Джон Дос Пассос
Литературная жизнь (отрывки из книги)
Оглядываясь назад, я вижу, что отсчет той эпохи следует вести от ленча в «Плазе» со Скоттом и Зельдой Фицджеральд осенью 1922 года. Должно быть, в октябре, потому что день выдался ясным и холодным.
Октябрь — лучшее время в Нью-Йорке. Женщины в осенних обновах очень милы. Витрины заново оформлены. Небо очень синее. Облака очень белые. Окна высоких зданий блестят на солнце. Куда ни бросишь взгляд — душа радуется.
Большую часть пути по Пятой авеню я прошагал. Когда понял, что опаздываю, прыгнул в автобус. В двадцатых человек еще мог сидеть на открытой верхней площадке автобусов, курсировавших по Пятой авеню. Запыхавшись, вбежал в «Плазу». Толстые ковры глушили шаги. Цветы в цветочном магазине поблескивали, как позолоченные десятидолларовые купюры. Из парикмахерского салона, который я миновал, направляясь к лифту, пахнуло дорогими духами. Мне даже стало нехорошо: от некоторых запахов меня мутило. Пуговицы на униформе лифтера блестели, как золотые соверены.
Скотт встретил меня у двери «люкса». Потом я задавался вопросом, то ли Фицджеральды действительно там жили, то ли просто снимали «люкс» на день, чтобы произвести впечатление на своих гостей. Синие глаза Скотта оценивающе пробежались по мне, потом он отругал меня за опоздание.
И тут же представил импозантному мужчине с седыми вьющимися волосами и мягкими морщинами на лице. В Шервуде Андерсоне я отметил также большие, подернутые туманом глаза, густые брови и рот, свидетельствующий о том, что его хозяин склонен скорее потакать своим желаниям, чем сдерживать их. По случаю визита к Фицджеральдам он надел кричащий шелковый галстук «либерти». Когда я сказал ему, что восхищен его творчеством, лицо Шервуда озарилось ослепительной улыбкой.
Скотт и Зельда начали забрасывать меня вопросами. Им нравилось ставить собеседника в неловкое положение. Твои идеи устарели. Ты слишком зажат в вопросах секса. Возможно, все это полностью соответствовало действительности, но я полагал, что это личные проблемы, которые никого не касались. Я изо всех сил отбивался от них, пока Шервуд не заговорил о своих книгах, и я уже мог слоняться по гостиной и поглядывать на Центральный парк, деревья которого уже начали сбрасывать листву, и на умелого пожилого официанта, сервирующего столик для ленча.
Потом я не раз припоминал Скотту его глупые вопросы. Скорее их приличествовало задавать психологам, пытающимся дать оценку характера человека. Но даже при нашей первой встрече я не мог рассердиться на него, а уж тем более на Зельду: их окружал золотистый ореол невинности, и они были такими красивыми.
Насколько я помню, мы пили коктейли «Бронкс», потом шампанское. У Скотта были отличные бутлегеры. Ели что-то вроде крокета из лобстера, у Скотта были странные вкусы, но в те дни в «Плазе» отлично готовили любое блюдо. Естественно, на столе стояло нежнейшее масло и лежали только что испеченные хрустящие французские рогалики.
После ленча Шервуд уехал по делам, а Скотт и Зельда попросили меня поехать с ними на Лонг-Айленд и помочь выбрать дом. У них был красный автомобиль с шофером. По пути Скотт говорил о произведениях Шервуда, доброжелательно, но критически.
Как только речь заходила о литературе, его суждения становились ясными и острыми. Он не любовался природой, не отдавал должного хорошему вину, еде или живописи, не слушал музыку, за исключением примитивных модных шлягеров, но в вопросах литературы был прирожденным профессионалом. И все, что он говорил, стоило послушать.
В Грейт-Нек мы посадили в машину светловолосого, с бычьей шеей, риэлтера. Он показал нам несколько дорогих особняков. Скотт и Зельда доставили ему немало неприятных минут. Ничего-то им не нравилось. Они на все лады передразнивали его «дом для джентльмена». Я их просто возненавидел. Как мог старался ему помочь. В конце концов, бедолага всего лишь выполнял свою работу.
