Ф. Скотт Фицджеральд
Корсет из гипса
— Ну, что говорит доктор? — спросила Мэри. Вместо ответа Мартин здоровой рукой отбросил верх простыни и показал, что в его гипсовом панцире сверху проделан квадратный вырез — так, что оттуда слегка выпячивались живот и нижняя часть груди. Другая рука была всё так же поднята и зафиксирована в невольном салюте высоко над головой.
— Вот и улучшение, — сказал он ей. — Конечно, я чуть весь потом не изошёл, пока уговаривал Оттингера сделать мне это окошко. Жаль, не могу сказать, какой вид открывается… А ты уже видела мою коллекцию проволоки?
— Да, уже оценила, — ответила ему жена, стараясь выглядеть весёлой.
На тумбочке лежали похожие на набор хирургических инструментов проволочки разной длины и толщины, гнутые и прямые, предназначенные для того, чтобы сиделка могла почесать любое место внутри под гипсом, когда испарения тела начинали вызывать совсем уж нестерпимый зуд.
Мартину стало стыдно за повторение старой шутки.
— Извини, — сказал он. — За два месяца привык быть больным! Интересуюсь только медициной. И скажу тебе честно, — добавил он с вымученной иронией, — я чувствую, что всё это понемногу становится смыслом моего существования!
Мэри подошла поближе и присела рядом с кроватью, приподняв его вместе с его панцирем своими слабыми руками. Он работал инженером-электриком на киностудии, и падение с тридцатифутовой высоты не стоило лично ему ни цента. Единственным светлым моментом в том, что случилось, было это — и ещё то, что катастрофа опять сблизила их после четырёх месяцев размолвки.
— Я чувствую, что мы так близки, — прошептала она. — И гипс не преграда!
— Ты считаешь, что именно так надо разговаривать с больным?
— Да!
— Согласен.
В этот момент она встала и, подойдя к зеркалу, привела в порядок свои светлые волосы. Он уже тысячу раз видел, как она это делает, но впервые загрустил, почувствовав вдруг в этих движениях какой-то неясный оттенок отчуждения.
— Какие у тебя планы на вечер? — спросил он.
Мэри удивлённо обернулась.
— Странно, что ты решил меня об этом спросить.
— Почему? Ведь ты почти всегда мне рассказываешь. Ты мой единственный выход во внешний мир!
— Но ты до сих пор соблюдал соглашение. Мы ведь договорились, когда решили жить врозь?
— Ты вдаешься в технические детали.
— Нет! Мы ведь договорились! На самом деле я сегодня ничего не делаю. Бьеман приглашал меня на репетицию, но он мне надоел. И еще эти французы звонили…
— И какой конкретно француз?
Она подошла ближе и посмотрела на него.
— Да ты, кажется, ревнуешь? — спросила она. — Конечно, мне звонила его жена. Ну, точнее, он сам звонил, но звал меня из-за жены — она тоже там будет. Я еще никогда тебя таким не видела!
Мартину хватило ума, чтобы весело ей подмигнуть — так, словно всё это ровно ничего не значило и он уже обо всём забыл, но Мэри совершила ошибку, сказав напоследок:
— Я думала, ты не против, чтобы я с ними общалась?
— Так и есть, — Майкл старался держать себя в руках. — «С ними»; а сейчас получается «с ним»!
— Они уезжают в понедельник, — оборвала его она. — И скорее всего, я больше никогда их не увижу.
На минуту воцарилась тишина. После несчастья у них всегда был ограниченый круг тем для бесед, исключая те мгновения, когда они любили друг друга. Или жалели — в последние две недели он соглашался даже на жалость. Кстати, именно мгновение любви всегда требовалось для построения их зыбких планов на будущее.
— Я хочу немного походить, — неожиданно сказал он. — Нет, не помогай мне и не зови сиделку! Я могу сам.
Лубок сковывал его тело и доходил почти до колена с одного из боков, но он, по-змеиному извернувшись, умудрился сесть на постели, а затем, сильно качаясь, встать на пол. Всё еще без посторонней помощи, он завернулся в рубашку и подошёл к окну. Молодёжь с громкими криками плескалась в открытом бассейне соседней гостиницы.
— Ну, я пойду? — сказала Мэри. — Принести тебе что-нибудь завтра? Или, может, зайти вечером, если тебе тут одиноко?
