Ф. Скотт Фицджеральд
«На фронт я не попал»
Я окончил университет в 1916 году; в этом году мы отметили двадцатую годовщину нашего выпуска. Мы всегда звали себя «дети войны», ведь это проклятие коснулось каждого, и в тот вечер о войне говорилось больше, чем обычно — может, потому, что в воздухе снова запахло войной?
Так что в вечер годовщины в отдельном кабинете в баре Пита говорили, в основном, о войне. Вошёл наш однокашник, подсел к нам. Мы точно знали, что он с нами учился — потому что лицо было знакомым — и даже вспомнили, как его зовут, и еще он с нами шёл на параде выпускников, но из университета он ушел на предпоследнем курсе, а последние двадцать лет на встречах не появлялся.
— О, привет… Хиб! — сказал я после первого замешательства; остальные поддержали, мы заказали еще пива и продолжили разговор.
— Ну, так вот, когда мы сегодня возложили венок, я чуть не заплакал, — разговор был о бронзовой памятной доске в честь погибших на войне выпускников 1916 года. — Как прочёл: «Эйб Данцер, Поуп Макгоуэн»… И остальные наши ребята… Подумать только, их нет уже двадцать лет, а мы всего лишь постарели!
— Ну, если бы мне обещали вернуть молодость, я согласился бы и на новую войну, — сказал я и обратился к вновь прибывшему: — А ты был на фронте, Хиб?
— В армии служил, но на фронт я не попал.
Так тянулись война, пиво и время. Каждый старался выпалить что-нибудь смешное, новое или ужасное — все, кроме Хиба. Лишь когда в разговоре возникла пауза, он произнес — словно за что-то извиняясь:
— Я бы попал на фронт, если бы меня не заподозрили в том, что я ударил мальчишку!
Мы вопросительно на него уставились.
— Конечно, этого не было, — добавил он. — Но был скандал. — И он умолк.
Мы попросили его продолжать — все уже всласть наговорились, а его историю, кажется, стоило послушать.
— Да тут почти нечего рассказывать. Мальчишка, гуляя в городе с отцом, пожаловался, что какой-то офицер с голубой повязкой военной полиции ударил его на улице, и показал на меня! Через месяц обнаружилось, что он постоянно жалуется, что его бьют солдаты, и меня отпустили. Я об этом вспомнил только потому, что сегодня увидел имя Эйба Данцера на табличке. Меня посадили на пару недель в Ливенворт, пока шло следствие, а он сидел в соседней камере.
— Эйб? Данцер?! — он считался в нашем выпуске героем, поэтому все стали громко удивляться. — Как же так? Его ведь представили к кресту «За выдающиеся заслуги»!
— Я знаю.
— Так какого черта Эйб Данцер делал в Ливенворте?
И вновь показалось, что Хиббинг за что-то извиняется.
— Удивительное совпадение — именно я его и арестовал! Он не держал на меня зла, зная, что служба есть служба, и когда несколько месяцев спустя я сам оказался в соседней камере, он даже развеселился.
Теперь интересно стало всем.
— А за что ты его арестовал?
— Когда меня определили в военную полицию Канзас-сити, то в первый же день приказали взять наряд солдат, да ещё и при штыках, и отправиться в гостиницу — забыл уже, как называется. Прибыть надлежало в указанный номер. Постучав в дверь, я вошёл — и никогда в жизни мне не доводилось видеть столько погон и звездочек сразу: полковник на полковнике, генерал на генерале! А в центре стояли Эйб Данцер и девушка — шлюха — оба пьяные в стельку. Лишь минуту спустя я, наконец, понял, что еще было не так: на девушке была шинель и фуражка Эйба, а на самом Эйбе — её платье и шляпка! В таком виде они спустились в холл гостиницы и нарвались на командира полка.
Мы все трое смотрели на него — первоначальное недоверие сменилось ошеломлением, и мы ему поверили. Мы стали смеяться, но почти всем сразу смеяться расхотелось — так мы и смотрели на Хиббинга молча, с глупенькими улыбочками, представляя себя на месте Эйба.
