он не мог совершить действия, которое немедленно должно будет лишить его какого-либо комфорта. Вместо этого, он начал тайно встречаться с женщинами, с которыми познакомился, останавливаясь в Нью-Йорке, в другом месте. Это подвергало его риску, но, тем не менее, привычкой Карла стало проводить время с женщинами, жалуясь на Шелли. Учитывая трудности, через которые женщина должна была пройти, чтобы войти в контакт с Карлом — каждая звонила, когда Шелли отсутствовала, или притворялась, что она его кузина — романы становились чем-то большим, чем неразумными эскападами. Шелли с подозрением относилась к личным разговорам Карла по телефону и его поздним ночным дежурствам в больнице, и временами сильно сердилась. Она не могла придумать серьезной угрозы, чтобы выйти из этой унизительной ситуации, однако, ее недовольство было абсолютно и очевидно: она хотела больше, а не меньше Карла.

Каждый раз Карл пробовал сделать свою позицию ясной для Шелли, но она настаивала, что он не может чувствовать того, что он говорит, и что его отстраненная поза была просто позой. Он, не предпринимая никаких действий, и (в действительности) подтверждая статус отношений каждый раз, когда лгал о своих романах, делал ее возражения с виду разумными. Отношения, существующие в представлении Карла, полностью отличались от тех, которые представляла себе Шелли. Оба партнера заявили о своих пожеланиях недвусмысленно, и оба разрешили себе поверить, что уступки другого подразумевали принятие этих условий или, по крайней мере, надежду на принятие их со временем. Ни один не проявлял большого интереса к тому, что другой на самом деле чувствовал; они существовали друг для друга главным образом как объекты, которые нужно манипуляциями вынудить исполнять желанную роль (или хотя бы представить себе это).

Частые споры между ними не были подчинены никакой цели, никаких изменений в поведении ни одного из них не происходило. Замечание Шелли во время одной из этих конфронтации открыто показало ее ад-дикцию. «Если ты оставишь меня теперь»,- сказала она, «тогда для чего все это было?» Она оценивала время, проведенное ими вместе, не с точки зрения удовольствия, которое оно принесло ей, не как некий неосязаемый вклад, который обогатил ее опыт, но только как гарантию продолжения присутствия ее возлюбленного. В этом отношении, она была подобна героиновому аддикту, вбившему себе в голову уверенность, что следующая доза будет в его распоряжении, когда он захочет. Вопрос, который мы должны задать — насколько и в чем Карл был действительно таким особенным?

Через два года, понимая, что он никогда не сможет оставить Шелли, не покинув Нью-Йорка (но не понимая, что это означало для него), Карл решил заканчивать свои занятия в другом месте, а именно, в Нью-порт-Ньюсе, в Вирджинии. Он сказал друзьям, что, переехав на Юг, сможет уйти от Шелли. Но Шелли, уверенная в себе (чего Карл никогда не видел раньше), докучала одному из своих деловых клиентов, имевшему офис в Вашингтоне, округ Колумбия, до тех пор, пока, наконец, не получила там работу. Пара переехала на Юг вместе. Шелли принимала меры, чтобы поселиться с другом в Вашингтоне, но, пока Карл оставался там перед продолжением пути в Вирджинию, она жила с ним в его гостиничном номере.

Когда Карл, наконец, уехал, в качестве первой реакции Шелли потеряла голову. Затем она начала писать ему и звонить по телефону, производя впечатление вполне нормального и разумного человека, развеивая любые дурные предчувствия, которые он мог иметь по поводу ее поведения. Она говорила о новом возлюбленном, которого встретила в Вашингтоне - не вызывая в Карле ревности, но заверив, что больше не будет доставлять ему неприятностей. В конце концов, он пригласил ее в гости в Вирджинию, о чем сожалел с самого момента ее согласия. Визит был наполнен напряженностью и умышленными недомолвками о природе их отношений. Шелли все еще просила намного больше, чем Карл был готов дать. Что касается нового возлюбленного Шелли, то он, очевидно, еще не фигурировал серьезным образом в се планах.

