Ф. Скотт Фицджеральд
Безупречная жизнь
Когда он, слегка уставший, вошёл в столовую, чувствуя приятную прохладу свободной одежды на свежем после душа теле, все вскочили на ноги и стали его приветствовать, хлопая в ладоши, пока он пробирался на своё место. Сидевшие за столом вытягивались вперед и улыбались ему.
— Отличная игра, Ли! Пусть мы и проиграли — но ты в этом точно не виноват!
Бэзил и сам знал, что матч он отыграл отлично. Вплоть до последнего свистка после каждого следующего рывка он чувствовал чудесный прилив сил. Но такой успех сразу не осознать; в памяти всплывали лишь отдельные эпизоды — например, когда огромный такл команды Эксетера встал во весь рост в линии прямо напротив и выкрикнул: «Все на этого квотера! Он — трус!» А Бэзил крикнул в ответ: «Да это папаша твой — трус!», и судья на линии добродушно осклабился, зная, что это — неправда. И на весь тот великолепный час тела противников утратили и массу, и силу; Бэзил лежал под огромной их грудой, бросался им прямо наперерез, совершенно не чувствуя ударов, желая лишь одного — поскорее оказаться вновь на ногах, чтобы отвоевать заветные два акра лужайки. К концу первой половины матча он вырвался вперед на шестьдесят ярдов — ура, тачдаун! Но раздался свисток, и тачдаун не засчитали. Для школы Св. Риджиса этот момент стал кульминацией всего матча. Игроки противника были тяжелее фунтов на десять; к концу последней четверти матча все вдруг пали духом, и команда Эксетера провела два тачдауна, одержав победу над командой школы, в которой училось всего сто тридцать пять человек!
Когда закончился обед и ученики толпой повалили прочь из столовой, к Бэзилу подошёл тренер команды Эксетера и сказал:
— Ли, я видел много квотербеков из разных школ, но ещё никогда я не видел такой потрясающей игры!
Доктор Бэкон подозвал его к себе кивком головы. Рядом с ним стояло двое выпускников школы Св. Риджиса, приехавших на матч из Принстона.
— Игра была очень напряженной, Бэзил! Мы все гордимся нашей командой и… особенно — тобой! — Словно похвала показалась ему чрезмерной, он поторопился добавить: — И всеми остальными ребятами, конечно!
Он представил Бэзила выпускникам. Об одном из них — Джоне Грэнби — Бэзил слышал. О нём говорили, что в Принстоне он считается «большим человеком» — это был серьезный, прямодушный и симпатичный юноша, с доброй улыбкой и большими честными голубыми глазами. Школу Св. Риджиса он окончил ещё до поступления туда Бэзила.
— Отличная игра, Ли! — и Бэзил в ответ издал подобающий скромный смешок. — Не найдется ли у вас сегодня немного времени? Мне бы хотелось с вами немного побеседовать.
— Конечно, сэр! — Бэзил был польщён. — В любое время!
— Давайте тогда пройдемся, погуляем — скажем, в три? Мой поезд отходит в пять.
— Буду очень рад!
Словно на крыльях, он взлетел в свою комнату в корпусе шестиклассников. Всего год назад он был, наверное, самым непопулярным парнем в школе — все звали его «Генеральчик» Ли. Теперь же окружающие звали его «Генеральчиком» лишь изредка, по забывчивости — и немедленно при этом извинялись.
Какой-то младшеклассник высунулся из окна корпуса Митчелл и, увидев Бэзила, крикнул: «Отличная игра!». Черный садовник, выравнивавший живую изгородь, усмехнулся, увидев его, и громко сказал: «Да ведь вы их почти побили, сэр, да ещё и в одиночку!». Когда Бэзил вошёл в здание, комендант общежития мистер Хикс воскликнул: «Они должны были засчитать тот тачдаун! Просто безобразие!». Стоял прохладный золотистый октябрьский день, слегка подёрнутый голубой дымкой бабьего лета — в такую погоду всегда хорошо мечтается о будущей славе, о триумфальных прибытиях в большие города, о романтических встречах с таинственными, словно непостижимые богини, девушками. Оказавшись у себя в комнате, он погрузился в сон наяву, шагая из угла в угол и повторяя про себя обрывки фраз: «…никогда не видел такой потрясающей игры!», «…папаша твой — трус!», «Ещё раз устроишь офсайд, и я надеру твою жирную задницу!».
Тут он повалился на постель от смеха. Ведь тот, кому была направлена эта угроза, в перерыве был вынужден ещё и извиниться — это был тот самый Порк Корриган, от которого в прошлом году Бэзилу пришлось бежать целых два лестничных пролёта!
В три он встретился с Джоном Грэнби, и они отправились гулять на пик Грюнвальда, следуя по тропе вдоль длинной и низкой кирпичной стены; эта стена в солнечное утро всегда заставляла Бэзила задумываться о каких-то туманных и смелых исканиях, совсем как в книге «Широкое шоссе». Джон Грэнби много рассказывал о Принстоне, но, поняв, что в сердце Бэзила глубоко засел Йель, и только Йель, он сдался. Через некоторое время на его красивом лице появилось рассеянное выражение, он улыбнулся — и эта улыбка, казалось, была отражением иного, лучшего мира.
— Ли, я очень люблю школу Св. Риджиса! — вдруг сказал он. — Здесь я провел самые счастливые годы своей жизни. Я обязан ей стольким, что не смогу расплатиться никогда. — Бэзил промолчал, и Грэнби неожиданно повернулся и посмотрел на него. — Интересно, а ты сам понимаешь, что ты мог бы здесь совершить?
— Что? Я?
— Понимаешь ли ты, какой эффект могла бы иметь твоя великолепная игра?
— Ну, я не так уж и великолепно сыграл…
— Конечно, именно так ты и должен говорить, — с жаром объявил Грэнби, — но всё же это неправда! Тем не менее, я позвал тебя сюда вовсе не затем, чтобы возносить тебе хвалу! Мне захотелось узнать, понимаешь ли ты, какая у тебя появилась сила, чтобы творить добро? Я хочу сказать, что теперь ты можешь влиять на всех этих ребят — они все могут вести чистую, честную и достойную жизнь!
— Я как-то никогда об этом не думал, — произнёс Бэзил, слегка огорошенный, — я никогда не думал о…
Грэнби энергично хлопнул его по плечу.
— С сегодняшнего утра у тебя появилась ответственность, от которой тебе не уклониться! С этого самого утра ты в ответе за любого ученика, прячущегося за физкультурным залом с сигаретой и воняющего табаком; ты в ответе за их ругань и грязные словечки, и за то, что они учатся брать чужое, воруя молоко и еду по ночам из буфетной!
Он умолк. Бэзил, нахмурившись, смотрел прямо перед собой.
— Вот это да! — сказал он.