— Он тебя узнал? — наконец, спросил я.
— Кажется, да.
— И что потом было?
— Всё прошло быстро и без приключений. Мы их переодели, засунули под холодный душ, а затем я приказал солдатам окружить их и скомандовал «Шагом марш!»
— И отконвоировал старину Эйба в тюрьму! — воскликнули мы. — Должно быть, ты подумал, что сейчас сойдешь с ума?
— Так и было. Судя по выражению лица генерала, его должны были расстрелять. И камень с души свалился, только когда через пару месяцев меня посадили в Ливенворт и я узнал, что он всё еще жив.
— Ничего не понимаю, — сказал Джо Бун. — Он же в университете вообще не пил!
— Ну, так это всё началось с его креста «За выдающиеся заслуги», — сказал Хиббинг.
— Ты и эту историю знаешь?
— О, да! Мы служили в одном полку — мы ведь из одного штата.
— Но ведь ты не был на фронте?
— Не был. И Эйб тоже не был. Но ему, можно сказать, везло. Конечно, не сравнить с тем, что повидали вы, ребята, но, тем не менее…
— А за что ему дали крест? — перебил я. — И какое это имеет отношение к пьянству?
— Ну, в общем, эти утопленники не давали ему жить спокойно, ему снились кошмары…
— Какие утопленники? Ради Бога, дружище, ты нас так с ума сведешь! Прямо как в песенке: «Ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка»!
— Многие считали, что они утонули вовсе не из-за него, и винили во всем миномет!
Мы застонали — но что тут поделаешь? Его история, ему и решать, как её рассказывать.
— А что за миномёт? — упрямо продолжал я.
— Если быть точным — миномёт системы Стокса. Помните эти старинные трубы, которые ставили под углом сорок пять градусов? Снаряд надо было заряжать в дуло.
Мы помнили.
— Ну, так вот. В тот день Эйб командовал так называемым четвертым «батальоном» и вёл его маршем за пятнадцать миль, на стрельбище. На самом деле никакой это был не батальон — там была пулеметная команда, интендантская команда, полевой госпиталь и штабные. В штабной команде были миномёты, однофутовая пушечка, сигнальщики, оркестр и конные ординарцы — в общем, настоящий бродячий цирк. Командовал этим зоопарком Эйб, потому что в тот день большинство медицинских и интендантских офицеров шли в авангард; и ему, как старшему по званию в чине старшего лейтенанта, перешло командование остальными подразделениями. Уверен, что в тот день он был ужасно горд собой: как же, командовать батальоном в двадцать один год! Он ехал впереди на лошади и, наверное, воображал, что он — знаменитый Джексон по прозвищу «Каменная Стена». Слушайте, я вам еще не надоел? Ведь настоящий фронт был за океаном…
— Продолжай!
— Ну, как знаете. Мы стояли в Джорджии — всё там изрезано мутными речушками, через которые переправляются на таких огромных древних плотах, которые перетягивают с берега на берег на тросах. Можно переправить человек сто зараз, если уместить их поплотнее. Около полудня «батальон» Эйба достиг речушки, и выяснилось, что шедший впереди третий батальон еще и наполовину не переправился — судя по скорости, с которой плот ходил туда и сюда, ждать оставалось как минимум час. Он отвёл людей подальше по берегу, в тенёк, и уже почти скомандовал «обед!», как вдруг внезапно прискакал покрытый дорожной пылью офицер, заявил, что он — капитан Браун, и спросил офицера, командовавшего штабной командой.
— Я, сэр! — сказал Эйб.
— Отлично. Я только что из лагеря, командование беру на себя, — сказал офицер, и добавил, будто Эйб был в чём-то виноват: — Пришлось скакать как угорелому, чтобы вас догнать! Где подразделение?