Как мы можем объяснить эту ситуацию? Шелли была аддиктом в классическом смысле. Будучи чувствительной, способной женщиной, она, казалось, не получала никакого реального удовлетворения от своей работы. Она с трудом заводила друзей и не наслаждалась многолюдными компаниями. Независимо от того, что нее, как зрелого человека, появились новые возможности, ее ранний брак продолжал служить образцом жизни. Подобно ее мужу и предыдущим возлюбленным, Карл выполнял функцию символа уверенности, связывая для нее все воедино. Готовая жертвовать всеми другими возможными связями и обязательствами ради сохранения — или создания — этого фокуса своего существования, она все сильнее нуждалась в этой подпорке, чтобы жить. Карл стал единственным миром Шелли, который, по крайней мере, имел непосредственную, поверхностную реальность в то время, когда они жили вместе, но который становился все более и более хрупким.

Аддикция Карла более загадочна, поскольку он был внешне предприимчивым, добродушным и, по-видимому, самоуверенным человеком. Он стремился ко множеству прерогатив, которыми может наслаждаться молодой профессионал, и к независимой жизни, открытой для него. Но он не мог прийти к пониманию себя или организовать свою жизнь в более широком смысле. Когда в его картину мира включились некоторые сложные личные эмоции, требующие установить основные предпочтения, он понятия не имел, как на это реагировать. Он стал пассивным и демонстрировал почти патологическую тенденцию к нерешительности. Не уверенный в других близких отношениях, он выбрал отстраненный подход к своей жизни и другим людям. С этих пор он мог не давать своим подружкам серьезных обещаний, потому что женщина, хорошо подготовленная к этому, упрямо цепляется за него, и не важно, что могло сформировать такую длительную связь.

Действия Карла, фактически, имели не больше смысла, чем действия Шелли. Очень немногие люди, чувствуя то, что, по его словам, чувствовал он, продолжали бы играть в эту игру так долго. Он мог представлять себя расчетливым мужчиной, использующим Шелли для удобства, но он поддерживал отношения намного дольше того срока, когда они, предположительно, стали для него обременительны. Или он мог придерживаться противоположной линии и говорить, что не может травмировать Шелли, прекратив отношения, в то время как вредил ей гораздо больше, позволяя избегать реальности, и, таким образом, не проверять, смогла ли бы она сама поплыть, или неминуемо утонула.

При всей своей находчивости, Карл плыл по течению. Женщина, которая выполняла его поверхностные желания, могла дать ему чувство, как будто понимает его до самой глубины — то, чего он желал, но был не способен вызвать искренне. Так как он был вне контакта с реальными эмоциями в себе или других, он мог формировать долгосрочные отношения только с человеком, подобным Шелли, одаривающим привязанностью вне зависимости от того, взаимна она или нет. Таким образом, он нуждался в ней настолько же, насколько она нуждалась в нем. Всякий раз, когда желание эмоциональной безопасности становится первичным по отношению ко всему остальному — какова бы ни была причина - здесь присутствует аддикция. И тот, кто последовательно удовлетворяет потребности аддикта, в целом показывает некоторую соответствующую слабость или неуверенность. Карл тоже был аддиктом. Спустя месяц после приезда Шелли, которая гак раздражала его, он приехал в Вашингтон, чтобы провести с ней Рождество, отказавшись принять множество приглашений в другие части страны. Безотносительно его мнения об этой женщине, он не мог жить без нее.

Не случайно Шелли, которая была главной движущей силой в создании отношений при пассивном попустительстве Карла, была также тем участником, который в финальном пароксизме недовольства прервал их. Хотя ее визиты к Карлу продолжались, ее новый возлюбленный начал обретать реальную значимость. Шелли до времени удерживала его от действий, неявным образом прося Карла принять решение для разрешения ситуации, в надежде, что он подтвердит свои обязательства. Карл, тем временем, со все менее скрываемым облегчением ждал, когда ситуация будет улажена с помощью этого внешнего агента. Неспособная расшевелить Карла даже этим последним усилием, Шелли ворвалась к нему в дом в один из уикэндов, и освободилась от своего давнишнего гнева в форме физического нападения на него. Теперь она перенесла бремя своей зависимости на новые отношения — так же, как сделала это, когда встретилась с Карлом первый раз. Что касается Карла, визиты в Вашингтон без свиданий с Шелли заставляют его каждый раз содрогаться, как содрогается начинающий выздоравливать алкоголик, проходя мимо бара.