— Да-да! — подтвердил Грэнби; глаза его сияли. — У тебя есть возможности, которыми мало кто обладает. Я расскажу тебе один случай. В Принстоне я познакомился с двумя ребятами, которые разрушали свои жизни пьянством. Я мог бы сказать: «Это не моё дело», и позволить им и дальше катиться по наклонной, но когда я прислушался к голосу своего сердца, то понял, что я так не могу! Поэтому я пришел к ним с открытой душой и рассказал им всё, прямо и откровенно, и эти ребята — по крайней мере, один из них — с тех самых пор и капли в рот не взяли!
— Но в нашей школе, кажется, никто не пьет! — возразил Бэзил. — Хотя был у нас один парень, его звали Бэйтс — но его исключили в прошлом году, и…
— Это неважно, — перебил его Джон Грэнби. — Курение влечет за собой пьянство, а пьянство влечет за собой… ну, всякие другие вещи…
Грэнби говорил целый час, а Бэзил слушал; кирпичная стена у дороги и склонившиеся под тяжестью плодов сучья яблонь над головой с каждой минутой всё больше и больше утрачивали краски, а мысли его всё больше и больше уходили куда-то вглубь. Его глубоко поразило полное отсутствие эгоизма у этого человека, который взвалил на собственные плечи чужое бремя. Грэнби опоздал на поезд, но сказал, что это неважно, поскольку он видит, что ему удалось посеять семена ответственности в душе Бэзила.
К себе в комнату Бэзил вернулся, исполнившись трепета, отрезвленный и убежденный. До этого момента он всегда считал себя довольно скверным мальчишкой; последним героем, с которым ему удалось себя отождествить, был «Гарри-на-волосок» из комиксов, печатавшихся в воскресных приложениях — Бэзилу тогда было десять лет. И хотя он довольно часто размышлял о жизни, все его мысли были мрачноваты и описанию не поддавались, и никогда не касались вопросов морали. Его дурные наклонности по-настоящему сдерживал лишь страх — страх лишиться возможности чего-то достичь и обрести силу.
Но встреча с Джоном Грэнби произошла в знаменательный момент. После утреннего триумфа ему показалось, что в школьной жизни уже не осталось ничего, чего стоило бы добиваться — и тут перед ним внезапно замаячила новая цель. Стать совершенством, прекрасным внутри и снаружи — как сказал Грэнби, попробовать вести безупречную жизнь… Грэнби вкратце обрисовал ему эту самую безупречную жизнь, не преминув сделать упор на её вполне материальные преимущества, вроде всеобщего признания и влияния в университете — а воображение Бэзила уже давно пребывало где-то в далёком будущем. Когда на последнем курсе Йеля его выберут последним кандидатом в члены тайного общества «Череп и кости», а он с печальной и сентиментальной, совсем как у Джона Грэнби, улыбкой отрицательно покачает головой и укажет на кого-нибудь другого, кто больше, чем он, жаждет вступить в это общество, собравшаяся вокруг толпа разразится грустными возгласами… А затем, когда он вступит в настоящую жизнь, и в возрасте двадцати пяти лет посмотрит в лицо нации с инаугурационной трибуны на ступеньках Капитолия, все собравшиеся у подножия граждане его страны будут смотреть на него снизу вверх с восхищением и любовью…
Размышляя, он рассеянно съел оставшиеся от ночного налета на буфет полдюжины крекеров и выпил бутылку молока. Где-то на краю сознания у него забрезжило, что эти ночные налеты — одна из тех вещей, от которых теперь придется отказаться, но ему очень хотелось есть. И он почтительно оборвал цепочку своих приятных мыслей, пока не покончил с едой.
Осенние сумерки за окном разрывались вспышками фар проезжавших мимо машин. В этих автомобилях ехали великие атлеты и прекрасные дебютантки, таинственные авантюристки и шпионы международного класса — богатые, веселые и очаровательные люди, спешившие в блестящий Нью-Йорк, к модным дансингам и тайным кафе, в украшенные зеленью рестораны на крышах небоскребов под яркой осенней луной. Он вздохнул; быть может, когда-нибудь потом и ему удастся стать частью всей этой романтической жизни? Прослыть великим остряком и великолепным собеседником, и выглядеть при этом сильным, серьезным и молчаливым… Прослыть щедрым, открытым и не чуждым самопожертвования, но при этом всегда оставаться немного таинственным, и вызывать у окружающих добрые чувства и даже легкую горечь меланхолии… Стать одновременно и светлым, и темным… Достичь этой гармонии, сплавить всё это воедино в одном человеке — вот это была цель! Сама мысль о таком совершенстве выкристаллизовала его жизненную энергию в исступленный и стремительный порыв. Ещё одно долгое мгновение душа его устремилась вслед быстро бегущим огням, туда — в мегаполис; затем он решительно встал, выбросил за окно сигарету и, включив настольную лампу, стал набрасывать для себя правила будущей безупречной жизни.
II
Месяц спустя страдальчески исполнявший свой долг Джордж Дорси и его мать, которой он показывал территорию школы, достигли относительно уединенных мест, где располагались теннисные корты; Джордж настойчиво предложил матери присесть отдохнуть на скамейке.
До сих пор его вклад в беседу сводился к немногочисленным отрывистым репликам вроде: «А вот это спортзал…», «Это «Ку-ку» Конклин, который преподает французский… Его у нас никто не любит…», «Пожалуйста, не называй меня «Брат мой» перед ребятами…». Теперь же его лицо приобрело озабоченное выражение, столь свойственное юношам в присутствии родителей. Он расслабился. Он ждал, что сейчас начнутся расспросы.
— Так, Джордж, а теперь давай-ка поговорим о каникулах на День благодарения. Кого ты к нам пригласил?
— Бэзила Ли.
— Ну, расскажи мне немного о нём.
— Да нечего особо рассказывать. Просто парень, учится в шестом классе, ему шестнадцать лет.
— Из хорошей семьи?
— Да. Приехал сюда из Сент-Пола, это в Миннесоте. Я его уже давно пригласил.
Мисс Дорси показалось, что в голосе сына послышалась некая сдержанность.
— Ты разве жалеешь, что пригласил его? Вы с ним больше не дружите?
— Конечно, дружим!
— Просто я не вижу смысла звать к себе в гости того, с кем ты уже не дружишь. Можно просто сказать, например, что у мамы вдруг поменялись планы.
— Но мы с ним дружим! — настаивал Джордж; затем нехотя добавил: — Просто последнее время он стал какой-то чудной.
— А что такое?
— Ну, просто чудной…
— Но что с ним такое, Джордж? Я не хочу, чтобы ты приглашал в гости всяких сумасшедших!
— Он не сумасшедший. Просто теперь он как-то чудно себя ведет: бывает, отведет кого-нибудь в сторонку, и давай разговаривать. А затем вроде как улыбается…
Миссис Дорси была заинтригована.
— Улыбается?
— Ну, да. Всё время норовит кого-нибудь увести и давай говорить без остановки, лишь бы только слушали — а затем улыбается… — он скривил губы, показывая — … вот так.
— А о чем он говорит?
— Ах, да всё про сквернословие, и про курение, и про то, что надо писать домой почаще, и всё такое. Никто его не слушает, один только мальчик у нас есть — он теперь ведет себя так же, как и он. Очень загордился — или что там такое с ним приключилось, ума не приложу? — от того, что здорово играет в футбол.