— Здесь, сэр! Вон там, подальше, интенданты, а за ними госпиталь. Я только что хотел дать команду обедать…
Поймав его взгляд, Эйб умолк. Капитан явно не собирался ждать, пока все пообедают — ему не терпелось показать свою власть, не иначе! И давать людям отдых он тоже не собирался — ему не терпелось посмотреть на своё подразделение, ведь до этого момента штабная команда для него означала лишь строчку на бумаге. Он долго думал, а затем отдал приказание минометному взводу произвести несколько выстрелов по противоположному берегу, для тренировки. Когда Эйб объявил, что есть только боевые снаряды, он бросил на него злой взгляд. Пришлось послать на тот берег пару сигнальщиков, чтобы случайно не укокошить каких-нибудь фермеров. Сигнальщики перебрались на тот берег на барже, и, передав флажками, что берег чист, помчались подальше от этого места, потому что минометы системы Стокса были не самыми точными орудиями на свете. И пошло веселье!
Снаряды поджигались бикфордовым шнуром, река была широка, и после первого залпа все увидели лишь маленький и красивый подводный гейзер. Второй залп попал в берег, раздался грохот, и пара испуганных лошадей чуть не перевернула паром, оказавшийся посередине реки, ярдах в пятидесяти. Эйб решил, что это образумит его величество капитана, но тот заявил, что лошади должны привыкать к звукам артиллерийской канонады, и приказал произвести еще один залп. Он был похож на избалованного ребенка с игрушкой, которая всем уже давно надоела.
Вот тогда и случилось то, что всегда случается с этими миномётами — снаряд заклинило в стволе, и ничего тут не поделаешь. Раздалось с десяток воплей «Врассыпную!»; я, как и все, бегу как подальше и приникаю к земле — и, что же вы думаете, делает этот дурень Эйб? Он бежит к миномету, наклоняет ствол, снаряд выкатывается — миномёт спасён, а его самого от вечности отделяет лишь пара секунд… Как он спасся от взрыва — до сих пор загадка!
Тут я перебил Хиббинга.
— Ты вроде говорил, что кого-то убили?
— О, да — но это было потом. К тому времени третий батальон закончил переправу, капитан Браун разбил всех на отряды и мы маршем пошли переправляться, выстроившись на пароме. Ответственный за погрузку младший лейтенант предостерег капитана:
— Старая лоханка за день утомилась. Смотрите, не перегрузите!
Но капитан не послушал. Солдат он набил, как сельдей в бочке, и каждый новый отряд вылезший на бортик Эйб приветствовал криком:
— Расстегнуть ремни, снять заплечные ранцы! — И всё это, старательно избегая встречаться взглядом с капитаном, потому что было понятно, что любые приказы, кроме собственных, капитану не по нраву.
Ответственный за погрузку офицер ещё раз предостерег:
— Плот слишком низко в воде. Не нравится мне это. Когда вы начали стрельбу, лошади вставали на дыбы, люди разбегались, и плот разболтался.
— Так и скажи капитану, — ответил Эйб. — Он у нас тут самый умный!
Капитан это услышал.
— Еще один отряд! — сказал он. — Приказ не обсуждается.
Но даже на взгляд капитана Брауна плот теперь был слишком сильно нагружен. Эйб вылез на бортик, чтобы повторить свой приказ.
— Да они уже наизусть это знают! — взорвался капитан Браун. — Сколько раз можно повторять?
— Эти не знают! — И Эйб еще разок отбарабанил команду. Все расстегнули ремни, за исключением нескольких человек на дальнем конце, не обративших на приказ никакого внимания. Хотя может, из-за давки они просто не расслышали.
Тонуть мы начали на середине реки — поначалу очень медленно, вода лишь слегка замочила ботинки, и офицеры промолчали, чтобы не вызвать панику. С берега речушка казалась небольшой, но находившимся на середине и видевшим, с какой скоростью приближается берег, она уже казалась широчайшей рекой в мире.
Через две минуты уровень воды в старой калоше поднялся на ярд, и скрывать это дальше было бессмысленно. Капитан словно воды в рот набрал. Эйб снова забрался на бортик и приказал сохранять спокойствие, не раскачивать судно, чтобы оно благополучно достигло берега, и напоследок еще раз приказал всем снять ранцы, а всем умеющим плавать приказал прыгать за борт, если вода дойдет до колен. Люди подчинились, но кто умеет плавать, а кто нет, можно было даже не спрашивать — по лицам было и так ясно.