— Только не вечером. Ты же знаешь, по вечерам я противный — и мне не хочется заставлять тебя ездить так далеко дважды в день. Иди, развлекайся.
— Давай я позову сиделку?
— Не надо. Я сам вызову.
Но он не стал этого делать — он просто остался стоять у окна. Он знал, что Мэри была измотана, что это возрождение их любви было каким-то вымученным. Его несчастье было весьма непрочным мостиком через бурный поток, который разделил их несколько месяцев назад.
Когда в шесть часов, как всегда, у него начались боли, сиделка дала ему что-то с кодеином, приготовила коктейль и заказала обед — а эти обеды тяжело переваривались с тех пор, как он оказался запертым в индивидуальном бомбоубежище. Следующие четыре часа сиделка была свободна, и он остался в одиночестве. В одиночестве? С Мэри и с французом!
Француза он никогда не видел и знал только его имя, потому что Мэри как-то обмолвилась:
— Жори совсем как ты… Ну, разумеется, не так хорошо сложён, он чуть моложе.
И с тех пор, как она это сказала, компания Мэри и Жори в часы между семью и одиннадцатью стала казаться ему всё более неприятной. Он разговаривал с ними, катался с ними на машине, ходил в кино и на вечеринки — и иногда в их компании нежданно появлялся даже призрак жены Жори. Он был рядом с ними и тогда, когда они занимались любовью — но даже это было еще терпимо, по сравнению с неизвестностью. Когда он ничего о них не знал и не мог ничего придумать, его живот под гипсом начинал сильно, нестерпимо чесаться. Так бывало и тогда, когда он мысленно представлял француза, идущего к Мэри, и Мэри, ждущую француза. Просто потому, что он не знал, чувствует ли француз хоть что-нибудь по отношению к Мэри, и вообще ничего не знал об их отношениях.
— Я ему сказала, что любила тебя и что никогда не смогла бы полюбить никого, кроме тебя.
И он ей верил.
До сих пор он никак не мог представить, что чувствовала Мэри, ожидая Жори у себя в квартире. Он не мог догадаться, чувствовала ли она облегчение, когда прощалась с ним у двери, или это заставляло ее сначала нервно ходить по комнате, а потом отбрасывать книгу и часами смотреть в потолок. И звонил ли он ей по вечерам, чтобы пожелать спокойной ночи…
Всё это вовсе не интересовало Мартина в первые два месяца после размолвки, когда он был абсолютно здоров.
В половине девятого он взял трубку и позвонил Мэри; линия была занята и продолжала быть занятой ещё четверть часа. В девять телефонная станция была перегружена; в девять-пятнадцать никто не брал трубку, а в половине десятого номер был снова занят. Мартин встал, медленно натянул на себя брюки и с помощью мальчика-посыльного надел рубашку и пальто.
— Может, я могу сходить вместо вас, мистер Харрис? — спросил посыльный.
— Нет, спасибо. Скажи таксисту, что я спускаюсь вниз.
Когда мальчик ушёл, он споткнулся о порог ванной и упал на раковину, слегка поранив голову. Порез был небольшим, но он всё-таки заклеил его пластырем, что вышло довольно неуклюже — посмотрев в зеркало, он подумал, что со стороны смотрится довольно смешно. Он сел и набрал номер Мэри в последний раз — но трубку никто не взял. Затем он вышел — не потому, что ему захотелось увидеть Мэри, а потому, что захотелось зайти куда-нибудь «на огонёк» и он не знал другого места, куда бы он мог сейчас пойти.
***
В половине одиннадцатого Мэри, уже облачившаяся в ночную рубашку, разговаривала по телефону.
— Спасибо, что позвонил. Но, Жори, правду сказать, у меня сегодня жутко болит голова. Я уже ложусь спать.
— Мэри, послушай! — настаивал Жори. — Так получилось, что у Марианны сегодня тоже болела голова и она тоже легла спать. Сегодняшний вечер — последний, когда мы сможем увидеться с тобой тет-а-тет. Кроме того, ты говорила, что у тебя никогда не болит голова?
Мэри рассмеялась.
— Это правда. Но я устала.
— Я обещаю, что зайду только на полчаса, честное слово! Я тут, неподалеку.
— Нет, — сказала она, и легкое раздражение прибавило веса этому слову. — Завтра я могу с тобой позавтракать или пообедать, на твоё усмотрение. А сегодня я хочу спать!