— Ну, если ты не хочешь, давай не будем его приглашать?
— Нет-нет! — встревоженно воскликнул Джордж. — Как же я могу отказаться — я ведь его уже пригласил!
Само собой, Бэзил не подозревал об этом разговоре, когда утром неделю спустя встречавший ребят на Центральном вокзале шофер семейства Дорси принимал у них багаж. Город заливал сланцево-розовый свет, всех прохожих на улицах сопровождали маленькие шары выдыхаемого морозного воздуха. Вокруг множеством граней устремлялись в небо здания: внизу они казались ледяными, словно бесцветная улыбка старика, выше шли диагонали выцветшего золота, окрашенные пурпуром по краям — там, где над неподвижным небом плыли карнизы.
В длинном приземистом английском лимузине — такого автомобиля Бэзилу видеть ещё не доводилось — сидела девушка, примерно одного с ним возраста. Она небрежно подставила брату щеку для поцелуя, сухо кивнула Бэзилу и пробормотала «добрый день», даже не улыбнувшись. Больше она ничего не сказала и, казалось, полностью ушла в мысли о чем-то своём. Поначалу — возможно, по причине её крайнего спокойствия — она не произвела на Бэзила никакого впечатления, но не успели они доехать до особняка Дорси, как Бэзил понял, что в жизни ещё не видел такой красавицы!
Её лицо приводило в замешательство. Длинные ресницы казались очень мягкими на фоне бледных щек, почти касаясь их, словно пытаясь скрыть бесконечную тоску в её глазах — но когда она улыбалась, глаза будто вспыхивали изнутри огнём чудесного дружелюбия, словно говоря: «Продолжайте же; я слушаю. Я очарована! Я… Я так ждала — целую вечность — и вас, и этого мига!». Затем она вспоминала, что застенчива, или тоскует; улыбка исчезала, а серые глаза вновь прикрывались. Едва успев начаться, мгновение тут же завершалось, оставляя за собой лишь навязчивое и неудовлетворённое любопытство.
Особняк Дорси находился на 53-й улице. Поначалу Бэзила изумила кажущаяся узость его фасада из белого мрамора и максимально полное использование всего возможного внутреннего пространства. По всей ширине дома шли залы для приема гостей, в окнах столовой сияло искусственное освещение, пять этажей в почтительной тишине обслуживал небольшой лифт. Эта компактная роскошь показалась Бэзилу новым миром. Увлекательным и романтичным казалось то, что даже полы на этом островке выглядели роскошнее, чем весь огромный особняк Джеймса Дж. Хилла в родном городе. От волнения с Бэзила тут же спало школьное оцепенение. Им вновь овладело томительное ожидание нового опыта, которое пробуждали в нём предыдущие краткие поездки в Нью-Йорк. В сильном и ярком блеске Пятой авеню, в этой красивой девушке, не проронившей всю дорогу ни единого слова, кроме механического «Добрый день!», в этом безупречном доме, ничто не показалось ему знакомым, а он знал, что если он ничего вокруг не узнает — значит, впереди обязательно ждет приключение.
Но не так-то просто оказалось сбросить с себя настроение, владевшее им целый месяц. На первом месте для него теперь стоял идеал. Не должно было пройти ни единого дня, когда бы он не был, как говорил Джон Грэнби, «честен с собой» — а это значило «оказывать помощь другим». За эти пять дней он сможет хорошо потрудиться над Джорджем Дорси; кроме того, могут подвернуться и другие кандидаты. Вот так, размышляя о том, что ему выпала возможность получить лучшее из обоих миров, он распаковал свой саквояж и переоделся к обеду.
Его усадили рядом с миссис Дорси, которая нашла его чуть более дружелюбным, чем было принято — так всегда вели себя уроженцы Среднего Запада — но при этом вежливым и отнюдь не страдающим неуравновешенностью. Он рассказал ей, что собирается стать дипломатом — и сам себе не поверил; но увидев, что это вызвало у миссис Дорси интерес, он не стал больше ничего придумывать, чтобы исправить допущенную оплошность.
Остаток дня был распланирован заранее; они должны были идти танцевать. Ведь это было замечательное время! Морис танцевал танго в шоу «За рекой», Кастлы демонстрировали свой знаменитый шаг в третьем акте «Солнышка» — и этот шаг открыл обществу современный танец, открыл для девушек из хороших семей дорогу в кафе и стал причиной глубочайшей революции в жизни Америки. Великая и богатая империя почувствовала свою силу и пустилась в погоню за весельем — пусть и непритязательным, но и не вульгарным.
К трем часам собралось семеро; все уселись в лимузин и поехали в кабаре «У Эмиля». Компания состояла из двух бледных элегантных девиц лет шестнадцати — фамилия отца одной из них гремела в финансовом мире — и двух гарвардских первокурсников, обменивавшихся понятными лишь им обоим шутками и проявлявших внимание исключительно к Юбине Дорси. Бэзил ждал, что вот-вот все примутся друг друга расспрашивать — «А ты в какой школе учишься?», «А ты знаешь такого-то или такую-то?» — и тогда все в компании почувствуют себя посвободнее, но ничего такого не последовало. Повисла какая-то обезличенная атмосфера; он даже засомневался, запомнили ли остальные четыре гостя, как его зовут? «На самом деле, — подумал он, — это выглядит так, словно каждый только и ждет, что сосед вот-вот выставит себя в смешном свете». И вновь всё вокруг показалось ему новым и неузнаваемым; он решил, что в Нью-Йорке, должно быть, принято себя вести именно так.
Они приехали в кабаре «У Эмиля». Лишь в некоторых парижских ресторанах, где всё ещё встречаются аргентинцы, без устали выписывающие ногами самой природой заложенные в них кренделя, сохранился хотя бы отблеск того танцевального безумия, что охватило мир в годы перед первой мировой. В то время танцы не считались сопровождением пьянства, флирта или кутежей до рассвета — танцы что-то значили сами по себе. Ведущие малоподвижный образ жизни биржевые маклеры, шестидесятилетние бабули, ветераны армии Конфедератов, почтенные государственные мужи и ученые, страдавшие двигательной атаксией — все они желали танцевать, причем танцевать великолепно! Самые фантастические устремления созревали в до того вполне трезвых головах, дичайшая потребность выставлять себя напоказ вдруг стала проявляться в семьях, славившихся своей скромностью на протяжении нескольких поколений. Длинноногие ничтожества наутро просыпались знаменитостями, открывались места, в которых, если было желание, можно было танцевать хоть до утра. Благодаря изяществу движений или же неуклюжей ошибке строились и рушились карьеры, заключались браки или разрывались помолвки — а долговязый англичанин и девушка в голландском чепце объявляли следующий танец…
Когда они вошли в кабаре, Бэзилом вдруг овладела тревога — ведь особенно яростно среди прочего Джон Грэнби клеймил современные танцы!
В гардеробной Бэзил подошёл к Джорджу Дорси.