Замечания об односторонней аддикции

Случай Карла должен заставить нас дважды подумать, прежде чем назвать «односторонними» аддиктивные отношения, которые длятся сколь-нибудь продолжительное время. Аддикт настолько многого требует от партнера, что только человек, который в глубине души ищет такого же утешения, как и аддикт, сможет соответствовать этим требованиям. Партнер должен иметь некоторую сильную причину для того, чтобы удовлетворять или выносить аддикта, и эта причина должна идти дальше простого принятия чувства вины, которое аддикт распространяет вокруг себя.

Существуют односторонние аддикции. И хотя все межличностные аддикции включают в себя заблуждения, односторонняя аддикция базируется на совершеннейшей фантазии. Все мы знаем о случаях, когда на основе короткого знакомства и нескольких неправильно истолкованных сигналов один человек влюбляется в другого и воображает, что его чувство взаимно. Безумно влюбленный перестраивает свой внутренний мир, готовя ведущую роль этому новому человеку, который в действительности является не в большей степени частью его жизни, чем фигура из мечты. Скорее чаще, чем реже, объект этого внимания бывает смущен и испытывает неловкость, узнавая о месте, которое занижает в эмоциональной жизни влюбленного. Такие фантазии разрушаются, когда объект любви просят разыграть роль, назначенную ему влюбленным, и за этим обычно следует стремительное разочарование аддикта. Тем не менее, бывают случаи, где фантазийные отношения продолжаются некоторое время в действительности, когда один партнер аддиктивен и серьезно переоценивает обязательства другого. У неаддиктивного партнера могут иметь место мотивы, которые временно заставляют его соглашаться на те вещи, которых он, в конечном счете, не хочет. Возможно, этот человек попал в напряженную или недружественную обстановку — работая в неприятных условиях или переехав жить в чужой город. Человек может почувствовать потребность в «залипающем» романе, который в действительности не отражает того, как он или она относятся к жизни в более спокойных или благоприятных условиях. Но это, по определению, не может быть постоянным. Иначе человек разрешил бы преходящему несчастью привести к долгосрочной зависимости, и позволил бы отрицательным мотивациям определять основной курс своей жизни: короче говоря, он был бы аддиктивен. Есть также особые случаи односторонней аддикции, где неаддиктивный партнер сознательно управляет аддиктивным влюбленным, чтобы получить что-либо определенное, например, деньги, секс или выход из неприятной семейной ситуации. Хотя это и непривлекательный способ стоить отношения, сам по себе он не является аддикцией.

Частичная, временная аддикция может быть даже конструктивной (хотя и дорогостоящей) стадией в развитии личности. Возьмем Джоан, которая извлекла выгоду, будучи частично аддиктивной. Когда Джоан получила степень магистра делового администрирования, она столкнулась с большим беспокойством и травмой обнаружения своего первого ответственного положения — взрослой женщины. Она или ходила на занятия, или занимала скромные рабочие места низкого уровня в течение почти всех ее двадцати восьми лет. Так или иначе, ее последний год учебы прошел, а она не посещала собеседований для поступления на работу в большие компании, которые вербовали персонал в ее школе. Она заявляла, что не хочет работать в обезличенной, ориентированной на прибыль фирме, но она также не делала никаких самостоятельных шагов, чтобы найти работу с другим видом деятельности — организацию в общественном секторе или в области искусств.