После того как им надоело терзать риэлтера, мы высадили его и отправились в гости к Рингу Ларднеру. Мне очень хотелось повидаться с ним, поскольку никто — тут мы со Скоттом пришли к общемумнению — не владел американским жаргоном лучше, чем он. Ларднеры жили в большом лонг-айлендском доме, вроде тех, которые мы в .этот день осматривали. Нас провели в длинную, темную гостиную с камином из плитняка. Высокий, тощий, печального вида мужчина с орлиным носом стоял у камина. Темные, ввалившиеся глаза, впалые щеки, безнадежно пьяный. Когда его жена попыталась втолковать ему, что пришли гости, он смотрел на нас, но, похоже, не видел. На ногах он держался, но уже ничего не соображал.
Мы выпили его виски и поехали в город. Никогда раньше я не чувствовал себя таким подавленным. Скотт то и дело повторял, что Ринг — пример пьяницы, который убеждает его не перебирать со спиртным. У каждого, мол, перед глазами должен быть такой пример.
На обратном пути мы проезжали парк развлечений. «Русские горы», сверкающие огни, оркестр. Зельда и я потребовали остановиться. Скотт из автомобиля не вышел, остался с бутылкой виски, которую извлек из-под сиденья. Зельда и я прокатились на колесе Ферриса. Карнавалы, парки развлечений, отблески разноцветных огней на лицах в темноте, поблескивающие сквозь туман окна далеких домов, все это мне всегда хотелось нарисовать. Я попытался объяснить все это Зельде. Она меня не слушала. Мы продолжали разговаривать, но наши разумы не соприкасались.
Не то чтобы она хотела, чтобы я приударил за ней: она прекрасно понимала, что с женщиной Скотта я себе такого не позволю. Возможно, она думала,что это буржуазная мораль, но ничего другого я предложить ей не мог. Хотя после нашего знакомства не прошло и десяти часов, мы уже стали настоящими друзьями. Я в этом не сомневался, и, думаю, Скотт и Зельда придерживались того же мнения.
Поэтому я не мог объяснить пропасть, открывшуюся между мною и Зельдой на вращающемся колесе Ферриса. И только по прошествии многих лет мне пришло в голову, что в самый первый день нашего знакомства я столкнулся с теми отклонениями в ее восприятии реальности, которые в итоге привели к столь трагическим последствиям. И хотя она была очень красивой, я, должно быть, разглядел в ней что-то пугающее и отталкивающее.
Зельда настояла на том, чтобы мы прокатились на колесе еще раз, и я сидел рядом с ней, как изваяние, все больше погружаясь в депрессию. От таких женщин просто так не отмахиваются.
Зельда дулась всю обратную дорогу. Скотт много выпил и тоже дулся. Я с облегчением распрощался с ними у золоченого Шермана рядом с «Плазой». В последний момент к ним вернулось прежнее обаяние. Мы расстались друзьями и, думаю, таковыми и остались.
Для Фицджеральдов начался период жизни в Грейт-Нек, который Скотт запечатлел в «Великом Гэтсби». Для меня начался совсем другой период. На них смотрела вся Америка. Они были знаменитостями, и им это нравилось. Я тоже не страдал отсутствием честолюбия. Но от такого рода известности меня просто воротило.
***
К тому времени Скотт и Зельда прочно прописались в Антибе. Скотт, с его страстью творить себе героев, начал поклоняться Джеральду и Саре. Золотая пара, в которую они с Зельдой мечтали превратиться, уже существовала. Мерфи были богатыми. Красивыми. Прекрасно одевались. Понимали и ценили искусство. Умели принять гостей. И дети у них были чудесные. Они поднялись на вершину социальной лестницы человечества.
Скотт иногда находил очень странные способы выразить свою любовь. Однажды вечером Мерфи пригласили чопорных французов, в том числе двух или трех герцогинь, на обед в саду. Скотт и Зельда перебрали коктейлей и, вместо того чтобы сесть за стол, начали на четвереньках ползать среди грядок и бросаться помидорами в гостей. Герцогине, которой спелый плод угодил в декольте, происходящее не показалось забавным. В конце концов Джеральду удалось выставить Фицджеральдов вон. И потом не один месяц их не приглашали на виллу «Америка». Более того, официально запретили появляться на пороге.
Но долгона Фицджеральдов не мог злиться никто. А Сара вообще относилась к тем людям, которые не расстаются с друзьями. Но от их выходок волосы просто вставали дыбом. Однажды ночью Скотт въехал на своем «рено» на рельсы, по которым электропоезд ходил из Канн в какой-то маленький городок. Обходчик нашел их мирно спящими, словно двух ангелов. Автомобиль убрали с путей до прохода следующего поезда. Они чудом остались живы.