Она замолчала, услышав какой-то тяжелый хруст у двери. Затем последовало три отрывистых, коротких звонка.
— Там кто-то пришёл. Позвони мне утром! — сказала она и, бросив трубку, поспешно накинула на себя пеньюар.
Подойдя к двери, она спросила:
— Кто там?
Никто не откликнулся; донесся только громкий звук оседающего тела.
— Кто там?!
Она услышала стон и в испуге отскочила от двери. Внизу в двери было нечто вроде дверцы для кошки. Рассудив, что, кто бы это ни был — хоть пьяный, хоть раненый — он должен быть на полу, Мэри встала на цыпочки и выглянула наружу через дверцу. Ей удалось увидеть только руку, покрытую сочившейся из пореза свежей кровью, и она торопливо захлопнула дверцу. Поколебавшись, она выглянула еще раз.
Что-то ей показалось знакомым — впоследствии она так и не смогла рассказать, что именно. Может, то, как лежала рука, или она заметила краешек гипсового лубка — но этого оказалось достаточно, чтобы она быстро открыла дверь и наклонилась над Мартином.
— Вызови врача, — прошептал он. — Споткнулся на ступеньках и упал!
Он закрыл глаза, а она побежала к телефону.
Врач и карета скорой помощи прибыли одновременно. Было ясно, как день — злая судьба опять одержала верх над Мартином. На первой площадке лестницы, по которой он мысленно поднимался вот уже восемь недель, он споткнулся и попытался за что-нибудь ухватиться своей больной рукой — а затем покатился по ступенькам, пытаясь схватиться за перила. И после этого еще пять минут он полз к её двери.
Мэри захотелось крикнуть: «Зачем? Почему?», но тут не было никого, кто мог бы ответить на эти вопросы. Он очнулся, когда его перекладывали на носилки, чтобы везти в больницу — обрабатывать новые переломы, накладывать новый лубок и начинать лечение заново. Заметив Мэри, он торопливо прокричал:
— Пожалуйста, не приходи! Я никого не хочу видеть, когда… когда… Обещай мне, что не придёшь, дай мне честное слово!
Хирург сказал, что позвонит в течение часа. Но уже через пять минут раздался звонок, и со смутной надеждой, что это звонят из больницы, Мэри сняла трубку.
— Я не могу разговаривать, Жори, — сказала она. — Случилось ужасное несчастье…
— Я могу тебе чем-нибудь помочь?
— Нет, всё уже позади. Мой муж…
Неожиданно Мэри осознала, что сейчас она согласна на что угодно, лишь бы не сидеть в одиночестве, ожидая звонка из больницы.
— Приходи, — сказала она. — Я дома, если я тебе нужна!
И пока он не пришёл, она продолжала неподвижно сидеть у телефона. Лишь услышав звонок в дверь, она вскочила на ноги.
— Зачем? Зачем? — наконец расплакалась она. — Я ведь хотела навестить его вечером, а он отказался!
— Он был пьян?
— Нет, нет — он почти не пьёт! Не мог бы ты подождать за дверью, пока я буду одеваться и краситься?
Первые новости появились через полчаса. Плечо снова загипсовали, Мартина усыпили этиленом и проспать он должен был до завтрашнего утра. Жори Дегле был очень нежен; он уложил Мэри на диван, подложил ей под спину подушку и отвечал на её непрестанные «Зачем?» и «Почему?» всё время по-разному: Мартин был в бреду; Мартин почувствовал себя одиноко. Затем в подходящий момент он высказал правду, которую давно угадал: Мартин ревновал!
— Да, так и есть, — с горечью сказала Мэри. — Мы оба были созданы свободными, да только я свободной не была! Я имела право жить только у него за спиной.
Тем не менее, теперь она была свободна — свободна, как ветер. И позже, когда Жори сказал, что не уйдёт прямо сейчас, а посидит в гостиной и что-нибудь почитает, пока она не успокоится и не уснёт, Мэри ушла к себе в спальню, и мысли её были ясны и чисты. Раздевшись уже во второй раз за сегодняшний вечер, она на минутку задержалась у зеркала, приводя в порядок причёску и стараясь выбросить из головы все мысли о Мартине — оставив только уверенность в том, что сейчас он спит и не чувствует никакой боли.
Затем она открыла дверь спальни и громко спросила:
— Не хочешь подняться и пожелать мне спокойной ночи?
Оригинальный текст: Design in Plaster, by F. Scott Fitzgerald.