Усложняющим выбор моментом для Джоан были ее отношения с Сетом, с которым она жила более года, пока посещала бизнес-школу. Джоан ужасно хотела переехать на Западное Побережье, в то время как Сет был предан Бостону, где, по мнению Джоан, его затягивала трясина. Эти отношения были самыми длинными и наиболее удовлетворяющими для Джоан из всех, которые она когда-либо имела с мужчиной, но в то же время они были бурными и часто беспокоили ее. Сет, который был чрезвычайным собственником, предъявлял Джоан требования, зачастую корыстные или иррациональные. Он был не столько злым, сколько настойчивым, и в большей или меньшей степени получал то, чего хотел от Джоан — действуя жестко, или надуваясь, или делая что-нибудь для нее. Но он был предан отношениям, по крайней мере, пока они развивались в Бостоне, и он был искренен в своей любви и преданности Джоан.

Это было важно для нее. Ее отец был неспособен показать свою привязанность, и, таким образом, она никогда не знала, что может пробудить эмоциональный отклик в мужчине. Когда она начала всерьез контактировать с мужчинами вне дома, то нашла, что ее желания такого рода удовлетворения были слишком сильными и разрушали ее отношения. Сет был первым человеком, который отвечал ее эмоциональной потребности во всей ее глубине, и она любила его за это. Но, в то же самое время, она видела ограничения такой связи и цену, которой она — и Сет — требовала от нее. Она хотела выйти на свой собственный путь как самостоятельный профессионал, и сделать это в той части страны, где ей больше всего нравилось жить. Ее отношения с Сетом не позволили бы ей осуществить это.

Поскольку она дрогнула перед этими соображениями, ее бездействие решило проблему. Она не получила работы на Западном Побережье или где-нибудь еще, и продолжила жить с Сетом, ходя на занятия искусством, встречаясь с друзьями и вообще заполняя свое время приятными действиями, доступными ей в этом городе. Но лето сменилось зимой, и, думая о том, что такое существование может продолжаться вечно, она почувствовала, что его преимущества начали меркнуть для нее. В это время она стала систематически справляться насчет работы, которой она хотела бы, в организации, которую уважала бы, и там, где хотела бы жить. Джоан была все еще не уверена в том, что она в действительности выберет, когда настанет время, но, по меньшей мере, она была уверена в том, что хочет обеспечить себе некоторый выбор. Что касается Сета, то он только проводил с ней время, не вмешиваясь и не жалуясь, но подтверждая требования, которые предъявлял к Джоан, и втайне чувствуя, что она не сможет оставить его.

В марте Джоан была проинформирована Оклендским Музеем, что получила работу бизнес-менеджера. Джоан была в экстазе. Впервые реальный мир показал, что уважает ее и хочет, чтобы она стала его частью. Это произошло одновременно с тем, как она также стала лучше чувствовать свою ценность в отношениях — долгосрочная привязанность Сета наконец убедила ее, что она достойна любви. И все же источник этих хороших чувств, Сет, все яснее показывал, насколько сильны его собственные потребности, и что они не могут быть удовлетворены, если Джоан покинет его или если он оставит свою безопасную работу, чтобы последовать за ней в Калифорнию. Положение было мучительным. Сет не помогал в размышлениях Джоан, держась отстраненно и заявляя, что, если бы она любила его, вопроса о том, какой выбор сделать, не стояло бы. Наконец, Джоан решила выбрать работу.

Она покинула Сета тем же летом, после двух лет совместной жизни, чувствуя себя свободнее и смелее, чем когда-либо. Еще она уехала с грустью. Сет дал Джоан то, чего она всегда хотела и чем никогда прежде не обладала. Но вместе с этим пришли другие эмоциональные затруднения, которые она не могла принять. Забота Сета частично создала психологическое основание ее способности оставить его, и этот парадокс глубоко беспокоил Джоан. Но она также была человеком, который хотел расти, и, с истинным уважением к тому, что было у них вместе, она оставила его. В течение следующей пары лет они обменивались визитами, как влюбленные и друзья. Эти посещения становились все реже, и в конце концов Сет нашел другую подругу, проинформировав Джоан, что собирается жениться на этой женщине. Джоан была освобождена. Сохранив теплые чувства к Сету, она чувствовала себя также чрезвычайно двойственно по отношению к нему из-за того, как вела себя с ним в прошлом. Она не могла сообщить ему этого, пока такая информация могла его травмировать. Теперь Джоан могла поздравлять Сета с будущим браком, искренне подтверждая свое расположение к нему как к старинному другу, и повернуться, наконец, чтобы взглянуть в лицо оставшейся части своей жизни, отдавшись ей полностью и со всем пылом.