Посудина окончательно затонула с громким хлюпом, не дойдя до берега ярдов двадцать. Её нос зарылся в илистый берег футах в пяти под водой.
Следующие пятнадцать минут я помню плохо. Я нырнул и отплыл на пару ярдов, чтобы осмотреться. Вода превратилась в сплошную массу цвета хаки, над которой стоял монотонный гул — на самом деле он, конечно, состоял из ругани, отдельных воплей ужаса и редкого смеха и шуточек. Я поплыл туда и стал помогать вытаскивать людей на берег, но в нашей обуви это заняло слишком много времени…
Когда поверхность реки вновь стала ровной (из воды торчал лишь угол плота, упрямо отказывавшийся погружаться до конца), капитан Браун подошёл к Эйбу. Капитан выглядел жалким, он дрожал и растерял весь свой гонор.
— Боже мой! — сказал он. — Что же теперь делать?
Эйб принялся наводить порядок — выстроил людей и устроил перекличку по отрядам, чтобы выяснить, все ли на месте.
В первом же отряде не хватило трех человек, и окончания переклички можно было не ждать — двадцати опытным пловцам было приказано раздеться и нырять; как только они вытаскивали из воды очередное тело, к делу приступали медики. Мы вытащили двадцать восемь утопленников; вернуть к жизни удалось семерых. Один ныряльщик тоже не всплыл — на следующий день его труп выловили внизу по течению; вдове выдали медаль и пенсию.
Хиббинг умолк, а затем добавил:
— Понимаю, конечно, какие это пустяки для тех, кто был на фронте…
— По мне, так это просто отличная история, — ответил Джо Бун. — Я неплохо провел время во Франции, но, в-основном, охранял пленных в Бресте!
— А что было дальше? — спросил я. — Почему Эйб стал пить?
— Из-за капитана, — медленно произнёс Хиб. — Кто-то из офицеров попытался выхлопотать Эйбу за фокус с миномётом какую-нибудь награду. Но капитану это не понравилось, и он стал везде рассказывать, что Эйб взобрался на бортик баржи, чтобы дать команду, ухватился за трос парома и испортил его. Капитан даже нашел пару человек, согласившихся с его версией, но все остальные считали, что все произошло из-за перегрузки и испуга лошадей после взрывов. Но к Эйбу после этого в армии стали относиться прохладно…
На этом месте рассказ был неожиданно прерван вторжением Пита собственной персоной; он решительным тоном заявил:
— Мистер Томлинсон, мистер Бун! Ваши жены по телефону просили передать, что больше вас звать не собираются. Они говорят, что этот «особый день» выдается уж слишком часто, и если через десять минут вы не вернетесь в гостиницу, они сами сядут за руль и уедут в Филадельфию.
Томми и Джо Бун неохотно встали.
— Простите, что весь вечер не дал никому и слова сказать, — произнес Хиббинг. — Ведь кому, как не вам, надо было рассказывать — а мне слушать! Столько небось повидали…
Когда они ушли, я на минутку задержался.
— Так, значит, Эйб не погиб во Франции?
— Нет. Обрати внимание: на доске написано «погиб при исполнении воинского долга» — и больше ничего.
— Как же он умер?
Хиббинг медлил с ответом.
— Его застрелил охранник при попытке бегства из Ливенворта. Ему дали десять лет.
— О Господи! А ведь в университете он был отличным парнем!
— Думаю, только для друзей. Он ведь был снобом, правда?
— Да, для некоторых.
— В армии он не узнавал многих своих однокашников.
— О чем это ты?
— Да всё о том же. Я сегодня один раз соврал. Того капитана звали не Браун.
Я опять спросил, к чему он клонит?
— Того капитана звали Хиббинг, — ответил он. — Я был тем капитаном; это я прискакал к своему подразделению, а он сделал вид, что первый раз в жизни меня видит! Это слегка выбило меня из колеи — я всегда любил наш университет. Ну что ж, доброй ночи.
Оригинальный текст: “I Didn’t Get Over”, by F. Scott Fitzgerald.