— У нас ведь есть свободный юноша? Как считаешь, ничего, если я буду танцевать только вальсы? Всё остальное я танцую так себе…
— Разумеется, никаких проблем. — Джордж с любопытством посмотрел на Бэзила. — Чёрт возьми, да неужели ты вообще от всего решил отказаться?
— Нет, не от всего, — ответил Бэзил, чувствуя себя неудобно.
Там, где танцевали, было уже очень много народа. Люди всех возрастов и из разных слоев общества напряженно скользили под нервные и беспокойные ритмы модной песенки «Переборщил с горчичкой». Три образовавшиеся пары тут же встали и ушли, оставив Бэзила в одиночестве за столиком. Он сидел и смотрел на танцующих, пытаясь себя убедить, что ему всё это не нравится, и лишь вежливость не позволяет ему этого показать. Но когда взору открывалось столь много и сразу, было весьма тяжело сохранить этот настрой — и он, как зачарованный, сидел и смотрел на энергичные ножки Юбины. В этот момент к нему за столик сел хорошо одетый молодой человек лет девятнадцати.
— Прошу прощения, — с преувеличенной вежливостью произнёс он. — Не за этим ли столиком сидит мисс Юбина Дорси?
— Да, за этим.
— Я так и подумал. Я — Де-Винчи. И не спрашивайте — с художником мы не родня!
— Меня зовут Ли.
— Очень приятно, Ли! Что будете пить? Что у вас там? — Подошел официант с подносом, и Де-Винчи с отвращением поглядел на то, что принесли. — Чай… Один только чай… Официант, принесите-ка двойной «Бронкс»… А вам, Ли? Тоже двойной «Бронкс»?
— О, нет, благодарю вас! — быстро ответил Бэзил.
— Официант, тогда несите один!
Де-Винчи вздохнул; у него был столь утомленный вид, что не оставалось никаких сомнений в том, что перед вами человек, не трезвевший вот уже несколько дней.
— Какая там под столиком красивая собачка! Разве можно позволять здесь курить, если сюда приводят собак?
— А что тут такого?
— Да ведь дым ест им глаза!
Бэзил в смущении принялся обдумывать эту мысль.
— Но только не говорите о собаках! — с глубоким вздохом произнес Де-Винчи. — Я изо всех сил стараюсь не думать о собаках!
Бэзил послушно сменил тему разговора, спросив, учится ли он в университете?
— Две недели проучился. — Для большего эффекта Де-Винчи помахал двумя пальцами. — Йельский курс я прошёл очень быстро. Первый вылетел из класса ’15 года в Шеффилде.
— Это плохо, — искренне посочувствовал Бэзил; глубоко вздохнул и изобразил губами добрую улыбку. — Должно быть, ваши родители очень огорчились, узнав об этом?
Де-Винчи уставился на него, словно глядя через мутные очки, но не успел ничего сказать; танец закончился, и за столик вернулись остальные.
— О, привет, Скидди!
— Кого я вижу! Скидди!
Его знали все. Один из первокурсников уступил ему место рядом с Юбиной, и они принялись негромко разговаривать.
— Это Скидди Де-Винчи, — шепнул Джордж Бэзилу. — Прошлым летом они с Юбиной были помолвлены, но теперь, кажется, она с ним порвала. — Он покачал головой. — Всё время катались в электромобиле его матери в Бар-Харбор; вели себя просто ужасно!
Бэзил внезапно покраснел от волнения, словно кто-то щелкнул кнопкой и зажег электрический фонарик. Он бросил взгляд на Юбину — её лицо, бесконечно спокойное, на мгновение вспыхнуло, но на этот раз её улыбка выглядела печальной; в глазах читалось глубокое дружелюбие, но отнюдь не радость. Он задумался — имело ли для Скидди Де-Винчи какое-либо значение то, что она с ним порвала? Быть может, если он исправится, бросит пить и вернется в Йель, она передумает?
Вновь послышалась музыка. Бэзил принялся сконфуженно разглядывать свою чашку.
— Это танго! — сказал Джордж. — Тебе ведь можно танцевать танго, правда? Это приличный танец, он же испанский!
Бэзил задумался.
— Ну конечно, можно! — настаивал Джордж. — Это же испанский танец, говорю я тебе! Разве могут быть какие-нибудь препятствия, если танец — испанский, а?
Один из первокурсников с любопытством на них посмотрел. Бэзил наклонился над столом и пригласил Юбину потанцевать.
Перед тем, как встать, она напоследок что-то тихим голосом сказала Де-Винчи; затем, чтобы компенсировать легкую неучтивость, улыбнулась Бэзилу. И он с легким сердцем повел её в зал.
Но вдруг она позволила себе совершено возмутительное замечание; Бэзил вздрогнул и чуть не споткнулся, сомневаясь — не послышалось ли ему?
— Могу поспорить, что эти губы уже поцеловали целую тысячу девушек! — сказала она.
— Что?
— Разве не так?
— О, нет! — ответил Бэзил. — Я, честно говоря…
Её веки и ресницы вновь равнодушно опустились; она стала подпевать оркестру:
Танго греет изнутри;
Ты качаешься, скользишь;
Нет на свете ничего, кроме…
На что же она намекала? Что поцелуи — в порядке вещей, и что это даже восхитительно? Он вспомнил, что говорил Джон Грэнби: «Всякий раз, когда ты целуешь красивую девушку, ты толкаешь её на путь, ведущий в ад!»
Он стал вспоминать своё собственное прошлое: вечер на крыльце дома Кампфов с Минни Библ, возвращение домой с озера Блэк-Бэр на заднем сиденье лимузина рядом с Имогеной Биссел, и ещё раньше, когда играли в «почту» — вплоть до детских поцелуев, попадавших в неохотно подставляемые носик или ушко.
Теперь с этим было покончено; он больше не собирался целовать ни одной девушки до тех пор, пока не встретится та, которая станет его женой! Его обеспокоило, что эта девушка, которая казалась ему столь прекрасной, легкомысленно относится к подобным вещам. Непривычный трепет, который он испытал, когда Джордж сказал ему о том, что она «вела себя просто ужасно» со Скидди Де-Винчи в электромобиле, превратился в негодование — весьма стойкое и усиливающееся. Какой позор — ведь этой девушке не было и семнадцати!
Внезапно ему пришло в голову, что, быть может, это и была та самая кандидатка, взывавшая к его чувству ответственности? Если только ему удастся внушить ей мысль о том, что всё это не стоит ровным счётом ничего, если она поймет, какие несчастья она сама на себя навлекает, то его приезд в Нью-Йорк не будет напрасным. В школу он вернется счастливый от того, что сумел принести этой девушке душевное спокойствие, которого ей раньше так не хватало.
На самом деле, чем больше он думал о Юбине и Скидди Де-Винчи в электромобиле, тем больше он терял голову.
В пять вечера они уехали из кабаре «У Эмиля» и поехали в танцевальную школу Кастлов. Моросил дождик, тротуары сияли огнями реклам. Оказавшись в сумерках и расчувствовавшись, Юбина быстрым скользящим движением взяла Бэзила под руку.
— В машине теперь тесно… Давай возьмем экипаж!
