Ф. Скотт Фицджеральд
Каменный мешок
Мы говорили о старинных замках в провинции Турень, и речь зашла сначала о железной клетке, в которой Людовик XI шесть лет продержал кардинала Ла-Балю, а затем о «каменных мешках» и тому подобных ужасах. Мне доводилось видеть несколько таких темниц, представляющих собою сухие колодцы глубиной тридцать-сорок футов — туда бросали людей, как говорится, «до второго пришествия». Они произвели на меня неизгладимое впечатление, поскольку у меня есть определенная склонность к клаустрофобии — я, например, не могу уснуть в комфортабельном купе пульмановского вагона. Мне стало легче, когда доктор начал рассказывать свою историю — ведь поначалу казалось, что она не имеет никакого отношения к средневековым пыткам.
Жила на свете молодая женщина по имени миссис Кинг, и был у неё прекрасный муж. Всё у них было хорошо, они сильно любили друг друга, но после рождения второго ребенка она долго не приходила в сознание, а затем у неё развилась ярко выраженная шизофрения, или «раздвоение личности». Её бредовая идея была связана с «Декларацией Независимости» и почти не влияла на течение болезни, так что, когда она вернулась в нормальное физическое состояние, идея понемногу стала исчезать. Через десять месяцев она была уже практически здорова, почти забыла о том, что с ней стряслось, и страстно желала поскорее вернуться к нормальной жизни.
Ей был всего двадцать один год, держалась она как-то по-детски трогательно и весь персонал клиники её обожал. Когда она поправилась настолько, что врачи разрешили ей пробную поездку с мужем, в подготовке приняли участие все. Одна из медсестер съездила с ней в Филадельфию выбрать платье, многие выслушали романтическую историю о том, как она познакомилась с мужем в Мексике, и абсолютно все сбежались посмотреть на её детей — их привезли навестить её в клинику. Ехать они собирались в Верджиния-бич, на пять дней.
Отрадно было видеть, как она собирается, как подбирает одежду и тщательно собирает чемодан, полностью поглощенная радостными пустяками вроде перманентной завивки и тому подобных мелочей. Она была полностью готова за полчаса до назначенного времени и пошла прощаться по этажу прямо в новом бирюзовом платье и яркой, словно небо после весеннего дождика, шляпке. Её красивые усталые глаза, чуть испуганные и грустные — так часто бывает после болезни — светились от предвкушения.
— Будем просто отдыхать и ничего не делать, — говорила она. — Вот и всё, чего я хочу! Целых три утра подряд можно будет вставать, когда захочется, и три ночи подряд — ложиться, когда вздумается! Ну, разве что еще пройдусь, куплю купальник, а еду будем заказывать в ресторане.
Когда подошло назначенное время, миссис Кинг решила ждать не в комнате, а внизу. Проходя по коридору в сопровождении санитара с её чемоданом, она помахала рукой остальным пациентам — как жаль, что их не ждало такое потрясающее путешествие! Подошёл главный врач, пожелал ей счастливого пути; у парочки медсестер нашлись какие-то предлоги, чтобы постоять с ней рядом подольше и разделить её заразительную радость.
— Ах, миссис Кинг, вам так пойдёт загар!
— И не забудьте отправить нам открытки!
Приблизительно в то время, когда она выходила из комнаты, тяжелый грузовик протаранил машину её мужа — от травм у него открылось внутреннее кровотечение, и жить ему осталось считанные часы. Сообщение было получено в застекленной приемной клиники, примыкавшей к холлу, где расположилась миссис Кинг. Оператор, видевший миссис Кинг за стеклом и знавший, что через стекло было всё слышно, сразу вызвал старшую медсестру. Старшая медсестра в ужасе помчалась к врачу, чтобы тот решил, что теперь делать? Решение было такое: пока муж жив, лучше ничего ей не говорить — только сказать, что сегодня он не приедет.
Миссис Кинг очень расстроилась.
— Как я, наверное, глупо выгляжу, — говорила она. — Один лишь денек потерпеть, после стольких-то месяцев! Ведь он сказал, что приедет завтра, не так ли?
Медсестре было очень тяжело, но она как-то умудрилась довести пациентку до палаты, не проронив ни слова. Затем миссис Кинг поручили очень опытной и флегматичной сидлке — оберегать её от других пациентов и газетчиков. Так или иначе, а дело должно было решиться никак не позднее завтрашнего дня.
Но и назавтра муж был всё еще жив, и правду от неё продолжали скрывать. На следующий день, незадолго до полудня, одна из медсестёр шла по коридору и вдруг увидела миссис Кинг — одетую как вчера, с чемоданом в руках.
— Иду встречать мужа, — объяснила она. — Вчера он не смог приехать, но сегодня обязательно будет. Мы ведь договорились!
Медсестра пошла с ней. Миссис Кинг разрешалось свободно передвигаться по клинике, так что просто взять и увести её обратно в палату было затруднительно; кроме того, медсестра опасалась сказать что-нибудь противоречащее тому, что пациентке сказали врачи. Они дошли до главного холла, и медсестра дала знак дежурному по приемной, который, к счастью, её понял. Миссис Кинг последний раз придирчиво оглядела себя в зеркале и сказала:
— Заведу дюжину таких шляпок, чтобы мне всегда было хорошо, как сегодня!
Через минуту появилась нахмурившаяся старшая медсестра, и миссис Кинг сказала:
— Только не говорите, что Джордж опять задерживается!
— Боюсь, именно так! Ничего не поделаешь, придется вам подождать.