Джоан имела аддиктивные тенденции, но не была аддиктом. Хотя ее отношения с Сетом, возможно, были какое-то время реальной аддикцией, она пожертвовала ими ради того, что в более широком понимании было хорошо для ее эмоциональной жизни и, возможно, для Сета тоже. Делая это, Джоан должна была сопоставить реальные аспекты самой себя - ее чувства были глубоки и разнонаправленны. Вот почему то, что она делала, не может быть названо целесообразным или выгодным, даже при том, что она получила что-то от отношений, которые заставили ее оставить их в прошлом. Подлинность ее чувств в этом увлечении, которая позволила ей перейти к возбуждающему росту, свидетельствует не в пользу ее аддиктивности. Она стала строить свою жизнь на основе чувств радости, доверия и любви к себе, а не на чувствах жалости, вины, страха и неуважения, которые также присутствовали в ней.

Аддикция основывается не на целесообразном расчете. Скорее, она коренится в экзистенциальной боли, которая глубже, чем любые расчеты по поводу секса, денег или потребности восполнить свою непривлекательность или низкое социальное положение. Однако, бедность, недостаток возможностей сделать карьеру или плохая домашняя обстановка тесно связаны с аддикцией. Если жизнь человека постоянно находится под воздействием этих факторов, они могут вносить свой вклад в отчаяние, которое ведет к аддикции. Таким образом, зависимость, основанная на объективно плохих обстоятельствах, может незаметно переходить в аддикцию, так что нет никакого смысла обсуждать их отдельно. Иногда, тем не менее, мы можем различить их по разным причинам, которые удерживают людей вместе.

Би, например, жила под жестокой, неприятной властью в доме своих родителей, где она оставалась из-за недостатка навыков и образования, наряду с ограниченным видением открытых для нее путей. Не желая или боясь жертв, связанных с самостоятельной жизнью, Би познакомилась с зажиточным владельцем ресторана и разглядела, что ему не хватало именно того, что она могла ему дать. При всех своих достижениях, Мел не принимал себя всерьез как мужчину. Отвечая ему с большей полнотой, чем он когда-либо надеялся, Би выиграла брачное предложение, которое она приняла, хотя находила Мела старомодным и не особенно привлекательным. Одним махом она ушла от своих родителей и получила их одобрение. Брак дал ей то, чего она всегда хотела — определенную степень комфорта и свободу проводить время так, как она хочет. Би просто выбрала то, что, как она чувствовала, было лучшим выбором из их ограниченного набора в ее жизни, и если она когда-либо оставит Мела, это также будет, вероятно, строго прагматичный ход.

Мел положился на эти отношения ради чего-то более глубокого, чем Би. Таким образом, он более истинно аддиктивен. Отношения потенциально изменчивы, и в любой момент может произойти изменение, если они найдут лучший способ удовлетворения своих потребностей. Но хотя Мел, на некотором уровне, распознает хваткую натуру Би, ему требуется гораздо больше, чтобы уравнять счет, чем ей, потому что его потребность в меньшей степени является функцией внешних обстоятельств. Недостаточная искренности Би в отношениях — то, в чем она не готова полностью признаться самой себе, уж не говоря о Меле. Это - не любовь с ее стороны, но и не аддикция. Поскольку Би лучше понимает отношения, чем Мел, ее компромисс с жизнью не достигает ее души.

При всех отличиях пар, описанных в этой главе, общим является то, что их приводили к аддиктивным отношениям семьи и другие второстепенные факторы. Эти факторы — ключевые в историях всех участников. Если мы хотим понять, почему они и другие люди становятся аддиктами, мы должны посмотреть на семейные паттерны и культурные влияния, которые преобладают в аддиктивном обществе.

Оригинальный текст: Love and Adddiction, by Stanton Peele and Archie Brodsky (Signet Book, 1975).

Стентон Пил, Арчи БродскиЛюбовь и зависимость (главы из книги)

Глава 1Пока смерть не разлучит нас