Она назвала адрес престарелому вознице, облаченному в выцветший сюртук бутылочного цвета; косые дверцы экипажа затворились и они уселись внутри, оставив слякоть снаружи.
— Они меня утомили, — прошептала она. — У всех, кроме Скидди, такие пустые лица, да и с ним через час будет уже невозможно разговаривать! Начнёт заводить плаксивые разговоры про своего пса — его звали Цыплёнок, и месяц назад он сдох, а это уже верный знак… Чувствовал ли ты когда-нибудь очарование обреченности? Обреченный всегда идет и идет только вперед по дороге, для которой он был рожден, никогда не жалуясь, ни на что не надеясь; он просто принимает всё, как есть…
Его чистое сердце во весь голос кричало, что это не так!
— Никто не обязан сходить с ума, — уверил он её. — Всегда можно начать всё заново!
— Только не для Скидди!
— Это под силу любому! — не согласился он. — Ты просто берешь себя в руки и принимаешь решение о том, что отныне будешь вести безупречную жизнь — а потом сам удивляешься, насколько это просто, и как много это приносит тебе счастья.
Кажется, она его не слышала.
— Разве не прекрасно — ехать в этом экипаже, когда в окна задувает влажный ветер, а мы с тобой здесь… — она повернулась к нему и улыбнулась… — вдвоём…
— Да, — рассеянно сказал Бэзил. — Главное, чтобы все на свете старались сделать свою жизнь безупречной! И начинать никогда не рано; можно даже сказать, что начинать надо лет в одиннадцать или в двенадцать, и тогда можно добиться полного совершенства!
— Да, это так! — сказала она. — В каком-то смысле жизнь Скидди безупречна. Он ни о чем не беспокоится, ни о чем не сожалеет. Его вполне можно отправить назад во времени, ну, скажем, в восемнадцатый век — или когда там жили щеголи и кавалеры? — и он отлично там устроится.
— Я говорил совсем не об этом, — с тревогой сказал Бэзил. — Я имел в виду совсем не это, когда говорил о безупречной жизни!
— А, ты говорил о тех, кто обладает силой и властью? — предположила она. — Я так и подумала, глядя на твой подбородок! Могу поспорить, что ты всегда берешь то, что хочешь!
И она вновь посмотрела на него, и придвинулась к нему поближе.
— Ты не понимаешь… — начал было он.
Она взяла его за руку.
— Подожди; мы уже почти приехали. Туда можно не торопиться. Тут так хорошо, вокруг так много огней, а там будет душно и тесно. Скажи ему, пусть едет дальше — ещё пару кварталов. Я заметила, что ты почти совсем не танцевал; мне это понравилось. Ненавижу мужчин, которые вскакивают при первом же аккорде, словно на карту поставлена вся их дальнейшая жизнь! Неужели тебе действительно всего шестнадцать?
— Да.
— А выглядишь старше. В твоём лице так много можно прочитать…
— Ты не понимаешь… — уже с отчаянием повторил Бэзил.
Приоткрыв окошко, она сказала вознице:
— Поезжайте вперед, к Бродвею — мы вам скажем, где остановить. — Вновь откинувшись на сиденье, она мечтательно повторила: — Безупречная жизнь! Как бы я хотела, чтобы моя жизнь была безупречной! Я готова к страданиям, если найдется что-то, ради чего стоит страдать; я не желаю делать ничего низкого, мелкого или подлого — пусть у меня будут лишь великие грехи!
— Нет, только не это! — в ужасе воскликнул Бэзил. — Разве так можно? Что за болезненные мысли? Ты даже говорить об этом не должна — ведь тебе всего шестнадцать! Ты должна… Ты должна всё обдумать… Ты должна больше думать о жизни вечной. — Он умолк, подсознательно ожидая, что сейчас она его перебьёт, но Юбина молчала. — Ещё месяц назад я выкуривал по двенадцать-пятнадцать сигарет в день, если только не было тренировок по футболу. Я сквернословил и ругался, писал домой лишь от случая к случаю, и родителям иногда приходилось посылать телеграммы, чтобы убедиться, что я жив и здоров. У меня не было никакого чувства ответственности. Я никогда не думал, что смогу вести безупречную жизнь — но стоило лишь попробовать…
Он сделал паузу, не в силах справиться со своими чувствами.
— Правда? — тихо спросила Юбина.
— Да! Я был, как все, только хуже. Я целовал девушек и никогда об этом даже не задумывался.
— И что… Что заставило тебя измениться?
— Встреча с одним человеком, — он внезапно повернулся к ней и не без труда изобразил на лице карикатурное подобие печальной и сентиментальной улыбки Джона Грэнби. — Юбина, у тебя… У тебя задатки изумительной девушки! Мне сегодня было очень грустно смотреть, как ты поглощаешь никотин и танцуешь современные развратные танцы, похожие на дикарские пляски! Да ещё твои разговоры о поцелуях… А если тебе встретится мужчина, сохранивший чистоту, никогда не целовавший никого, кроме своих родных — тебе ведь придется рассказать ему о том, как ужасно ты себя вела?
Она внезапно решительно отодвинулась и произнесла в боковое окошко:
— Теперь можете поворачивать обратно — адрес мы вам уже сказали!
— Ты должна покончить со всем этим навсегда! — Бэзил улыбнулся вновь, изо всех сил стараясь её заставить воспарить в высшие сферы. — Обещай мне, что ты постараешься! Это совсем не сложно. И если в один прекрасный день ты встретишь какого-нибудь честного и прямого человека, который спросит: «Ты выйдешь за меня?», ты сможешь ему ответить, что никогда не танцевала современных развратных танцев, а танцевала лишь испанское танго и бостон, и никогда никого не целовала — ну, с тех пор, как тебе исполнилось шестнадцать, а может быть, тебе вообще не придется ему говорить, что ты кого-нибудь целовала…
— Но ведь это будет неправда? — сказала она каким-то странным голосом. — Разве я не должна буду сказать ему всю правду?
— Ты сможешь сказать ему, что просто вела себя неосторожно!
— Ну, да…
К огорчению Бэзила, экипаж подъехал к зданию танцевальной школы Кастлов. Юбина поспешила войти и, чтобы загладить своё затянувшееся отсутствие, остаток вечера посвятила исключительно Скидди и гарвардским первокурсникам. Но она наверняка напряженно размышляла — так же, как месяц назад размышлял он. Эх, ещё бы немного времени, и ему бы удалось окончательно и наглядно подтвердить свою правоту, продемонстрировав влияние на окружающих того, кто живет безупречной жизнью. Завтра надо будет обязательно найти какую-нибудь возможность…
Но на следующий день он её почти не видел. Завтракала она где-то в городе, на назначенной после дневного спектакля встрече с Бэзилом и Джорджем она так и не появилась; напрасно они прождали её целый час в зале ресторана гостиницы «Билтмор». За обедом были гости, и Бэзил почувствовал досаду от того, что после обеда она сразу же куда-то исчезла. Неужели его серьезность её напугала? В таком случае становилось совершенно необходимо с ней увидеться, чтобы переубедить её, чтобы связать её с собой невидимыми нитями высокого предназначения. Быть может… Быть может, она и была той самой идеальной девушкой, которую он когда-нибудь возьмёт в жены? Эта прекрасная мысль наполнила всё его существо исступлённым восторгом. Он стал думать о будущем: долгие годы ожидания, когда они станут помогать друг другу вести безупречную жизнь, и никто из них не станет ни с кем целоваться — на этом он будет настаивать — да, никаких сомнений! Она должна будет ему пообещать больше никогда не встречаться со Скидди Де-Винчи, а затем будет свадьба, и долгие годы служения людям, достижение совершенства, и слава, и любовь!