Миссис Кинг с сожалением улыбнулась.
— Я так хотела, чтобы он увидел меня в этом платье, пока оно не помялось!
— Да ведь на нем ни морщинки!
— Ну, что ж… Надеюсь, и до завтра с ним ничего не случится. Не стоит грустить из-за какого-то лишнего дня, мне ведь сегодня так хорошо!
— Да, конечно.
Ночью муж умер, и на утреннем консилиуме завязалась жаркая дискуссия о том, что теперь делать: сказать ей правду было так же рискованно, как и не сказать. В конце концов, решили сказать, что мистеру Кингу понадобилось срочно уехать по делам, что должно было разрушить надежду на скорую встречу; а когда она смирится с этим фактом, ей можно будет сказать всю правду.
Когда врачи расходились с консилиума, один из них вдруг остановился и кивком головы подозвал остальных. По коридору к главному холлу шла миссис Кинг с чемоданом.
У доктора Пири, лечащего врача миссис Кинг, перехватило дыхание.
— Это ужасно, — сказал он. — Лучше уж я ей прямо сейчас всё скажу! Что толку говорить, что он в отъезде, если обычно он звонил ей дважды в неделю? А если говорить, что он заболел, так она тут же захочет к нему ехать. Ну, что? Кто-нибудь хочет меня на сегодня сменить?
II
Тем же вечером один из участвовавших в консилиуме врачей уехал на две недели в отпуск. В первый же день по возвращении он оказался в том же коридоре в тот же самый час и замер при виде небольшой процессии, направлявшейся прямо к нему: санитар с чемоданом, медсестра и миссис Кинг в своем бирюзовом платье, всё в той же весенней шляпке.
— Доброе утро, доктор! — сказала она. — Иду встречать мужа! Мы уезжаем в Верджиния-бич. Я решила спуститься в холл, чтобы не заставлять его ждать.
Он взглянул на неё — её взгляд был открытым и радостным, как у ребенка. Медсестра дала ему знак, что всё в порядке, поэтому он лишь поклонился и заговорил о том, какая сегодня хорошая погода.
— Да, день сегодня просто чудесный, — сказала миссис Кинг. — А хоть бы и дождь — для меня этот день всё равно будет прекрасным!
Доктор недоуменно и сердито поглядел ей вслед — зачем же они продолжают, подумал он? На что тут можно надеяться?
Встретившись с доктором Пири, он задал ему этот вопрос.
— Мы пытались ей сказать, — ответил доктор Пири. — Она лишь рассмеялась в ответ и сказала, что мы, должно быть, решили проверить, не заболела ли она опять? В данном случае слово «немыслимо» можно употребить в его прямом значении: его смерть для неё немыслима.
— И что, всё так и будет продолжаться?
— Теоретически — нет, — сказал доктор Пири. — Несколько дней назад, когда она, как обычно, собрала вещи, сиделка попыталась её удержать. Я наблюдал за ней из холла и видел, что она уже на грани — первый раз за всё это время, обратите внимание! Её тело напряглось, глаза сверкали, она хрипло взвизгнула, подчеркнуто вежливо назвав сиделку лгуньей. Всего минута — и вместо тихого больного мы получили бы буйного пациента, так что я вошёл и приказал сестре спуститься с ней вместе в приемный покой.
Он умолк. В коридоре вновь возникла давешняя процессия, возвращавшаяся в палату. Миссис Кинг остановилась и обратилась к доктору Пири.
— Муж задерживается, — сказала она. — Конечно, я огорчена, но мне сказали, что он приедет завтра — что значит еще один день, когда ждешь так долго? Не правда ли, доктор?
— Конечно, миссис Кинг.
Она сняла шляпку.
— А платье я сейчас аккуратно сложу — хочу, чтобы завтра оно было, как с иголочки. — Она внимательно посмотрела на шляпку. — Ой, пятнышко! Ничего, я его сведу. Может, он и не заметит?
— Уверен, что не заметит!
— Мне правда ничего не стоит подождать еще один день! Завтра в то же время — я и не замечу, как день пролетит!
Когда она ушла, молодой доктор сказал:
— У неё ведь еще двое детей?
— Не думаю, что дети тут помогут. Когда она «ушла под воду», в её сознании сформировалась непосредственная связь между этой поездкой и выздоровлением. Если мы её уберем, ей придется пойти ко дну и начать всё сначала.
— У неё получится?
— Я не знаю, — ответил доктор Пири. — Я просто объясняю, почему разрешил ей сегодня спуститься в холл.
— Ну а завтра? А послезавтра?
— А вдруг в один прекрасный день он окажется там? — ответил доктор Пири.
***
На этом доктор — довольно неожиданно — окончил свой рассказ. Когда мы настойчиво принялись его упрашивать рассказать, что было дальше, он отказался. Сказал только, что дальше уже неинтересно — любому состраданию есть предел, а персонал клиники вообще сложно чем-то удивить.
— Но она так до сих пор и ходит встречать мужа?
— О да, ничего не меняется — другие пациенты, кроме новеньких, теперь даже не замечают, когда она выходит в холл. Медсестры где-то раз в год покупают ей новую шляпку, хотя платье она носит всё то же. Она всегда немного расстраивается, но держится очень хорошо, даже с изяществом. В обычном понимании её жизнь нельзя назвать несчастной; как ни странно, она даже полезна для других пациентов как пример спокойного поведения. Ради бога, давайте поговорим о чём-нибудь полегче — например, о «каменных мешках»?
Оригинальный текст: Oubliette [The Long Way Out], by F. Scott Fitzgerald.