Как и всех остальных друзей, Скотт ставил Мерфи в затруднительное положение. Они любили его. Восторгались его талантом. Тревожились о нем. Хотели помочь. Но всякая дружба имела свои пределы. Они не могли допустить, чтобы им портили вечер за вечером.
А Скотт, такова уж особенность пьяниц, словно получал удовольствие, доставляя неприятности друзьям. Однажды он пинком вышиб поднос с сигаретами и спичками из рук старушки, которая предложила нам закурить, когда мы входили в один из парижских ресторанов. Мы ползали по асфальту,подбирая сигареты и спички. Джеральд все уладил крупной купюрой. Но бедная старуха была в шоке. Трудно представить такое шуткой… или тот случай, когда он заполз под ковер в казино в Жюн-ле-Пин. Однако он мог неделями оставаться трезвым, особенно, если приходилось работать над книгой, аванс за которую он уже растратил. Если ему того хотелось, он вообще не прикасался к спиртному.
Несмотря на скандальное поведение Фицджеральдов, а может, благодаря этому самому поведению, вилла «Америка» завоевала определенное реноме среди французов. Французы — самые негостеприимные люди. Шансы иностранцев попасть в их круг минимальны. Джеральд и Сара обладали даром принимать всех на равных. Французы этим восторгались.
В двадцатых американцы были очень популярны в Европе. Доллары, небоскребы, джаз, все трансатлантическое несло на себе налет романтики.
***
Теперь Скотт, который гордился своим умением открывать таланты и бескорыстно помогал собратьям по перу, уламывал Макса Перкинса опубликовать Хэма в «Скрибнерсе». Скотт просто помешался на Хэме: спортсмен-стилист, боксер-рассказчик. Как-то вечером, обсуждая творчество Хэма, мы решили, что ему суждено стать Байроном наших дней. Скотт не ошибся. Конечно же, Хэму следовало печататься в «Скрибнерсе», но для этого следовало разорвать контракт с Ливрайтом.
***
[Эрнест] проанализировал жизнь наших друзей. Дон Стюарт погубил себя подписанием контракта на двадцать пять тысяч долларов и встречей с Уитни [Вандербилт]. «Надеюсь, тебе удастся этого избежать, — писал он. — Ничего не подписывай и беги прочь, едва завидев белки глаз Уитни». Джона Бишопа погубила женитьба на девушке с богатым приданым. «Держи деньги подальше от Кэти». Вечная юность засосала Фицджеральдов. «Старей, Пассос. Вместе с Кэти». Старину Хэма погубило самоубийство отца. Я старался держать оружие вне досягаемости тестя.
***
В Париже мы нашли Фицджеральдов, которые жили около площади Звезды. Впервые увидели Скотти, умную, милую девчушку. Зато от ее английской гувернантки у нас по коже побежали мурашки. Скотт пил, Зельда определенно тронулась умом: теперь ей хотелось танцевать в Русском балете. Конечно, на балах она танцевала прекрасно, но в ее возрасте не начинали учиться на балерину. Тем, кто любил Фицджеральдов, общение с ними доставляло одни страдания.
***
Вскоре после инаугурации Франклина Делано Рузвельта я слег с очередным приступом ревматической лихорадки. <…>
Скотт жил в Балтиморе, потому что Зельда лечилась у Адольфа Мейера. Он частенько заглядывал ко мне и, насупившись, молча сидел на больничном стуле. Я пытался убедить его в том, что до конца творческого пути ему еще очень далеко. Более того, меня не покидала уверенность в том, что он еще не написал своего лучшего произведения. Я даже уговаривал его не публиковать «Ночь нежна». Как легко давать друзьям плохие советы. Эта книга стала у него одной из лучших.
Надо сказать, на Скотта действительно навалилась масса проблем. Ему приходилось воспитывать Скотти, делать все возможное для Зельды, бороться с пристрастием к выпивке, постоянно выдавать на-гора рассказы для публикации в журналах, чтобы оплачивать счета за лечение жены. И при этом ему хотелось писать первоклассные романы. С возрастом и опытом поднималась планка его литературного стандарта. Я не мог не восхищаться этим человеком. Его положение было куда как хуже моего, мне, а не ему, следовало сидеть у его больничной койки.
Оригинальный текст: The Best Times: La Vie Litt?raire (parts from chapters 4 and 6), by John Dos Passos.