Вечером ребята опять пошли в театр. Домой они вернулись чуть позже одиннадцати, и Джордж пошёл наверх пожелать маме спокойной ночи, а Бэзил остался внизу, чтобы исследовать содержимое кухонного ледника. Находившаяся между прихожей и кухней буфетная была погружена во тьму, и когда он шарил по незнакомой стене в поисках выключателя, из кухни до него вдруг донесся голос, произнёсший его имя:
— … мистер Бэзил Дьюк Ли!
— Показался мне вполне достойным парнем! — Бэзил узнал медлительную манеру речи Скидди Де-Винчи. — Обычный мальчишка…
— Вовсе нет — он мерзкий маленький ханжа! — решительно заявила Юбина. — Прочел мне старомодную лекцию о морали, о курении, о современных танцах и поцелуях, и ещё рассказывал про честного и прямодушного мужчину, который встретится мне в один прекрасный день — ну, ты ведь знаешь, про каких честных и прямодушных мужчин они всё время говорят! Он, видимо, имел в виду себя, потому что рассказывал мне, что ведёт безупречную жизнь. Это было так кошмарно и говорилось таким елейным тоном, что меня чуть не стошнило, Скидди! Впервые в жизни мне вдруг захотелось выпить чего-нибудь крепкого!
— Ну, он же просто мальчишка! — примирительно сказал Скидди. — Для него это просто очередной этап. Скоро пройдет.
Бэзил был в ужасе от того, что услышал; его щёки горели, рот приоткрылся. Больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться где-нибудь подальше от этого места, но смятение словно приковало его к полу.
— Моё мнение о праведниках вряд ли можно напечатать на бумаге, — произнесла Юбина спустя некоторое время. — Скидди! Я, наверное, от природы скверная; по крайней мере, сколько я ни общалась с прямодушными юношами, они всегда действовали на меня именно так.
— Тогда что скажешь мне, Юбина?
Последовала долгая тишина.
— Что-то во мне изменилось, — наконец, произнесла она. — Ещё вчера я считала, что покончила с тобой, Скидди, но с тех пор у меня перед глазами так и стоят тысячи мистеров Бэзилов Дьюков Ли, уже повзрослевших и молящих меня разделить с ними их безупречные жизни. А я отказываюсь — решительно и бесповоротно! И, если ты хочешь, я выйду за тебя завтра в Гринвиче!
III
В час ночи в комнате Бэзила всё ещё горел свет. Шагая взад и вперед по комнате, он придумывал для себя оправдание за оправданием, выставляя Юбину в роли злодейки, но все его оправдания разбивались о камни болезненного унижения. «Мерзкий маленький ханжа» — эти слова, произнесённые с глубоким убеждением и презрением, напрочь выбили из него все высокие принципы Джона Грэнби. Он был рабом своих восторгов, а за последние сутки личность Юбины оказала на него огромнейшее влияние; в глубине сердца он поверил, что услышал от неё правду.
В утро Дня благодарения он проснулся с темными мешками под глазами. Приготовленные для немедленного отъезда вещи, уложенные в саквояж, вновь напомнили ему о вчерашней катастрофе; он лежал, глядя в потолок, ещё не совсем проснувшийся; к глазам подступали огромные слёзы. Человек постарше обязательно утешился бы тем, что побуждения его были самые благородные, но Бэзил о таком утешении и не подозревал. Все свои шестнадцать лет он провел, двигаясь собственным курсом, без руля и без ветрил, руководствуясь лишь присущей ему от природы стойкостью в борьбе; и ни одному человеку старше него, за исключением Джона Грэнби, до сих пор не удавалось овладеть его воображением. А теперь Джон Грэнби исчез вместе со вчерашним днем, и Бэзилу, естественно, показалось, что отвоёвывать свои прежние позиции ему предстоит в одиночку, полагаясь лишь на собственные силы.
Твердо он знал лишь одно — Юбина не должна выйти замуж за Скидди Де-Винчи. Ответственность за это он принять на себя не мог. Если будет необходимо, он пойдет к её отцу и расскажет ему всё, что случайно узнал.
Выйдя из своей комнаты через полчаса, он столкнулся в холле с Юбиной. На ней был элегантный синий уличный костюм, с узой юбкой и круглым льняным воротником. Она слегка округлила глаза и вежливо пожелала ему доброго утра.
— Мне надо с тобой поговорить, — быстро сказал он.
— Мне ужасно жаль, — она улыбнулась ему так, словно ничего не случилось, и это усилило его дискомфорт. — У меня сейчас совсем нет времени.
— Это очень важно. Я знаю, что я тебе не нравлюсь…
— Что за глупости! — она весело рассмеялась. — Конечно, ты мне нравишься. С чего это ты вбил себе в голову такую глупость?
Прежде, чем он успел ответить, она торопливо помахала ему рукой и убежала вниз по лестнице.
Джордж уехал в город по делам, и Бэзил провёл утро, гуляя по Центральному парку под крупными неторопливыми хлопьями снега, придумывая, что он скажет мистеру Дорси.
— Меня это не касается, но я не могу видеть, как ваша единственная дочь желает бросить свою жизнь к ногам беспутного человека! Если бы у меня была дочь, которая собиралась бы потратить впустую свою жизнь, то мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь мне об этом вовремя рассказал. Поэтому я к вам и пришел. Разумеется, после нашего разговора я не смогу оставаться у вас в доме, поэтому я теперь с вами прощаюсь…
В четверть первого, с волнением поджидая мистера Дорси в гостиной, он услышал, как тот вошёл в дом. Бэзил бросился вниз, но мистер Дорси уже успел войти в лифт, закрыв за собой дверцу кабины. Развернувшись, Бэзил бросился наперегонки с машиной по лестнице на третий этаж и догнал мистера Дорси в холле.
— Я касательно вашей дочери! — взволнованно начал он. — Касательно вашей дочери…
— Да? — сказал мистер Дорси. — И что же такое приключилось с Юбиной?
— Я хочу с вами о ней поговорить.
Мистер Дорси рассмеялся.
— Вы хотите попросить у меня её руки?
— Нет-нет!
— Что ж, тогда давайте поговорим после обеда, когда наедимся индейки, наберемся сил и позабудем обо всех заботах!
Он хлопнул Бэзила по плечу и ушёл к себе в комнату.
К обеду собралось много родственников и друзей, и под прикрытием разговоров Бэзил внимательно наблюдал за Юбиной, пытаясь определить по её наряду и выражению лица, не исчезло ли её отчаянное намерение? Как он убедился этим утром, она мастерски умела прятать свои настоящие чувства, но раз или два ему всё же удалось заметить, как она бросает взгляд на часы, и как после этого во взгляде появляется задумчивость.
Кофе после обеда подали в библиотеку; воцарилась нескончаемая, как показалось Бэзилу, болтовня. Когда Юбина внезапно встала и вышла из комнаты, Бэзил тут же подошёл к мистеру Дорси.
— Ну что ж, юноша, чем могу вам служить?
— М-м-м… — Бэзил замялся.
— Сейчас самое время, если хотите о чем-нибудь меня попросить — я сыт и чувствую себя превосходно!
— Ну… — Бэзил никак не мог решиться.
— Не стесняйтесь! Вы ведь хотели поговорить о Юбине?
Но странная вещь случилась с Бэзилом! Он вдруг увидел себя со стороны: увидел, как вот-вот тайком наябедничает мистеру Дорси — наябедничает на девушку, да ещё и у неё в доме, где его принимают, как гостя…
— Ну… — беспомощно повторил он.
— Вопрос в следующем: сможете ли вы её содержать? — весело сказал мистер Дорси. — И второй вопрос: хватит ли у вас сил держать её в узде?
— Я забыл, что я вам хотел сказать! — выпалил Бэзил.
Торопливо и в смятении он покинул библиотеку. Бросившись наверх, он постучал в дверь комнаты Юбины. Ответа не последовало, он распахнул дверь и заглянул внутрь. В комнате никого не было, но на кровати лежал наполовину собранный чемодан.
— Юбина! — с тревогой позвал он. Ответа не было; проходившая по холлу горничная сказала, что мисс Юбина сейчас завивается в комнате у матери.
Он поспешил вниз, торопливо надел шляпу, пальто и изо всех сил попытался вспомнить адрес, по которому они отвезли Скидди Де-Винчи позавчера. Будучи уверен, что само здание он обязательно узнает, он сел в такси, поехал по Лексингтон-авеню, сделал три остановки и задрожал от волнения, увидев табличку с именем «Леонард Эдвард Дэвис Де-Винчи» у звонка. Он позвонил; внутри щелкнула дверная щеколда.
Плана у него не было. За неимением аргументов в голову Бэзила пришла лишь отдающая театром мысль о том, что надо свалить его одним ударом с ног, связать и оставить лежать в таком положении, пока всё не уляжется. Учитывая, что Скидди весил фунтов на сорок больше, задача была не из легких.
Скидди собирался — и даже пальто, которое он торопливо набросил на чемодан, не могло скрыть от Бэзила этого факта. На заваленном какими-то вещами комоде перед зеркалом стояла початая бутылка виски, а рядом с ней — недопитый стакан.
Скрыв своё удивление, Скидди предложил Бэзилу садиться.
— Я пришел к вам, — Бэзил старался говорить как можно спокойней, — чтобы поговорить о Юбине.
— О Юбине? — Скидди нахмурился. — А что с ней? Это она вас сюда послала?
— О, нет! — Бэзил шумно сглотнул, желая потянуть время. — Я подумал… Может, вы сможете дать мне совет… Видите ли, мне кажется, что я ей не нравлюсь, и я не понимаю, в чём дело?
Лицо Скидди смягчилось.
— Ерунда! Конечно же, вы ей нравитесь! Хотите выпить?
— Нет. По крайней мере, не сейчас.
Скидди допил свой стакан; после недолгих колебаний убрал с чемодана пальто.
— Прошу прощения, но я продолжу собирать вещи, ладно? Я собрался уехать…
— Конечно!
— Может, всё же выпьете?
— Нет, я сейчас пью только воду — никакого алкоголя.
— Когда беспокоишься по пустякам, лучшее средство — выпить!
Зазвонил телефон, он поднял трубку и покрепче прижал её к уху.
— Алло… Я не могу сейчас говорить… Да… Тогда в половине шестого… Сейчас около четырех… Объясню при встрече… Пока! — Он повесил трубку. — Это с работы, — сказал он с наигранным равнодушием. — Так, может, всё же немного налью, а?
— Нет, благодарю вас!
— Ни о чем никогда не беспокойтесь! Просто наслаждайтесь жизнью.
— Очень тяжело приехать в гости и узнать, что ты кому-то не нравишься.
— Но вы ей нравитесь! Она сама говорила мне об этом позавчера.
Они продолжали обсуждение этой ситуации, пока Скидди собирал вещи. Он был слегка навеселе и очень нервничал, поэтому один-единственный вопрос, заданный с достаточно серьёзным видом, заставил его разглагольствовать без всякой надежды на остановку. А Бэзил так ничего и не придумал, кроме как остаться со Скидди и ждать подходящего повода, чтобы высказаться со всей откровенностью.
Оставаться со Скидди становилось всё более и более затруднительным; навязчивость Бэзила уже стала его беспокоить. В конце концов, Скидди захлопнул чемодан с нарочито-громким решительным щелчком, быстро выпил большую порцию виски и произнес:
— Ну, что ж… Мне, кажется, пора.
Они вышли вместе, и Скидди поймал такси.
— А куда вы сейчас поедете? — спросил Бэзил.
— В пригород… То есть, в центр!
— Нельзя ли мне с вами? — стал напрашиваться Бэзил. — Мы могли бы… Могли бы немного выпить… В баре «Билтмора»?
Скидди задумался.
— Я вас подвезу, — сказал он.
Когда они доехали до «Билтмора», Бэзил даже не пошевелился, чтобы выйти.
— Вы ведь со мной, не правда ли? — с надеждой в голосе спросил он.
Нахмурившись, Скидди поглядел на часы.
— У меня совсем мало времени…
Бэзил поник и откинулся на сиденье.
— Что ж, одному мне туда идти не стоит — я очень молодо выгляжу, так что мне там точно не нальют; разве только я буду в компании кого-нибудь постарше…
Просьба была услышана. Скидди вышел из машины, приговаривая: «Мне надо торопиться», и они пошли в бар.
— Что будете?
— Что-нибудь покрепче, — ответил Бэзил, закуривая первую за месяц сигарету.
— Две «колючки»! — заказал Скидди.
— Может, ещё крепче?
— Дайте две двойных «колючки»!
Краем глаза Бэзил посмотрел на часы. Было двадцать минут шестого. Дождавшись, когда Скидди поднесёт свой бокал ко рту, он жестом попросил официанта повторить заказ.
— О, нет! — воскликнул Скидди.
— Но я же должен вас угостить!
— Но ведь вы к своему даже не притронулись!
Бэзил пригубил свой коктейль, тут же его возненавидев. Он заметил, что с новой порцией алкоголя Скидди слегка расслабился.
— Мне пора бежать, — автоматически произнёс он. — Важное дело!
И тут Бэзила посетило вдохновение.
— А знаете, я ведь подумываю о том, чтобы завести собаку! — объявил он.
— Не будем говорить о собаках, — скорбным тоном сказал Скидди. — Со мной только что произошло нечто ужасное, связанное с собакой. Я только-только пришел в себя!
— Расскажите мне!
— Мне не хотелось бы об этом даже вспоминать! Это было ужасно!
— А я считаю, что собака — лучший друг человека! — сказал Бэзил.
— Правда? — Скидди выразительно хлопнул рукой по столу. — И я тоже, Ли! Я тоже…
— Никто не любит человека так, как собака! — продолжил Бэзил, сентиментально уставившись вдаль.
Принесли вторую порцию двойных «колючек».
— Я расскажу вам о собаке, которую я потерял, — сказал Скидди, посмотрев на часы. — Я уже опаздываю, но что значит какая-то минута, если вы любите собак!
— Я люблю их больше всего на свете! — Бэзил поднял свой бокал — всё тот же, первый, и он всё ещё не был пуст. — Давайте выпьем за лучших друзей человека — за собак!
Они выпили. В глазах Скидди показались слёзы.
— Я вам сейчас всё расскажу. Своего пса — его звали Цыплёнок — я взял ещё щенком, вырастил и выкормил. Он был красавец — эрдельтерьер, потомок Мак-Тавиша VI…
— Да, он не мог не быть красавцем!
— И он им был! Я сейчас расскажу вам…
Как только Скидди увлекся предметом своего рассказа, Бэзил подвинул второй бокал прямо под руку Скидди, и тот тут же схватил ножку бокала пальцами. Окликнув бармена, Бэзил заказал ещё две порции. На часах было без пяти шесть.
Скидди продолжал говорить. Впоследствии один лишь взгляд на рассказ про собак в каком-нибудь журнале всегда вызывал у Бэзила острый приступ тошноты. В половине седьмого Скидди, покачиваясь, встал.
— Мне пора. Важная встреча. Не хочу расстраивать…
— Ладно. Сейчас дойдем до стойки и выпьем еще «на посошок»!
За стойкой работал знакомый со Скидди бармен, так что они немного поболтали, потому что время уже, казалось, не имело никакого значения. Скидди выпил со своим старым другом — пожелать ему удачи в каком-то очень важном деле. Затем выпил ещё.
Без четверти восемь Бэзил вывел Леонардо Эдварда Дэвиса Де-Винчи из бара гостиницы, оставив чемодан на хранение у бармена.
— Важное дело, — бормотал Скидди, пока они ловили такси.
— Очень важное! — поддакивал Бэзил. — Я позабочусь, чтобы ты обязательно туда добрался!
Когда подъехала машина, Скидди ввалился в салон, а Бэзил назвал водителю адрес.
— Большое спасибо и до свидания! — с жаром крикнул Скидди. — Поехали со мной, выпьем ещё разок за лучших друзей человека!
— Нет-нет! — сказал Бэзил. — Это ведь очень важное дело!
— Вы правы! Крайне важное!
Машина отъехала, и Бэзил проводил её взглядом, пока она не скрылась за поворотом. Скидди поехал на Лонг-Айленд, к могиле Цыпленка.
IV
До этого Бэзил никогда не пил, а теперь в его и без того охваченную ликующей легкостью голову ударило ещё и три коктейля, которые ему пришлось в себя опрокинуть. На обратном пути в особняк Дорси он запрокинул голову и во всё горло расхохотался. Чувство собственного достоинства, утраченное вчера вечером, вновь оказалось на месте; его собственная уверенная сила внушила ему трепет.
Дверь открыла горничная, а шестое чувство подсказало, что в холле на первом этаже кто-то есть. Он дождался ухода горничной; затем шагнул к двери гардеробной и распахнул её. Там стоял чемодан, а у чемодана стояла Юбина, выглядевшая и раздраженной, и испуганной. Обмануло ли его радостное возбуждение — или же, когда она его узнала, её лицо и в самом деле вспыхнуло облегчением?
— Привет! — Она сняла пальто, повесила его, словно бы зашла сюда именно для этого — и вышла на свет. Её лицо, красивое и бледное, стало спокойным, словно она уселась и сложила руки.
— Тебя Джордж искал, — равнодушно сказала она.
— Правда? А я был у друга.
Она с удивлением принюхалась к легкому запаху алкоголя.
— Но мой друг поехал на могилу своей собаки, так что я ушёл домой.
Она внезапно застыла.
— Ты был у Скидди?
— Он рассказывал мне о своей собаке, — серьёзным тоном сказал Бэзил. — В конце концов, лучший друг человека — это собака!
Она села и уставилась на него с широко раскрытыми от удивления глазами.
— Скидди напился?
— Он поехал навестить могилу своей собаки!
— Вот дурак! — воскликнула она.
— А разве ты его ждала? Это же не твой чемодан, верно?
— Не твоё дело!
Бэзил вытащил чемодан из шкафа и унес в лифт.
— Сегодня он тебе не понадобится, — сказал он.
В её глазах сверкнули крупные слёзы отчаяния.
— Не нужно тебе пить, — отрывисто сказала она. — Разве ты не видишь, во что он превратился из-за пьянства?
— Лучший друг человека — это «колючка»!
— Тебе всего шестнадцать! Видимо, всё, что ты мне рассказывал позавчера, было шуткой? Я имею в виду, про безупречную жизнь?
— Да, это была шутка, — согласился он.
— А я подумала, что ты серьёзно! Неужели никто на свете ничего не говорит серьёзно?
— Ты мне очень нравишься, — тихо сказал Бэзил. — Вот это я говорю серьёзно.
— Ты тоже мне нравился, пока не стал говорить о том, что я не должна целоваться.
Он подошел, склонился над ней и взял её за руку.
— Давай перенесём наверх чемодан, пока не пришла горничная?
Они вошли в темную кабину лифта и закрыли дверцу.
— Тут где-то есть выключатель, — сказала она.
Всё ещё держа её за руку, он притянул её к себе и обнял в темноте.
— Свет нам сейчас совсем ни к чему…
***
В поезде, который вез их обратно в школу, Джордж Дорси внезапно принял решение. Его губы сжались.
— Я, конечно, ничего такого не хотел говорить, Бэзил… — он запнулся. — Но, всё же… Ты, случайно, не пил в День благодарения?
Бэзил нахмурился и кивнул.
— Иногда меня тянет! — рассудительным тоном произнёс он. — Сам не знаю, что с этим делать? В моей семье все умирают от алкоголизма!
— Ну и ну! — воскликнул Джордж.
— Но теперь это в прошлом! Я обещал Юбине, что не выпью больше ни капли, пока мне не исполнится двадцать один. Она считает, что я погублю себя, если и дальше продолжу вести столь беспутный образ жизни!
Джордж некоторое время молчал.
— А о чем это вы с ней всё время болтали? Я ведь, чёрт возьми, думал, что ты приехал в гости ко мне, а не к ней!
— Да так, о всяких… О всяких духовных вещах, — безмятежно ответил Бэзил. — Слушай! Если опоздаем на ужин, давай попросим Сэма, чтобы не запирал на ночь окно в буфетной?
Оригинальный текст: The Perfect Life, by F. Scott Fitzgerald.